Близкие люди - Татьяна Устинова

Уходить — значит вырываться на «оперативный простор», доказывать окружающим, что ты не верблюд, искать — и находить! — деньги, переманивать заказчиков у менее расторопных, и так далее, и тому подобное, и так без остановки, пока не сдохнешь или не прогоришь, и тогда все равно сдохнешь — в наше время никто никому долгов не прощает…

Еще сто раз подумаешь, прежде чем решишь, нужно тебе это самое соло или лучше пока продолжать петь в хоре!

Из ванной вернулась раскрасневшаяся и очень хорошенькая Леля, скинула на пол нечто воздушное, именуемое в литературе диким словом «пеньюар», которое почему-то бесило образованного Эдуарда Белова, потрясла в воздухе совершенной формы ногами, от чего сафьяновые остроносые туфли описали в воздухе две ровные дуги и шлепнулись далеко за семиспальной кроватью, в которой злился Белов.

В Лелином присутствии злиться было невозможно, и Белов моментально перестал, но Леля напряжение почувствовала сразу. Грациозно, как экзотическое розовое ухоженное животное, она вспрыгнула на кровать, оказавшись именно там, где ей было лучше всего — под правой рукой Белова.

— Ты чего такой надутый? — спросила она, пристраивая к его руке идеальной формы попку, которая — Леля прекрасно об этом знала — приводила его в восторг, близкий к экстазу. — Или я замучила своего милого мальчика?

Вот с «милым мальчиком» она дала маху, потому что Белов моментально вытащил ладонь из-под ее попки и вообще как будто отодвинулся, хоть и не сделал ни одного движения.

Леля была умна и осторожна и поэтому свою ошибку почувствовала сразу.

— Ну чего ты надулся? — повторила она, мигом изменив тон «дрянной девчонки» на тон «подруги жизни». — Уезжать надо?

— И уезжать тоже надо, — признался Белов неохотно, ибо на задворках его жизни до сих пор маячила жена, которая как бы ничего не подозревала о мужниных шалостях, — и на работе все хреново.

— Господи! — воскликнула Леля и слегка куснула Белова за голое выпуклое плечо. — Тоже мне новости — на работе хреново! А у вас разве на работе бывает как-то еще?!

Белов засмеялся и вернул ладонь на нежную попку. На самом деле они уже поговорили и о беловской работе. Каждое свидание они начинали с беловской работы. Это было правило, которое никогда не нарушалось. Пожалуй, Белов не смог бы сейчас вспомнить, когда это началось — разговоры о работе вместо милого любовного сюсюканья. Впрочем, на сюсюканье Белов был в принципе не способен.

— Лелька, ты — гениальнейшая из женщин! — сказал Белов искренне и погладил ее так, как ей нравилось — от макушки до ухоженных пяток, одним движением. — Ты права, как всегда. Опять затевать про работу — глупо, тем более мы уже все обсудили. Но так уж я устроен…

— Ты устроен абсолютно так же, как все остальные мужики, — кокетливо сказала Леля и сунула руку под покрывало, деликатно нащупывая отдыхающее и ни на какие подвиги не способное тело, — тебе просто нужно расслабиться.

— По-моему, я уже и так расслабился, — пробормотал Белов в некоторой, впрочем, очень легкой, панике. Леля явно ждала от него продолжения банкета, а он не мог и не хотел его продолжать.

Да и домой давно пора… на самом деле.

Его жене не было никакого дела до того, где проводит вечера ее драгоценный муж, или она делала вид, что ей нет никакого дела, но Белову наличие жены было исключительно удобно. Он пользовался ею как щитом, когда ему нужно было прикрыться от чрезмерных требований или посягательств слишком активной Лели.

Вот интересно, как же он будет жить, когда бросит жену и станет частью Лелиной биографии? Куда он будет смываться, когда станет невмоготу?! Разве он сможет всю оставшуюся жизнь выносить Лелю?

Настроение испортилось окончательно, и Белов, каким-то фальшивым движением погладив Лелю по голове, перекатился на край спального «гипподрома» и поднялся.

— Ты что? — спросила насторожившаяся Леля. — Все-таки решил ехать?

— Ты же знаешь, что мне нужно, — ответил он с некоторым раздражением. Он почти всегда пребывал в раздражении после слишком активного секса. Кроме того, ему нужно было подумать. — И Степан обещал звонить, что-то там мои козлы с ярмаркой в Нижнем наколбасили…

— Можно подумать, что Степан не знает твой мобильный, — сказала Леля с легким презрением в голосе. Она знала всех, с кем работал Белов, — и начальника, и сослуживцев, и подчиненных.

— Да сам-то он по вечерам дома сидит, как сторожевая собака в будке! Так что ему никакого резона нет мне на мобильный звонить. Он считает, раз он дома, значит, и все должны быть дома!

— Ну, я тебе всегда говорила, что он идиот, — несколько непоследовательно заключила Леля, решив, что обижаться сейчас глупо и непродуктивно. — Хочешь кофе? Я сварю. Или пива?

— Лучше кофе, — попросил Белов, поморщившись. Пива он в рот не брал, но Леля все время об этом забывала, хотя ей полагалось помнить.

Пока он в блаженной, почти обморочной истоме стоял под душем, она приготовила кофе — очень плохой — и выложила какие-то маленькие тарталетки из расписной немецкой пачки. Готовить она не умела и не любила и варку супа считала чем-то безобразно мещанским. Белов был уверен — это от того, что выросла Леля в городе Гомеле, где были свои понятия о светскости и мещанстве.

— А что местное население? — спросила она деловито, когда Белов уже кинул в свою кружку белые таблеточки сахарозаменителя и приготовился сделать первый глоток. — Все по-прежнему против? Как баба-яга?

Вопрос означал, что она уже совершенно примирилась с тем, что Белов вот-вот уедет, и даже готова обсуждать с ним производственную тему. И еще это означало, что она вполне может забыть о том, что он не выносит пива, но про его дела она не забывала никогда.

Умна, ох, умна была Леля!..

И это его пугало чем дальше, тем больше, но обойтись без ее советов он уже не мог.

— А местное население, Лелечка, — ответил он задумчиво, — на то и есть местное население. Заняться им нечем, жизнь у них скучная, а мы их так шикарно развлекаем — то телевидение приедет, то депутаты из сельсовета набегут, то менты пожалуют…

— Это я все и так знаю, — перебила Леля нетерпеливо, — ты мне толком расскажи!

Пока он «рассказывал толком», она задумчиво болтала ложкой в кружке с кофе. Никакой привычки к этому аристократическому напитку у нее не было, и она старательно ее вырабатывала. Больше всего на свете Леля любила газированную воду «Буратино» и белый хлеб, густо намазанный маслом и посыпанный сверху сахаром, а вовсе не какую-то горячую коричневую гадкую жидкость! Однако приходилось привыкать.

Образ «тонкой штучки» требовал еще и не таких жертв, и Леля готова была принести все, сколько бы их ни было.