Кровь слепа - Роберт Уилсон

— Если ты полагаешь, что это влияние НРЦ…

— И не только НРЦ.

— Не понимаю, зачем ты ворошишь дело Кальдерона, — сказал Эльвира. Собственное смущение заставляло его говорить раздраженно. — Из-за того, что оно касается твоей бывшей жены?

— Судя по всему, — сказал Лобо, раздосадованный отступлением Эльвиры от заготовленного сценария, — твое душевное здоровье заботит не только НРЦ. Мне звонил председатель Совета магистратуры Севильи с жалобой на то, что ты помешал ходу пресс-конференции в парламенте Андалузии, прервав ее, чтобы расспросить его сына, каким именно образом Мариса Морено познакомилась с Эстебаном Кальдероном. Он посчитал это — и я с ним согласен — очень странным и излишним вмешательством в личную жизнь.

— Мои методы следствия и раньше вызывали нарекания. Однако их всегда оправдывали результаты, — заявил Фалькон.

— Мы думаем, что ты слишком много на себя взвалил, Хавьер, — сказал Эльвира.

— Дважды за один день, — подхватил Лобо, — были высказаны сомнения относительно твоего душевного равновесия, причем сигналы поступили из двух разных источников. Это тревожный знак, Хавьер.

— Учитывая твое прошлое, — добавил Эльвира.

— Вы хотите сказать, что председателя Совета магистратуры, которого, кстати, я в глаза не видел, его сын убедил, что мое поведение свидетельствует о душевном расстройстве? — спросил Фалькон. — Разве я произвожу на вас впечатление сумасшедшего? Разве кто-нибудь из моих сотрудников — а это люди наиболее ко мне близкие и, значит, способные уловить какие-то изменения в моей психике — выражали озабоченность моим состоянием?

— Даже я вижу, что ты устал, — сказал Эльвира. — Надорвался.

— Мы не хотим рисковать, Хавьер.

— Так каковы же условия?

— Условия? — переспросил Лобо.

— Еще хоть одна жалоба на твою неуравновешенность — и ты будешь отстранен от службы, — сказал Эльвира.

— А я, со своей стороны, обещаю больше не тревожить Алехандро Спинолу какими бы то ни было вопросами насчет Марисы Морено или же Эстебана Кальдерона, — ответил Фалькон.

Мужчины воззрились на него, удивленно приподняв брови.

— Разве не за этим вы меня сюда вызвали? — спросил Фалькон.

День уже клонился к вечеру, и температура, впервые с 11 утра, опустилась ниже 40 градусов. Старший инспектор полиции Тирадо сидел в гостиной Консуэло, намереваясь сообщить ей последние новости в расследовании похищения ее сына. Спокойствие Консуэло его смущало. Большинство женщин на ее месте, более двух суток не имеющих никаких вестей от похитителей, уже были бы на грани помешательства. Матерей, с которыми ему приходилось иметь дело ранее, постоянные колебания от надежды к отчаянию совершенно изматывали в первые двенадцать часов ожидания. Они глядели на него жалкими, молящими глазами, жаждая каждой клеточкой своего тела хоть крупицы надежды. Консуэло же сидела перед ним полностью прибранная, накрашенная и даже с ярким лаком на руках и ногах. Такой выдержки в женщине, у которой украли ребенка, он еще не встречал — ведь даже поддержку от родных она принимать не захотела.

Он рассказал ей о своем допросе Карлоса Пуэрты, ее июньского обидчика.

— Он так и сказал? — вскинулась Консуэло — ее возмутило то, что преступник ссылался на ее душевное состояние. — Он лез ко мне под юбку, а выкрав из сумочки деньги, поспешил ретироваться! Грабеж в чистом виде!

— Я разыскал фото этого человека и демонстрировал его жителям района, — сказал Тирадо. — В Санта-Кларе его никто не видел, во всяком случае в недавнее время. А наркоманам Трес-Миль он хорошо знаком. Последние два месяца он постоянно там находился.

— Значит, вы считаете, что к похищению Дарио он не имел отношения?

— К тому же состояние у него сейчас довольно скверное, — сказал Тирадо, листая свои записи. — От звукотехника мне известно, что никаких звонков сюда не поступало.

Консуэло покачала головой. Необходимость утаивать от Тирадо то, что она знала, рождала странное напряжение в шейных позвонках. Она поняла, что ее звонок похитителям моментально вывел Тирадо из круга тех, кому она могла доверять.

Не услышав ответа, Тирадо вскинул на нее глаза.

— Нет, — сказала она. — Звонков не было.

— Кроме того, я побывал у Дарио в школе, — сказал Тирадо, — и побеседовал там с учителями и детьми. Боюсь, что ничего ценного оттуда я не почерпнул, хотя они просили меня передать вам вот это.

И он сунул ей в руки конверт. Открыв конверт, она вынула самодельную открытку. На передней стороне ее цветными карандашами был нарисован мальчик с ежиком волос на голове. Его освещало солнце, а на заднем плане были изображены река и деревня. Внутри открытки было написано: «Дарио цел и невредим. Мы верим, что скоро он вернется домой». Далее следовали подписи — подписался весь класс.

И только в эту минуту Тирадо понял, что таилось под маской внешнего спокойствия этой женщины. Консуэло зажмурилась, рот ее скривился, и по лицу медленно и неуверенно скатились две прозрачные слезинки.

17

Галерея «Сока» принадлежала почтенному пожилому господину, для характеристики которого, казалось, и придумано определение cseoriab.[14] Он обладал безукоризненными манерами, превосходным умением одеваться и вести беседу, прической волосок к волоску и очками с диоптриями, в золотой оправе и на свешивающейся с его шеи цепочке. При первом же взгляде на него вы убеждались, что он является отпрыском целой череды благородных предков, но сам он был последним, кто позволил бы себе на это намекнуть.

Хотя Хуана Мануэля Домека Фалькон знал уже много лет, но в новом тысячелетии он с ним не виделся. Домек тепло и искренне приветствовал его, после чего провел в помещение позади галереи. На столе явились две чашечки кофе. Домек высыпал в кофе пакетик сахара и долго мешал в чашке ложечкой с терпением, на какое способны, наверное, одни старики.

— Как я знаю, Хавьер, от отца у вас для продажи ничего не осталось, — сказал он. — Ходили слухи, что вы все сожгли.

— По его распоряжению.

— Да, да, да, — сокрушенно проговорил Домек. — Карикатура, приведшая к трагедии. Так зачем же я вам понадобился?

— Я лишь хотел узнать, знакома ли вам эта женщина, — сказал Фалькон, протягивая Домеку фотографию, скопированную им с компьютера после встречи с Эльвирой и Лобо.

Нацепив на нос очки, Домек склонился над фотографией.

— Хорошенькая эта Мариса, верно? — сказал он.

— Вы хорошо ее знали?

— Однажды она пришла ко мне с просьбой о выставке, но знаете ли, я не большой поклонник деревянных скульптур в народном стиле. Этническое искусство — это не мое. Но женщина показалась мне такой привлекательной, что я стал приглашать ее на вернисажи, и она бывала на них, привнося в атмосферу экзотическую нотку. Плод манго среди апельсинов или, скорее, леопард среди… э-э… рептилий, как, пожалуй, вернее всего можно охарактеризовать некоторых из моих покупателей-коллекционеров. Она им нравилась, вызывала их интерес.

— Чем именно? — спросил Фалькон.

Отзыв Домека показался ему несколько шаблонным, словно все это он уже слышал.

— Взглядами на искусство, — сказал Домек. — Хотя произведения ее мне и не очень нравились, но рассуждать об искусстве она умела.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— На вернисажах — довольно давно, — сказал Домек. — Но жила она неподалеку отсюда и нередко заглядывала ко мне — поприветствовать. Наверно, я виделся с ней месяца три-четыре назад.

— Прекрасно, Хуан Мануэль. Большое вам спасибо, — сказал Фалькон, забирая у него фотографию.

Несколько минут спустя он уже вышел на тенистую, окаймленную деревьями площадь и сел за руль машины, все еще не убирая фотографии. На площади Альфальфы было тихо, жара гнала людей с улицы, и за внешними столиками бара Маноло никто не сидел. Красивая женщина на фотографии глядела на него темными, широко расставленными глазами. Домек справедливо назвал ее хорошенькой, но это была американская актриса Халли Берри, фотографию которой вместо Марисы Морено он и показал галерейщику.

Было ясно, что Алехандро Спинола даром времени не терял: первым долгом заставил отца наябедничать не кому-нибудь, а комиссару Лобо. Слегка видоизменив события, он сделал так, что Фалькон якобы прервал ход пресс-конференции для беседы о любовнице Кальдерона. Что можно было расценить как проявление психической неуравновешенности. И вот теперь он замазывает свои следы в галерее «Сока». А Домек, видимо, нуждается в поддержке Спинолы и его связях, если ради него пошел на ложь.

Мобильник Фалькона завибрировал. Кристина Феррера.

— Diga, — сказал он.

— Мой друг из Главного комиссариата только что дал о себе знать, — сказала Феррера. — Я подумала, вас заинтересует известие, что Чарльз Таггарт забронировал место на сегодняшний вечерний рейс из Ньюарка в Мадрид. Антонио Рамос летит из Барселоны тоже сегодня вечером. И еще — интересная деталь. Корпорация «Ай-4-ай-ти» забронировала на завтра частный самолет для рейса в Севилью. Пилоту назначен вылет на пять часов вечера.