Приемный покой - Татьяна Соломатина

– Эта „рабоче-крестьянская“ молитва безотказно нормализует энергетические потоки, – не раз говорил ему Зильберман. – Не совсем так же, как перекатывание шариков в ладони или перебирание чёток, но, как и прочие незамысловатые ритмичные действия, – весьма продуктивна. Станет невмоготу, произноси её про себя. Чётко. Время её произнесения как раз укладывается в ещё приличную даже для диалогового общения паузу.

– А чем хуже любая другая молитва или, к примеру, стихи? – интересовался Женька.

– Стихи? Ничем не хуже, если они действительно поэзия мира, а не просто какой-нибудь бездельник поссать вышел. И кроме того, – в смысл ментальных построений ты вдумываешься, а твои внутренние вихри тем временем творят, что хотят. А другие молитвы просто длиннее. Я, например, и вовсе других не знаю. Возможно, тебе, с твоей памятью, будет проще. Но повторю ещё раз – эта молитва самая простая и самая ёмкая и позволяет быстро и эффективно усмирить разбушевавшегося внутри демона, будем так называть то, что не имеет названия, для пущей наглядности. Я уже не раз говорил тебе, что именно ритм, а не слова произносимых молитв или выкатывание яйца лечит всякую „бесноватую“ хворь. Он синхронизирует ставшие хаотичными, в силу тех или иных причин, колебания энергопотоков человеческого тела с мировой гармонией. Если ты будешь внимателен, то увидишь, что маленькие дети и некоторая часть тех, кого даже современная психиатрия считает умалишёнными, раскачиваются, пытаясь себя успокоить. Вспомни, что делают с грудными младенцами, чтобы они уснули? Укачивают. Монотонно укачивают. И это тоже лишь синхронизация „длин волн“, если угодно. Молитва – по сути, тот же ритм, – если мы говорим о физике метафизических процессов, прости за иронию.

– Я столько ненормальных наблюдал, фанатично бьющих поклоны, ползающих на коленях, крестящихся на образа и молящихся, молящихся, молящихся, но особой благости в них не заметил. Не говоря уже о синхронизации с мировой гармонией.

– Я вот, Евгений Иванович, лишь иронию порой себе позволяю, а вы до сарказма изволите опускаться. Физкультура, должен вам ответить, поддерживает тонус. Спорт же калечит. Я уже достаточно узнал твой характер, мой юный талантливый друг и ученик. Так что просто поверь мне… – Женька прищурился, – на слово. Поверь, для тебя „Отче наш“ то, что доктор прописал. А стихи оставь для тех, кому помогает и фармакологический препарат-генерик[127]. Лично я обеими руками за патентованные средства».

Ох, как же его не хватало!..

– Маргарита, сейчас вам введут обезболивающее и успокаивающее, – сказал Евгений Иванович, погладил её по голове, перебросился парой слов с анестезисткой, вышел из палаты интенсивной терапии и отправился в кабинет заведующей физиологическим отделением, который находился напротив родзала «№ 2».

Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл. Кабинет мало изменился, поменяв хозяина на хозяйку. Только исчезли картины, оставив на поседевших от времени стенах штампы тёмных квадратов.

Светлана Анатольевна сидела за столом и что-то строчила своей леворукой вязью в очередную историю родов.

– Садись, Жень. Сейчас, пару слов допишу. Кофе сделай себе и мне, ладно?

Кофемолка стояла на старом месте. Новые зёрна покоились в старой выцветшей банке. И даже кофеварка, под чьё урчание Женька пролистал альбом Куинджи, всё ещё держалась подальше от розетки. Так было при Петре Александровиче, и Светка скорее перенесла бы розетку, чем сдвинула хоть что-то с места.

– Она его не забрала. – Светлана Анатольевна кивнула на альбом. – Не заметила. Может, рука не поднялась. Не знаю. – Светка закрыла историю.

Речь шла о жене Зильбермана. После того, что случилось, она мгновенно очистила кабинет от стóящих личных вещей. Коллекция картин была его собственностью. Одну из них он всё собирался подарить Ситниковой. Да руки не доходили из кабинета в кабинет перенести. Вот ведь – спуститься с пятого этажа на первый оказалось дольше, чем подняться из шестнадцати в шестьдесят. Всё наше пресловутое «потом». Как будто только мы будем жить вечно. Возможно, так оно и есть, но если есть что-то близкое, родное – как можно не прожить его немедленно!

Женька подошёл к окну. В солнечных струйках пыли ему навстречу выглянула фотография в тонкой багетной рамке, висевшая над кроватью.

– Да уж. Немедленно… – тихо сказал он.

Это фото сделал анестезиолог Потапов у ЗАГСа, после того как Машка и Женька расписались. Они не хотели шумной, изматывающей нервную систему и опустошающей карманы свадьбы и, пригласив друзей к Женьке домой к определённому часу, отправились узаконить свой союз перед Богом и людьми простым оттиском печатей в паспорта. Кеды с кроссовками надевать не стали. Нарядились прилично. На Мане было одеяние, именуемое Женькой «умри грусть», – ничего откровенного, кстати, как мог уже предположить искушённый читатель. Напротив, весьма целомудренное длинное трикотажное платье. В обтяжку. Но почему-то в нём Мария Сергеевна была куда сексуальнее, чем в любой из многочисленных коротких юбочек. Женька с трудом обнаружил в своём гардеробе одну-единственную пару не джинсовых и не кожаных штанов. И одну-единственную, но весьма приличную и модную рубашку. Откуда они там взялись, он не мог вспомнить, несмотря на все свои мнемонические способности.

– Это «происки» тёти Ани, можешь не сомневаться! – заверила Машка, доставая тряпки из шкафа.

Женя делал серьёзное лицо, а Машка всё время глупо улыбалась, пока сосредоточенная и немного похожая на грозную директрису средней школы тётя с бляхой на пузе произносила речь, желая молодожёнам всего того, чего врагу не пожелаешь. То есть – всего самого наилучшего.

– Я потею, – шептала Маша. – Сейчас на платье уже разводы появятся. Это ужасно! Ты толще меня, а не потеешь!

– Я не толще. Я – больше. Ничего, я буду любить тебя и потную. Мне нравится, как ты пахнешь. И вообще, мы женимся, а ты тут про разводы! Терпи!

Тётка, голося «расписные» мантры, кидала на них укоризненные взгляды. Зато после чёткого выполнения команд: «Обменяйтесь кольцами!» и «Можете поцеловать друг друга!» – их, наконец, отпустили на волю.

В свидетели, кроме Бога и светлого воинства Его, никого не звали. Женька – на всякий случай, засуетился было в последний момент – может, привлечь каких-нибудь посетителей ЗАГСа? Но церемониймейстер заверила, что можно и так. Сказав, что взрослые и психически нормальные, – тут она сделала паузу и поглядела на парочку с сомнением, – имеют право совершать таинство, хоть так, хоть эдак. Как их нормальной психике заблагорассудится. Бог – Свидетель!

– Не догма, и слава богу! – расслабился Женька и послал брачующей нимфе воздушный поцелуй.

Та в ответ даже улыбнулась. А Мария Сергеевна, не обращая внимания на коленца, что выкидывал «натурализованный» супруг, уже прикидывала в уме ближайший кабачок, где она успеет принять спиртного до обусловленного приглашёнными гостями времени «Ч». И тут как вспыхнет! Маша быстро надела тёмные очки, логично полагая, что блики предназначены толстой матрёшке на заднем плане, укутанной в фатин, за которую держался слабеющими руками парень, идеально подходящий для иллюстрации астенического телосложения в учебнике пропедевтики[128] внутренних болезней.

Ан нет! Из-за кустов выскочил Потапов и потащил их к ближайшему фонтану, где уже ожидала вся компания. И Светка с Вадимом, и Люда с Анжелой, и Бойцов, и даже покорный судьбе «рыцарь печального образа» Некопаев. Были распиты пара бутылок шампанского, и фотосессия закономерно переместилась в ту самую «Полуяпонскую кофейню Случайного Города».

Когда они, наконец, дотащились до Женькиных пенатов, развесёлые, как дворовые хулиганы после удачной вылазки, то застали за празднично накрытым столом в гостиной чопорную бабушку с камеей, приколотой к огромному кружевному воротнику, суетливую краснеющую маму Леночку, уже слегка хмельных Семёновну и Рыбу, приодетых, как на майскую демонстрацию, и яростную тётку Анну, кидающую презрительные взгляды на смазливую Анечку, что без тени смущения растекалась по Зильберману, как сгущёнка по сырнику.

– Где вы бродите, свиньи?! – завопила она вместо положенных поздравлений, едва открыв дверь.

– В кабаке! – честно грохнула компания «свиней».

– Да ну вас! – засмеялась тётка Анна, моментально сменив гнев на милость. – Раз уж на родных вам наплевать, но гости же ждут! Две почтенные дамы и де-едушка с внучкой! – И, довольная тем, что, наконец, нашёлся повод высказать давно рвущуюся наружу колкость сомнительного остроумия, весь вечер доброжелательно беседовала именно с Петром Александровичем. Так и не признав в нём того самого врача. За что и была вознаграждена искренней взаимностью – пациенты редко узнают врачей двадцать с лишним лет спустя; а врачи пациентов – тем более.