Философская эволюция Ж.-П. Сартра - Михаил Киссель

Определенную идейную нагрузку в этом отношении несет линия Насти — Карл. Карл — это своего рода двойник Насти, только грубее, циничнее, его речи зачастую дышат жестокостью и личной злобой. Он по душевной конструкции гораздо примитивнее Насти и куда неразборчивее в средствах. Насти — предводитель городской бедноты, а Карл — вожак сельских низов. Когда между ними происходит столкновение, вызванное тем, что Карл хочет немедленно развязать еще не подготовленное как следует восстание, то он прямо заявляет, что «деревне» нечего слушаться «города». Он не гнушается прямым систематическим обманом крестьян, дурачит их, показывая фокусы и тем заставляя верить в свой «пророческий» дар, — в общем, систематически эксплуатирует отсталость низов, решительно используя их самые темные предрассудки. Так, когда после поражения крестьяне пали духом и среди них воцарился страх, он, чтобы поднять их боевой дух, приглашает «колдунью», которая, прикасаясь «деревянной рукой» к людям, делает их «неуязвимыми».

Насти претит этот балаган, но он не может предложить иного выхода и говорит своему соратнику: «Я сделал их людьми, ты хочешь снова превратить их в скотов». На что тот отвечает: «Лучше скоты, идущие на смерть, чем люди, которые спасаются бегством»[78]. Насти духовно «отмежевывается» от Карла, даже называет его «пророком заблуждений и мерзости», но и только. Дела — в руках цинично-предприимчивого Карла. В финале пьесы Насти, который на всем протяжении действия был образцом несокрушимой уверенности в своей правоте и стойкости, оттеняя тем самым вечную неуверенность Геца, прикрытую бравадой, вдруг признается в своих глубоких колебаниях: «Гец, прежде я не знал ни одиночества, ни поражения, ни смятения, теперь я бессилен перед ними»[79]. В то время как Гец наконец обрел решительность и ясность цели, а также искреннее убеждение в правильности избранного пути, его «воспитатель» испытал обратное превращение и явно начинает сомневаться в своей правоте, как Генрих в первом акте усомнился в догмах веры. Эта метаморфоза набрасывает легкую пессимистическую дымку на в общем-то мажорный финал пьесы. У читателя остается впечатление полной неизбежности разочарования революционера в своем деле. Это показывает, что Сартр еще не встал как следует на точку зрения революционной классовой морали, хотя и порвал с позицией абстрактного гуманизма.

В пьесе показана неизбежность компромиссов и зигзагов в революционном движении, но до каких границ возможны компромиссы и как далеко может отклониться движение от цели, чтобы не потерять право именоваться революционным? Неужели правильной позицией является безбрежный прагматизм Карла, который мало думает о перспективе и совсем не заботится о воспитании масс, чтобы тем увереннее на них действовать? Сартр видел важность вопросов, которые мы только что сформулировали, и, однако, лишь скользнул по ним. Почему? Если он считал, что эти вопросы при всей их значимости все-таки отступают на задний план по сравнению с первоочередными задачами революционного движения, то он глубоко ошибался, ибо прогресс революционного движения невозможен без постоянной сверки компаса, без внутренней принципиальной критики различных форм отступничества от революционных идеалов и устранения наслоений, привносимых воздействием мелкобуржуазной среды и подрывной деятельностью враждебных классовых сил.

Или, может быть, он думал, что сама действительность еще не дает ответа на эти вопросы, которые сможет прояснить лишь будущее? И в этом случае с ним нельзя согласиться: идейное наследие В. И. Ленина дает все необходимое для надлежащего осмысления этих проблем. Ленинское учение о партии, о принципах партийного строительства и о функциях партии в мировом революционном процессе и в созидании коммунистического общества дает надежный ориентир для принципиальной оценки как политического авантюризма, стремящегося представить индивидуальные и групповые цели оторвавшихся от масс руководителей в виде «всеобщей истины», так и политического оппортунизма, теряющего из виду конечную цель движения в сутолоке повседневных дел.

Но политическое мышление Сартра, несмотря на тот прогресс, о котором свидетельствуют его работы 40—50-х годов, было еще слишком абстрактным и далеким от практики революционной борьбы, чтобы он мог почувствовать необходимость пройти как следует ленинскую школу революционной теории. Вообще надо сказать, что Сартр, по-видимому, разделяет предрассудки буржуазной «советологии», усиленно противопоставляющей Маркса Ленину. Во всяком случае, незаметно, чтобы он серьезно изучал труды В. И. Ленина.

Могут возникнуть недоумения: как можно требовать от экзистенциалиста, чтобы он знал ленинизм? Все дело в том, что спустя несколько лет после рассмотренных в этой главе событий Сартр открыто объявил себя марксистом, а последующие его курбеты вплоть до бесславного союза с французской группкой маоистов только подтверждают правоту хорошо известного тезиса: современный марксизм есть именно марксизм-ленинизм. Нельзя удержаться в наше время на позициях ортодоксального марксизма, если игнорировать ленинский этап в развитии марксистской мысли.

Глава третья. Подъем и упадок

Конец 50-х — начало 60-х годов — кульминационный пункт философской и социально-политической эволюции Сартра, после чего началось его сползание вниз, которое даже не назовешь отступлением на заранее подготовленные позиции. Все те троцкистские и полутроцкистские идеи, которые до поры до времени не играли определяющей роли в его мировоззрении, вдруг выступили на передний план и обусловили его переход на тощую и эклектическую платформу современного левого экстремизма.

Переломным моментом в его политической биографии стали майские события 1968 года в Париже, студенческие выступления, проходившие под лозунгами «власть — воображению» и немедленного разрушения всей государственно-монополистической структуры французского общества. С этого времени Сартр начинает выступать с регулярными и довольно злобными выпадами против Французской коммунистической партии, заявляя о своем «разочаровании» в ней. Его неудовольствие вызвало то, что французские коммунисты не выдвинули лозунга немедленного вооруженного свержения власти монополистического капитала, т. е. не встали на путь политического авантюризма и путчизма, подобно студенческим «вождям» вроде братьев Кон-Бендит.

Коммунисты не могли пойти на это, так как они основывают свою политику не на головокружительных волюнтаристских прожектах, принимающих во внимание лишь непосредственно складывающуюся благоприятную в данный момент конъюнктуру, а на научном анализе расстановки основных классовых сил внутри страны и на международной арене. Объективный социально-политический анализ показывал, что во Франции в мае 1968 года не было признаков революционной ситуации, и потому выступление коммунистов с оружием в руках не было бы поддержано широкими народными массами и привело бы только к социальному хаосу и разгулу контрреволюции в стране, что отбросило бы ее далеко назад в отношении социально-политического развития.