Премудрая Элоиза - Жанна Бурен

Месяцы, протекшие таким образом, были менее мучительными для меня, чем предыдущие годы. Несмотря на продолжавшие осаждать меня искушения, в твоем присутствии я черпала ободрение и поддержку.

Меня также поддерживал быстрый рост богатств и доброй славы нашего монастыря. В здешних местах нами интересовались все. Дары и передача нам имений расширили наши владения, украсили твою молельню, наполнили построенные мной погреба и амбары.

Слава о нашей набожности и строгом порядке разнеслась по всему королевству. Знаки уважения доходили до нас из удаленных провинций, нам писали из самых затерянных уголков, чтобы приветствовать нас или просить наших молитв.

И вот случилось так, что осенью 1131 года папа Иннокентий II, путешествуя по Франции и посещая церкви и аббатства, приехал в наши пределы. Я воспользовалась его пребыванием в Осере, чтобы получить у него буллу, подтверждающую наше вечное владение уже полученным и ожидаемым в будущем имуществом. Его Святейшество выказал крайнее благорасположение и доброжелательность в отношении нас. Он даже благословил наших покровителей и угрожал проклятием возможным гонителям. Наконец, папа оказал нам большую честь, назвав нас «своими дорогими дочерьми во Иисусе Христе».

С тех пор уже никто и ничто не могли помешать росту нашей общины. Я смогла без опаски посвящать себя все более занимающему меня управлению Параклетом, имя которого я хотела прославить по всей стране.

Я, несомненно, испытывала слишком большое удовлетворение в исполнении этого дела, которое больше сближало меня с тобой, чем с Богом, и когда я считала себя спасенной, новый мрачный период открылся перед мной, сменив время относительного равновесия.

Ты опять, как обычно, уехал в Сен-Гильдас. Поскольку ты мне никогда не писал, при каждом отъезде я не знала, как долго ты будешь отсутствовать и когда вернешься. Я просто научилась ждать этот сладостный и горестный момент.

Но ты не вернулся. Времена года сменяли друг друга. Прошли зима, весна, лето. Мы пребывали в неведении. По прошествии года молчания я почувствовала, что душа моя утрачивает стойкость. Что с тобой? Почему ты нас покинул? Где ты? Мной овладело смертельное беспокойство. Я знала, какое зло замышляли против тебя бретонские монахи. Может быть, они подвергли тебя дурному обращению, заключили в темницу, пытали?

Эти мрачные страхи повергали меня в уныние, но его вдруг сменяли приступы негодования. Как мог ты так пренебречь мной? Неужели я так мало для тебя значила, что ты оставил меня без вестей на протяжении стольких месяцев? Разве ничто в нашем прошлом не подсказывало тебе мысль поддержать меня своим приездом или хотя бы утешить издали письмом? Написать мне стоило бы тебе так немного труда! Разве ты забыл, какие тесные узы связывали нас друг с другом? Неужели ты их презирал? Неужели, как во времена Аржантейя, я снова впаду в оцепенение, а ты не прибудешь меня из него извлечь?

Я была на вершине тревоги и негодования, когда, уже потеряв надежду, я получила известие. Впрочем, адресовано оно было не мне. Это известное — слишком известное — послание излагало историю твоих собственных бедствий для скорбящего друга. Ты ничего не утаил, и наша история была изложена в нем во всех подробностях. В мои руки его привел случай. Я буквально проглотила его. Каждая строка пронизывала меня.

Из него я и узнала причины твоего молчания. Преследуемый, всеми преданный, под угрозой смерти от твоих собственных монахов, пытавшихся несколько раз тебя отравить — они дошли до того, что влили цикуту в вино для совершения мессы, а затем наняли разбойников, чтобы зарезать тебя, — ты был вынужден посвящать свое время и силы борьбе с их низостью. Падение с лошади во время блужданий от одного пристанища к другому, когда ты спасался от своих недостойных сыновей, поставило последнюю точку в твоих испытаниях — ты сломал шейные позвонки. Ты долго болел. Крайне ослабев, в ужасном унынии, ты решил уйти от мира и посвятить остаток жизни лишь служению Господу. Ты заканчивал послание цитатой из мудреца: «Праведный не будет печален, что бы ни случилось».

Итак, провидение не сложило оружия и продолжало расставлять на твоем пути опасности и унижения!

Весь гнев и горечь, зревшие во мне с давних пор, взорвались наконец с мощью бури.

Я больше не могла молчать! Это мучительное письмо, в котором ты доверялся другому, освободило во мне крик, который не могли вырвать у меня ни наше погибшее счастье, ни мой уход в монастырь, ни пустынные годы в Аржантейе, ни твоя холодность, ни мои разочарования.

Именно тогда я и написала тебе первое из тех посланий, о которых, увы, столько говорили! Я адресовала его тебе, подписав следующим образом: «Своему учителю или скорее отцу; своему супругу или скорее брату, его служительница или скорее дочь, его супруга или скорее сестра, Абеляру — Элоиза».

Вся сложность наших отношений была заключена в этих нескольких словах. Далее следовала одна страстная жалоба, призыв о помощи от женщины, погруженной в крайнее духовное и эмоциональное страдание. Заканчивала я, требуя от тебя за невозможностью твоего присутствия хоть письменного утешения. «Если ты не делаешь этого ради меня, сделай это хотя бы для того, чтобы, черпая в твоих словах новые силы, я предалась с большим рвением служению Богу», — говорила я в завершение.

Я написала тебе под воздействием безграничного волнения. Так что я и не надеялась, что ты ответишь на мою мольбу; мне важно было лишь, что ты меня услышишь. С каким же удивлением и волнением я получила, немного времени спустя, написанный твоей рукой ответ! Он был адресован «Элоизе, возлюбленной сестре во Христе, от Абеляра, ее брата в Нем».

Тон был ласковый и вразумляющий. Ты говорил о моей мудрости и моем усердии. Ты предлагал присылать мне в письмах советы всякий раз, как они потребуются, и просил моих молитв для поддержки в борьбе, которую тебе приходилось вести. Кроме того, ты просил меня о погребении твоего тела на нашем кладбище в Параклете в случае, если враги убьют тебя. Наконец, ты заклинал меня перенести мои горячие молитвы об устранении от тебя телесных опасностей на спасение твоей души.

К своему посланию ты присоединил псалтырь, дабы она послужила к тому, чтобы дарить Господу вечную молитвенную жертву во искупление наших общих, столь многочисленных грехов и чтобы отвести угрожавшие тебе опасности.

Я хорошо видела путь, который ты сдержанно и твердо указывал мне в этих строках, меж которыми следовало уметь читать; но, подобно вулкану, мое сердце было готово взорваться и я не почувствовала себя освобожденной от огненных лав, все еще запертых в нем. Я вновь взялась за перо, твердо решившись освободиться от всего, что все еще душило меня.