От Руси к России. Очерки этнической истории - Лев Гумилёв

На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены, но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не военной добычей, а «мягкой рухлядью» – драгоценными мехами, служившими эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь самому, либо «объясачивая» инородцев, но ни тот ни другой путь легким не был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать натиск литовцев и ливонских немцев.

Заметим, что и само понятие «граница» для XVI в. было иным, нежели сегодня. В современном понимании граница – это некий природный или искусственный рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий «своих» от «чужих». Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами, пограничьем растущей России в XVI в. служили огромные пространства Дикого поля[14] и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX в., когда создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)

Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время наблюдали за степью.

Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул – конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на дереве, посылая сигнал следующей «стороже», спуститься на землю, вскочить на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары, заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое: один наблюдал за степью, другой – за оседланными лошадьми. В гарнизонах, увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать. Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.

Только через 200 лет, в XVIII в., России удалось решить важнейшую проблему обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI в. мы видим группы пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы этногенеза – акматической.

Повышение пассионарности и в столице, и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нее подсистем – консорций и субэтносов, – так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Выше мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии: Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Бельских были свои кварталы, на которые они опирались, у Глинских – свои, у Мстиславских – свои. Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической судьбы, и это были подлинные консорции.

Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, – казаки. Они принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии – дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: «С Дону выдачи нет» и «Мы не кланяемся никому, окромя Государя». Казаки не были склонны считаться с мнением московского правительства, часто своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон неизменно приходили караваны с зерном, водкой, «зельем» (порохом), свинцом и… просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.

Иосифляне и нестяжатели

Наряду с боярскими «послужильцами» и казаками, стремившимися к богатству, победам, успехам, были в Москве XVI в. и те, чья пассионарность предполагала стремление к идеалу знания, к борьбе за свои убеждения. Им ни в холопы, ни на границу пути не было. По условиям времени вся мысль в XVI в. была мыслью церковной. Вопросы веры имели огромное значение, ибо форма исповедания отождествлялась с определенным поведением, определенной идеологической программой и легко переходила в политику и в быт. Именно вопросы свободы совести определили третье направление приложения сил русских пассионариев.

Чтобы разобраться в последующих событиях, нам придется вернуться назад и вспомнить о явлении негативных мироощущений. Внедрение учений, имевших их в своей основе, вызвало одинаковый отрицательный результат и в католической Франции, где начались альбигойские войны, и в православной Болгарии, где крупный болгарский этнос ослабел и был разгромлен и подчинен Византии. Точно такой же отрицательный результат пропаганда негативной идеологии имела в мусульманском мире, поскольку карматские и исмаилитские движения сопровождались массовыми убийствами, произволом и всяческими безобразиями.

В Россию негативные мироощущения проникли в конце XV в. под видом ереси «жидовствующих». Генетическая связь ее с иудаизмом весьма сомнительна, но важно другое. Церковные иерархи XV–XVI вв. были людьми достаточно тонко чувствующими и широко образованными, чтобы понять потенциальную опасность подобных ересей для будущего страны. К сожалению, во мнениях о способах устранения еретиков единства среди деятелей церкви не было. Это расхождение и стало поводом для борьбы за свои убеждения для всех, кто к этой борьбе стремился, для кого она была потребностью. Развитие событий приобрело трагическую окраску после смерти Ивана III (Иван III тяжело заболел около 1500 г., и пять последних лет его царствования фактическим правителем страны был его сын от второй жены, Софьи Палеолог, – Василий Иванович).

Представителями одного из церковных направлений были нестяжатели – сторонники заволжского старца Нила Сорского и его последователя Вассиана Патрикеева. Нестяжатели категорически отрицали возможность умерщвления еретиков, ссылаясь на то, что «Бог хочет не смерти грешника, но его раскаяния» и потому долг Церкви – увещевать заблуждающихся. По мнению нестяжателей, тех, кто упорствует в ереси, следовало изолировать и даже высылать за границу, но нельзя насиловать совесть человеческую угрозой смерти. Оппонентами нестяжателей в споре о ереси стали сторонники Иосифа Волоцкого – иосифляне. Они настаивали на крутых мерах по искоренению ереси вплоть до применения западноевропейского опыта аутодафе – сожжения на костре.

Победа в этом споре осталась за Иосифом Волоцким. В 1504 г. совместным решением Ивана III, фактического правителя страны – Василия – и собора епископов еретики были обречены на смерть. В Москве и в Новгороде запылали костры. Были сожжены многие вольнодумцы и крупные государственные чиновники, поддерживавшие ересь. Невестка великого князя Елена Волошанка и его внук Дмитрий были посажены в тюрьму, где они и умерли.

Но не только проблема борьбы с еретиками разделила иосифлян и нестяжателей. По-разному относились они и к судьбе имущества церкви. Дело в том, что у Василия III не хватало земель для раздачи за службу многочисленным дворянам, и великий князь сильно нуждался в средствах. Зная это, нестяжатели предложили князю взять все имущество церкви в казну, оплатить таким образом службу дворян и укрепить границы Руси. Причем взамен они потребовали права свободно высказывать свое мнение в соответствии с собственной совестью. Иосифляне, со своей стороны, готовы были поддерживать великого князя Василия III, но лишь при том условии, что он оставит церкви все ее имущество: богатое убранство храмов, прекрасные библиотеки, цветущие хозяйства монастырей.

И в этот поистине критический момент решающими оказались семейные обстоятельства великого князя. Первой женой Василия III была Соломония Сабурова. Брак оказался бездетным, и под этим предлогом Василий III развелся с Сабуровой. Соломония негодовала, но великий князь был непреклонен. Затем он женился на красавице Елене Глинской.