Дикая жизнь Гондваны - Дмитрий Горчев

Кроме того, совершенно неизвестно, как себя правильно вести во время Менструации: нужно ли непрерывно ебаться или, наоборот, ни в коем случае?

Или же нужно сидеть с полными невыплаканных слёз глазами, а потом дать наконец по башке этому Чурбану, этому, блядь, Одноклеточному, у которого в жизни вообще всего три занятия: Нажраться, Поебаться и Захрапеть? Либо же всё это надо было проделать до, а не во время? Непонятно.

А вообще, Менструация — довольно удобная штука: выдрать у кого-нибудь пучок-другой волос, швырнуть в него утюгом, промахнуться, от этого разрыдаться, а потом развести руками: уж извините, это Цыкл такой.

Да и кругом у всех тот же бляцкий Цыкл, всё откуда-то снаружи: в новолуние — тоскуем, в полнолуние — гуляем по карнизу, травка зеленеет — по лужам скачем, ветер подул — бредём ссутулившись, петух прокукарекал — утро у нас, ворон каркнул — невермор пришёл, кирпич на голову упал — пора, стало быть, помирать, пожили, спасибо большое.

Ничего из своей головы, абсолютно ничего.

Хуйня

Вот, допустим, собрался человек неизвестно куда непонятно зачем, предположим, на остров-валаам.

Тогда едет этот человек на особый речной вокзал. А там возле берега уже шатается для него пятиэтажная Хуйня: с водопроводом, магазином, кастеляншей, унитазами, футболом в телевизоре, диванами, водкой, сантехниками и домоуправом. И играет такая музыка, как будто вот сейчас это всё отправится в путь по водным просторам. И оно туда действительно отправляется, о чём из репродуктора поёт филип-киркоров.

Плавать эта Хуйня, конечно, некоторое время может. Но только если вода под ней не закачается. Или ветер на неё не подует. Или если пассажиры со слишком толстыми Жопами сгрудятся все на одном борту, тогда Хуйня, конечно, накренится и ёбнется. От таких Жоп что хочешь ёбнется. А так пока ничего, плывёт.

И вот доплывает Хуйня до самых почти водных просторов. А там вода слегка шевелится и ветерок такой, знаете, повеивает. Чайки каркают, на волнах качается старичок в дырявой лодочке.

«Да тут же шторм! — кричит в мегафон капитан в белой фуражке. Потому что капитану два года до пенсии, у него жена, двое детей, две любовницы — одна в Лахте, другая в Шушарах, и у каждой тоже по двое детей и по двое любовников, а на острове-валаам капитан уже сто пятьдесят раз был и ровно нихуя интересного там всё равно нету. — Полный назад! То есть самый полный стоп! И не шевелиться никому, блядь!»

И становится Хуйня на якорь, а старичок уплывает куда-то за горизонт, наверное, прямо на волшебный остров-валаам. «Извините, а мы всё же поплывём?» — робко спрашивает капитана депутат от пассажиров. «ГОВНО плавает!» — отвечает ему капитан и презрительно сплёвывает на пол жевательный табак.

И говно действительно плавает, а Хуйня уже никуда не плавает, потому что вращается вокруг своего якоря со скоростью два витка в час, что, между прочим, в три раза быстрее, чем станция мир вокруг земли.

И пассажиры наблюдают непрерывную смену восходов и закатов, и домик на неизвестном счастливом берегу в сорок пятый раз проплывает мимо их окна, и от этого пассажиры теряют всякие представления о пространстве и времени, о свете и мраке, о добре и зле, и вообще как их зовут и какая страна их взрастила, и пляшут с толстыми женщинами до утра, а может быть до вечера — никто уже не понимает — под песни африка симона и ансамбля бони-эм, и жрут водку, и блюют в гальюнах и просто так, и снова пьют водку, и их зовут на завтрак, потом на обед, потом опять на завтрак. И валятся они наконец, и засыпают до той самой минуты, когда гаркнет им в ухо страшная кастелянша, которой нужно то самое махровое полотенце, что улетело вчера прямо в лунную дорожку на серебристой водной глади.

И выходит в конце концов человек на том же самом речном вокзале, и бессмысленно стоит на причале, но уже вспоминает потихоньку несколько букв из своей фамилии и ещё немного про то, что если в полдень встать спиной к солнцу, то слева будет юг, а справа восток, и при этом они никогда местами не меняются.

Кто-нибудь, конечно, ещё должен будет напомнить этому человеку, как пользоваться туалетной бумагой и на какой свет нельзя переходить улицу, но жить он уже будет. Хотя окочурится, конечно, когда-нибудь непременно, но нет, пока ещё не сейчас.

Пиздец

Пиздец, говорят, приходит незаметно.

Это плохой Пиздец приходит незаметно, видели мы такой. Выскочит из кустов, Хуй покажет: оп-ля! Вот уж удивил так удивил.

Настоящий Пиздец приходит не так. Настоящий Пиз-дец выходит торжественный и сияющий, как авианосец Миссури из Порта Приписки до Пойнт-оф-Дестинейшн. Проходит Суэцкий канал, Панамский, Гибралтар, огибает Мыс Доброй Надежды, раздавливает по пути Сейшельские острова с лучшим на Земле климатом, даже не замечает, разве что пара кружек на камбузе треснула.

А мы мечемся по периметру нашего мелкого брунея: а? что? куда копать? вглубь? вширь? чем запасаться: крупой? водой? постным маслом? пистолетом с одним патроном, чтоб поднять на себе флаг и затонуть? Или просто встать на берегу гордо, как Пушкин на картине Айвазовского-Репина, и рассказать прибою свои накопившиеся претензии? Хуй его знает.

Одно в таком Пиздеце приятно: он большой, а мы мелкие. Если он с первого раза не попал, то пока он вокруг

Африки развернётся, мы уже бороду сбрили, зубов навста-вляли, два раза женились да и окочурились от естественных причин, извините уж.

Вокзалы

На больших вокзалах всегда стоят страшные тётки и продают какие-то чудовищные зловонные не то беляши, не то кулебяки, не то вообще что-то не виданное ранее на белом свете. Они стоят там всегда, каждый день, днём и ночью, в жару и стужу, и проходящего мимо пассажира более всего поражает то, что некто, видимо, у них эти штуки покупает, а иначе зачем же они здесь стоят?

От такой мысли пассажиру становится дурно, и он бежит от них как можно далее. Но там уже поджидает его человек, который самым своим видом сообщает: «Я негодяй, и хочу тебя, дурака, сейчас обчистить до нитки». И лицо у него негодяйское, и нос, и голос, и одет он в особую одежду, какую носят одни только негодяи. Кажется, что если такой человек в каждый час кого-нибудь не облапошит, то верно у самого себя что-нибудь украдёт и себе же продаст втридорога. Хватай такого человека, выворачивай ему карманы, и окажется, что на какой бы самый большой срок ни посади его в тюрьму, всё равно будет мало.

Но милиция, которая в другое время по одной только походке разглядит в самом благонадёжном гражданине потаённейшие его несоответствия установленным порядкам и допросит по всем своим милицейским правилам, пройдёт равнодушно мимо этого негодяя и будет в шестой уже раз проверять документы и рыться в баулах у тамбовского крестьянина, которого догадал Чорт уродиться на свет слишком уж бородатым и чернявым.

Купил ли негодяй эту милицию? Да откуда же у него деньги покупать милицию, когда от него в ужасе бежит самый тупой болван и самая идиотская дура, какая только может забрести на вокзал с сотенной бумажкой в обширном лифчике?

Нет, решительно нет числа загадкам на российских вокзалах..

Юмор

Всякого, кто смотрел по телевизору концерт, скажем, Петросяна, или там Коклюшкина, или ещё хуже, когда они все вместе соберутся с арлазоровым и этим, которого пчёлы покусали, и ещё про кроликов, так вот, всякого человека страшно сразу интересует вопрос: где они взяли этих зрителей? Кто вообще эти люди? Откуда они набили ими полный зал? Почему в нём нет ни одного человека, который не умирает от смеха, когда петросян изображает японца?

А всё очень просто. На самом деле, если я или, допустим, вы пойдём покупать билет на такой концерт, то нам его не продадут ни за какие деньги. Нету, скажут, билетов, нету, все кончились. И тут же продадут билет на самый лучший первый ряд подполковнику в отставке, который стоял за нами. А следующему тоже не продадут — они там очень хорошо в людях разбираются.

И даже если мы, допустим, как-нибудь всё же раздобудем билет — купим у когото или, может быть, украдём, то нас всё равно остановят на входе, отберут билет и прогонят. Хорошо, если ещё по шее не накостыляют, потому что нечего людям настроение портить кислой своей мордой.

Но если так произошло, считайте, что это вам очень сильно повезло, потому что, если вы как-то всё же проникли в зал и начался концерт, а вы там, где нужно, не рассмеялись, к вам моментально подойдёт охрана и утащит вас за кулисы в гримёрную к арлазорову. Все знают, что арлазоров — он не человек, но мало кто знает, что он одним ударом ломает позвоночник в двух местах. Впрочем, до смерти он обычно никого не убивает — просто выдёргивает из человека всё ненужное и потом отпускает.

Главное — это к Дубовицкой не попасть, про это лучше даже не думать, не надо этого.