Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

Вчерашний день, часу в шестом

Зашел я на Сенную…

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни слова из ее груди —

Лишь бич свистал, играя…

И музе я сказал: гляди!

Сестра твоя родная!..

Он прочел по книжке. Что это? Кто посмел написать эту порнографическую низость? Некрасов. Не знаю о таком. Низменные страсти и низменные мысли… – зачем все это литературе? «А вы должны пойти вместе со мной на танцы, маман!.. Это такой миракл, фанстастик! Там одни матросы!..» – «И ни одной девицы?..» – «Было несколько швей и медсестер… Пойдемте, маман, сегодня вечером! Вам понравится!..» – «Спасибо. Идите alone , если вы превратились в пуб-личную женщину!..»

А мой засмеялся, услышав ее рассказ.

– Ее обидят, – сказала я. – Словом или делом.

– За меня заступится сыщик Коновалов… – успокоила Анастасия.

А ведь закраснелась, когда произнесла эту фамилию, я сразу заметила.

– Кто такой этот сыщик?!

– Персональная охрана, – пояснил Ники.

– Надежен?

Он равнодушно пожал плечами.

– Не понимаю, – произнесла я, начиная задыхаться, – твоей холодности… твоего легкомыслия по отношению к собственной дочери.

– Она уже большая и может сама постоять за себя.

– А если ей скажут неприличное слово?!

– Она сама, кому захочет, скажет, – вмешался Алексей.

Он ее выдал. Выдал с торжеством, но в нем было что-то и от себя, личное и совсем безрассудное. Я всегда была проницательна и держала всю семью в кулаке.

– Вы знаете, дети, неприличные слова?

Анастасия только поджала губы, а царевич подтвердил:

– Конечно.

– Какие же это неприличные слова?

– Разные. Сказать вам сейчас?

– Не надо. Лучше напишите на бумажке, чтобы не засорять атмосферу.

– Определенно… – согласился Ники, просматривая у окна какие-то бумаги, держа их на весу.

А с чем согласился? С бумагами или с ужасом, который творился в его семье?..

– Что вы там читаете? Как можно что-то читать, когда царевич сейчас пишет неприличные слова?

– Это закон о народной милиции, мое солнышко. Прислали из Совнаркома.

– Не подписывай. Не теряй лица!

– Да я и не собираюсь… Во всяком случае, так сразу… Нужно обдумать и взвесить.

– Все законы должны исходить из тебя самого, а Совнарком их должен только утверждать!

Я вырвала из рук Ники негодные листы и тут же порвала в клочки на его глазах.

– У меня есть второй экземпляр, – сообщил он, не теряя самообладания.

– Маман, готово! – сказал цесаревич, отдавая мне листок с ругательствами.

Я заглянула в него и пожалела, что родилась на свет.

– Вот! – закричала я. – Полюбуйтесь и вдумайтесь в то, во что вы погрузили всех нас!

Ники сморщился и крякнул, так он делал всегда, когда у него начинала болеть голова. Ничего!.. Пусть видит дело рук своих!

– Болотный аспид, – прочел он вслух. – Мымра. Шалава. Говядина. Белопогонная падаль…

– Что есть такое мымра?! – спросила я, зады-хаясь.

– Мымра – это, наверное, вздорная женщина, – объяснил Ники, стараясь быть безучастным.

– А говядина?

– Мясо, которого не хватает.

– …Бе-ло-по-гон-ная па-даль? – произнесла я по слогам этот славный каламбур.

– Это, по-моему, мы с вами, – произнес мой смиренный муж.

– Сейчас революция, маман, – сказал мне наследник престола. – И папа ее возглавил.

– Он не должен ее возглавлять, он должен ее подавить!.. С жестокостью и кровью!..

Я подняла кулаки и ударила Ники в грудь. А могла бы и по лицу. По его бритым светским щекам. У-ух, как я могу драться! Как люто и страшно я могу ударить, если захочу. Съем любого без масла и русского хрена!..

– Если ты не можешь подавить или не хочешь… Возглавь смуту. И поведи ее, куда нужно России, – произнес Ники.

– Но разве твоей стране необходима смута?

– Нужны перемены. Иногда, кроме смуты, нет другой возможности их произвести.

Здесь я расплакалась, потому что силы оставили меня. Села на бархатный диван и стала рыдать, как простая русская баба. Не как внучка королевы Виктории. Где мои силы? Откуда они могут взяться в этой каменной клетке на Гороховой?..

Подбежал врач Боткин. Накапал мне в стакан капель и дал выпить.

– Я давно хотела вам сказать, маман, – произнесла Мария, появляясь в комнате. – Я тоже хочу.

– Чего? Оказаться говядиной или мымрой?

– На танцы хочу. Вместе с Анастасией.

Я швырнула в нее стакан. Это был заговор, и я, как мотылек, застряла в его паутине.

– Вот господин Ульянов, поди, не ходит на ваши танцульки!..

– Господин Ульянов очень занят, – подал голос русский царь. – Кроме того, ему нездоровится после злополучного выстрела.

И это оценка русского самодержца – трогательная забота о своих врагах!.. Боже мой! До какой наивной пошлости мы докатились!

– Неужели ты не посадил его? – изобразила я наивность девочки. – Ты ведь мне обещал… Когда?

Ники пожал плечами и начал жевать кончик папиросы, не закуривая…

– Вам нужно прилечь, – заметил Боткин, прослушивая мой пульс. – Вы сильно перевозбудились, ваше величество!..

– Ленин и правда туда не заходит, – подтвердила Анастасия. – Но комиссар Луначарский с супругой бывают часто.

– И что же они там производят? Воровство? Пытки? Кровосмешение?..

– Они производят фокстрот, – сказала Анастасия. – Вот так!..

Ноги ее, точнее ступни, ритмично задвигались. Она сбросила тапочки и начала производить на зеленом ковре движения публичной женщины, соблазнительно покачивая бедрами. Мария вместе с наследником испытали восторг и стали дружно хлопать в ладоши, подбадривая ее.

– Я и говорю – кровосмешение… Мы всё проиграли, – пробормотала я, обращаясь к мужу. – Если фокстрот пришел в наш дом, то у нас нет будущего.

– Это всего лишь американский танец, – объяснил мой наивный муж, – ничего более.

– Это называется модернизацией страны, – сказал цесаревич.

– Где ты прочел про это, мой бедный мальчик? Или достучался своим неокрепшим умом?

– В «Известиях», маман.

– Разврат и порнографию вы называете модернизацией? – вкрадчиво и тихо спросила я.

– Не только, – сказал Ники. – Я тебе потом объясню, моя дорогая… А сейчас мне нужно спешить на заседание кабинета.

– Вас там удушат, на этом дансинге!.. – привела я свой последний довод. – Фокстротом в сердце и танго по затылку.

– Там много охраны из числа народной дружины, – сказал муж. – Если комиссары туда приходят, значит – проверено, безопасно.

–  I cannot live!.. Вот до чего вы довели свою несчастную мать! Не хочу жить и дышать этим отравленным воздухом перемен!..

Я вдруг услышала свой голос со стороны. Он был чужим, и даже я сама его не узнала.

А вечером… Вечером угадайте, что я сделала? Не поверите. Я сама поехала на дансинг в дом Главполитпросвета. Поехала тайно. Мне нужно самой было посмотреть на вертеп. И удостовериться в том, что это на самом деле так невинно, как меня пытались уверить.

Страшный Главполитпросвет, выговорить который не позволял воздух в легких (он кончался раньше, чем это длинное слово) оказался всего лишь бывшим народным домом на Лиговке. Она сама открывала его в 1903 году и потом жалела об этом, так как в первую русскую революцию народные дома стали рассадником смуты.

Поначалу худшие опасения Александры Федоровны подтвердились: дансинг производился в так называемом «красном уголке», на стенах которого висели крупные фотокопии с лицами Ленина и Троцкого и чуть меньше – государя Николая Александровича. Своего же портрета Алиса не обнаружила и налилась жгучей обидой. Ведь ее должны были узнавать на улицах, целовать руки, подавать прошения об облегчении участи… Где они, перекатные русские калики, обделенные умом и жизнью обиженные холопы?.. Холопов не было. Вместо них сюда приходили солдаты, матросы, учителя… Впрочем, социальный статус этой толпы определялся не вполне. Они все были одинаковы. Довольно бедно одетые, курящие какую-то гадость (нужно выйти в Учредительное собрание с инициативой – запретить курение в общественных местах!..). Однако в лицах их государыня заметила нечто новое. Они были веселы. Эта веселость сильно настораживала и даже огорчала. Каковы ее причины? После изнурительной войны, позорного мира и совсем унизительного для государя октябрьского переворота… чего смеетесь?.. Только потом она поняла: эта была веселость свободы, понимавшейся как безответственность. Последняя уничтожила подобострастие. И это было первым открытием императрицы.

Одноногий аккордеонист маялся без дела. Вместо него играл патефон, заменивший совсем недавно знакомый всем граммофон. Тот был неповоротлив, помпезен, с большой трубой и дорогим ящиком, но французская фирма «Пате» разработала его народный вариант, удобный для переноса, с маленьким рупором, встроенным непосредственно в корпус. Получился праздник, годный для любой обстановки, например для открытого воздуха или красного уголка дома Главполитпросвета.