Червь - Джон Фаулз

В: Вы не спускались в ложбину, дабы осмотреть место вблизи?

О: Не отважился, сэр. Страх разобрал. Мне пришло на мысль, что Его Милость, не во гнев вам будь сказано, задумал недоброе: забрался в эту глухомань выучиться тут чародейскому искусству. Вон ведь и получаса не прошло, как они скрылись в пещере, а на утёс, что над ней нависал, опустились две большие чёрные птицы — вороны, так их называют. И с воронятами. И давай каркать: не то радовались, не то надсмехались. А ворон известно что за птица, где ворон, там смерть. Добра от них точно не жди. Недаром он слывёт мудрейшим из всего птичьего племени. Такая о нём молва у меня на родине, ваша честь.

В: Очень мне нужно выслушивать про ваши детские годы и бабьи сказки! И про часы ожидания тоже можете пропустить. Выходил ли Его Милость из пещеры?

О: Не знаю, сэр.

В: Знаете!

О: Да нет же, сэр. Я ведь целый день прождал. Дик выходил, потом и девица, а Его Милость не показывался. Верьте слову, сэр. Как скрылся он в пещере, так с тех пор Джонс его не видел.

В: Тогда рассказывайте про слугу и девицу. Когда они вышли?

О: Только вечером, сэр, примерно за час до заката. И всё это время я провёл в ожидании. Солнце палит, а у меня ни капли воды и по части провианта прямо беда. Завтрак у меня был не Бог весть какой, чёрствый ломоть хлеба с сыром. Остаточки кое-какие в перемётной сумке у седла остались — с собой захватить не догадался. И уж так бедного валлийца на еду позывает — хоть волком вой. Ей-богу, правую руку бы отдал за какой-нибудь пучок полыни или яснотки.

В: Полно тебе расписывать свои мучения. Тебе нынче не от голода спасаться, а от виселицы. Рассказывай про их появление.

О: Всенепременно расскажу, сэр. Но прежде — ещё про одну странность. Я её не вдруг обнаружил. Из утёса над пещерой — там, где вороны сидели, — прямо из травы поднимался тонкий дымок. Вот как из печи, в какой обжигают известь. Трубы я никакой не заметил. Стало думать, в пещере горел огонь, а дым выбивался через трещину или отверстие.

В: Пламени не видали?

О: Не видал, сэр. И дымок-то шёл с перерывами: то идёт, то прекратится, то вновь пойдёт. А иногда мне случалось учуять его запах. Конечно, издалека хорошо не принюхаешься, но я разобрал, что тянет смрадом. Очень мне этот дух не понравился.

В: Стало быть, горели не дрова?

О: Дрова-то дрова, сэр, но кроме них ещё какая-то мерзость. Чад, как в дубильне, — от всяких диковинных солей или масел. Мало того, сэр, по временам в пещере раздавался гул, какой производит рой пчёл. То словно бы делался ближе, то как будто удалялся. Вокруг же меня — ни единой пчёлки, разве что шмель пролетит. Какие пчёлы, если цветов почти не видать — так, крохотки малые.

В: Гул, говорите, доносился из пещеры?

О: Да. Самое громкое — как жужжание. Но жужжание внятное.

В: К чему же вы всё это приписали?

О: Ни к чему, сэр. Я, изволите видеть, был околдован. Пожелай я уйти, всё равно бы не смог.

В: А говорите — «ни к чему».

О: Я же рассказываю по порядку, сэр. Я это вывел из беседы с Луизой, а говорили мы с ней после, — выходит, и речь о том впереди.

В: Хорошо. Прежде всего, готовы ли вы подтвердить, что во весь тот день не покидали своего укрытия?

О: Раза два отлучался, сэр. Всякий раз не дольше чем на пять минут: уходил поискать поблизости воды, а заодно и ноги размять. Тяжко ведь лежать без движения на жёсткой земле. Ей-богу, только два раза. А когда возвращался, внизу всё было как прежде.

В: Вы ведь говорили, что ночь накануне почти не спали? Не случилось ли вам заснуть на вашем дозорном месте?

О: Помилуйте, сэр, я небось не на перине нежился.

В: Ничего от меня не скрывайте, Джонс. Что за беда, если вы в уважение человеческой природы и обстоятельств позволили сну себя сморить. Ну?

О: Раз-другой нападала будкая дремота, как бывало в седле. Но чтобы уснуть по-настоящему — видит Бог, нет.

В: Вы ведь понимаете, для чего я делаю такой вопрос. Станете ли вы отрицать, что могли и просмотреть, как кто-то вышел из пещеры?

О: Быть того не может, сэр.

В: Очень даже может. Вы сами показали, что дважды отлучались. А про дремоту забыли?

О: Да я и вздремнул-то вполсна, сэр. Притом вы же ещё не знаете, что рассказала Луиза.

В: Так рассказывайте.

О: Так вот, сэр. Время, стало быть, шло, тени росли и уже протягивались по траве пастбища. Но самая мрачная тень пала на мою душу. Боюсь, не стряслось ли какого лиха: больно долго они не показываются. А мне здесь оставаться дальше не с руки: невелика радость торчать в такой глуши, когда стемнеет. Я было подумывал воротиться к месту нашего ночлега и донести обо всём правосудию, но смекнул, что в этом случае благородный родитель Его Милости сраму не оберётся. Нет, думаю, надо рассказать ему самому, а уж он пусть решает, как поступить.

В: Ближе к делу.

О: Лежу я, значит, раскидываю умом и ни тпру ни ну. И вдруг из пещеры выскакивает Дик. Глазищи безумные — как есть помешанный, — а на лице величайший ужас. Пробежал немного, поскользнулся и — как на льду: хлоп ничком. Но тут же вскочил и озирается, да с таким страхом, точно за ним гонится какая-то невидимая мне напасть. Рот раскрыл, хочет крикнуть, а крик не идёт. Он и припустился наутёк — знать только и думал, как бы унести ноги от того, что нашёл в пещере. Шасть тем самым путём, каким сюда добрался — только я его и видел. Что прикажете делать? Бежать следом? Он такую прыть явил, что не угнаться. Ничего, думаю, ничего, Дэйви: одна рыбка ускользнула, зато другие остались. Подождём. Почём мне знать, может, Дик просто-напросто отправился за лошадьми и сию же минуту будет назад. Лучше мне тогда с места не двигаться, а то не ровен час наскочишь на этого шального. Силёнки-то у него поболее, чем у меня. Я и остался лежать где лежал.

В: Он так и не вернулся?

О: Нет, сэр, больше уж я его не встречал. Верно вам говорю: это он вешаться побежал. По одному виду можно было догадаться. Как сейчас его вижу. Я, ваша честь, в Бедламе на одного такого насмотрелся. Носится и носится, пока не свалится с ног, точно за ним по пятам мчатся псы преисподней или ещё пострашнее.

В: Рассказывайте про девицу.

О: Сейчас, сэр. Её пришлось ждать подольше, ещё с полчаса. И все эти полчаса я по-прежнему не знал, на что решиться. А тени растут, подбираются к устью пещеры. Я и думаю: а пусть-ка они мне послужат вместо часовой стрелки: как дотянутся до пещеры, так и уйду. И тут выходит она. Да не то чтобы как Дик — совсем по-иному. Ступает медленно-медленно, словно бредёт во сне или в голове у неё трясение. Помню, видал я как-то человека после взрыва на пороховом заводе: у него от нечаянности и ужаса язык отнялся. Вот так и она. Идёт по лужку, едва ноги передвигает — того и гляди о соломинку запнётся. И ничего вокруг себя не замечает, точно ослепла. Да, вот ведь что: платья-то белого нету и в помине. Идёт в чём мать родила.

В: Совсем нагишом?

О: Совсем, сэр. Ни сорочки, ни чулков, ни башмаков — точь-в-точь Ева до грехопадения. Грудь, руки, ноги — все голое. Только что, прошу прощения, чёрные пёрышки там, где у всякой женщины. Остановилась и прикрывает глаза: верно свет в глаза ударил. А ведь солнце стояло уже низко. Потом оборотилась на пещеру и пала на колени, будто благодарит Господа за избавление.

В: Руки сложила молитвенно?

О: Нет, сэр, руки опустила, а голову склонила. Как наказанное дитя, когда просит простить.

В: Не имелось ли на её теле ран или отметин, происшедших от посторонней причины?

О: Нет, сэр, не заметил. На спине и ягодицах — точно ничего такого. С этой стороны, пока она молилась, я её разглядел хорошо.

В: Не выражала ли её фигура страдания?

О: Больше было похоже, что на неё, как бы сказать, столбняк нашёл. Едва шевелится, прямо как её зельем опоили.

В: Не у смотрелось ли вам, что она страшится преследования?

О: Да нет, сэр. Я, вспомнив про Дика, и сам удивлялся. Ну, а как встала на ноги, так, похоже, начала в разум приходить. Приблизилась почти что обычной походкой к камню у озерца и подняла епанчу, которая всё время так там и лежала. Подняла и прикрыла наготу. У меня от сердца отлегло. А она кутается, точно её холод пробрал до костей. Добро бы вправду было холодно, а то ведь хоть и вечер, но тепло. У озерца она вновь опустилась на колени, зачерпнула рукой воды и попила, а потом побрызгала лицо. И больше ничего не случилось, сэр. Потом она босиком двинулась в ту же сторону, что и Дик — по тому же пути, каким они утром сюда добирались.