Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

– Зато и они меня не увидят, – ответил Маркус.

Он спустился по лестнице со всей скоростью, на которую были способны его коротенькие ножки. В обязанности Уильяма и Ричарда входило стрелять в тектонов, которые осмелились бы приблизиться к нему. Их положение было для этого крайне неудобным: прямо им в лицо поднимался дым, изрыгаемый шахтой. Правда, делать им было особенно нечего. В закрытом пространстве ударная волна отразилась от стен и усилилась. Пол был усеян телами врагов и обломками балок. Большинство тел еще содрогалось в предсмертных судорогах, и Маркусу пришло в голову, что эта картина напоминала ему банку с червяками, которую носят с собой рыбаки. Умирающие тектоны издавали звуки, похожие на конское ржание. Отвратительная вонь, исходившая от растерзанных тел, донеслась до его носа. Это было невыносимо. Гарвей даже потратил несколько драгоценных минут на то, чтобы завязать на голове платок, закрыв рот и нос, как это делают разбойники с большой дороги.

В воздухе шахты висела плотная пелена дыма. Взрыв заставил содрогнуться стены из красноватой земли, поэтому в черном динамитном облаке виднелись багряные вкрапления. Картину дополняла совершенно неожиданная деталь – мириады желтых искр, крошечных, как летающие блохи; это была золотая пыль. Кроме того, на полу, на уровне колен и ниже горели зеленые огоньки. Маркус не понимал, откуда исходит такой странный свет, пока не заметил в скрюченных пальцах некоторых мертвых тектонов какие-то предметы, напоминавшие по форме большие груши. Это было некое подобие прозрачных мешков, вероятно, сшитых из кишок неизвестных животных. Они были наполнены светляками, испускавшими невероятно яркий свет. «Это фонарики тектонов», – сказал себе Гарвей. Множество таких фонарей разорвались во время взрыва, выпустив на волю орды зеленых жучков, которые теперь разгуливали на свободе.

Маркус двигался среди этих блестящих насекомых, испытывая редкостное отвращение. Он содрогался от каждого прикосновения к трупам тектонов и поэтому старался перепрыгивать через них, как лягушка, но все равно то и дело натыкался на руки, ноги, груди и животы. Доспехи подземных жителей хрустели под тяжестью его тела, словно были стеклянными. Гарвей продвигался, то и дело спотыкаясь, и в конце концов растянулся во весь рост на ковре из мертвых тел. Ему пришлось передвигаться ползком. И вдруг он наткнулся на Пепе – вернее, на то, что от него осталось. Это было туловище и обезображенная голова. Его труп не сохранил даже самой малой крупицы человеческого достоинства. Маркус всхлипнул и возвел глаза к небу, моля о прощении. Сверху палили из ружей Уильям и Ричард. Пули жужжали, пролетая над самым ухом Гарвея, точно шмели. Но в тот момент он не опасался за свою жизнь. Уильям нуждается в его помощи, а потому не захочет убивать его. Пока Маркус был нужен Краверам.

Наконец он достиг туннеля, по которому тектоны пробирались в шахту. В руках Гарвей нес три динамитные шашки, связанные веревкой, и довольно длинный фитиль. Чтобы зажечь его, он облокотился на стену под туннелем. Таким образом он мог заметить попытку нападения любого раненого тектона, у которого еще хватило бы духу подползти к нему. Но эта предосторожность оказалась излишней. В шахте были только трупы или умирающие тектоны, и пули братьев Краверов приближали их смерть.

Единственное, чего не предусмотрел Гарвей, была возможность нападения из того самого туннеля, где, как предполагалось, прятались выжившие тектоны. Маркус не заметил, как оттуда высунулась рука и схватила его запястье. Не давая ему бросить динамит, тектон наполовину вылез из дыры и свободным кулаком стал яростно лупить Гарвея по голове: раз, другой, третий. Потом они, сцепившись, покатились по земле. Маркус выронил взрывчатку с зажженным фитилем. Но эти три цилиндра с веревочкой, от которой сыпались искры, для тектона ничего не значили.

– Спасите! – закричал Маркус. – На помощь!

– Если мы выстрелим, то можем ранить тебя! – ответил ему Ричард сверху, из отверстия шахты. – Вы слишком близко друг от друга. Постарайся отбросить его в сторону!

И тут произошло досадное недоразумение. Мы сидели втроем в той же камере, где обычно: Маркус Гарвей и я – по одну сторону решетки, сержант Длинная Спина – по другую. Мне вспоминается, что в тот день я отказался от записей. Мои локти упирались в стол, лоб лежал на пальцах, которые закрывали глаза от света лампы, чтобы он не мешал мне сосредоточиться на рассказе. Я видел картину, которую описывал Маркус, так ясно, будто мне ее рисовали пары какого-то наркотика. Передо мной проплывали умирающие на полу шахты тектоны, корчившиеся, как раненые осьминоги. Я слышал, как кричат, напрягая из последних сил свои голосовые связки, Уильям и Ричард наверху «муравейника». Я вдыхал смрадный воздух копи, в котором носилась желтая металлическая пыль, и различал зеленые огоньки фонариков, которыми пользовались тектоны. Я ощущал мощь врага, видел прямо перед своим носом его каменные доспехи с грязными пятнами на серебристом фоне. Я чувствовал прикосновение тектона и ненависть его сжатых кулаков. И, безусловно, переживал то же отчаяние, которое испытывал Гарвей, сражаясь не на жизнь, а на смерть в глубине заколдованной шахты в Конго. Маркус говорил и говорил, и образы наступали на меня со всех сторон. Что же случилось дальше?

Так вот, на этом самом месте его рассказа вашему почтенному слуге Томми Томсону, этой размазне Томми Томсону, не пришло в голову ничего лучшего, как упасть в обморок. И на этом наша беседа кончилась.

17

Я приучился работать по ночам, и каждый раз засиживался за машинкой все дольше и дольше. Однажды в четверть первого ночи мне захотелось чаю, и я пошел на кухню. В коридоре пансиона царила полная тишина, только за какой-то дверью слышался кашель одного из жильцов. Кроме того, само собой разумеется, до моего слуха доносились звуки, издаваемые утробой Мак-Маона.

Чаю не кухне не оказалось, а взять хотя бы щепотку заварки из коробочки госпожи Пинкертон я не отважился. Этот ворон в юбке мог бы поставить на ноги весь Скотланд-Ярд, чтобы найти вора. У Мак-Маона чаю тоже не было, зато я обнаружил огромную бутыль картофельной водки. После недолгих колебаний я унес ее в свою комнату.

Не знаю, что за зелье употреблял Мак-Маон, но я напился в стельку, прежде чем понял, что пьянею. Этот напиток оказался настоящим крысиным ядом, а я – бедным мышонком. Но меня подобный поворот событий ничуть не огорчил. Поскольку напился я не нарочно, то решил устроить себе неожиданный праздник и вместо того, чтобы продолжить работу над рукописью, стал читать все, что написал до этой ночи. По сути дела, четыре пятых романа были уже готовы. Я сказал себе: «Забудь обо всем, Томми, и постарайся прочитать свою книгу, как простой читатель».

Так я и поступил. Мне кажется, моя оценка была справедливой, несмотря на спиртное Мак-Маона, которое бежало по моим венам. Текст был не слишком плохим, даже вовсе неплохим для юнца, которому только что исполнилось двадцать лет. Но мне хотелось знать, получился ли у меня шедевр. Вывод напрашивался отрицательный. До шедевра этой книге было далеко. Какое разочарование!

Чем дальше я читал, тем больше расстраивался. И эту книгу написал я? Меня охватило отчаяние. Куда исчезла любовь Амгам? Где был ужас, внушаемый тектонами? Эти страницы напоминали пейзаж, задернутый густым туманом, – я знал, что было за его пеленой, и мог угадать скрытые силуэты. Но для обычного читателя мое повествование не имело никакого смысла.

Я лег в кровать, чувствуя в желудке страшную тяжесть. Мне казалось, что туда попал огромный камень. Стены комнаты качались. Виной тому были алкоголь и огорчение. Я подумал, что водка Мак-Маона была наподобие тех волшебных зелий, которые уменьшают людей, и превратила меня в лилипута. Пишущая машинка виделась мне огромной, как пианино, а я был крошечным, как молекула. Что мне оставалось делать? Я выпил еще.

Вытянувшись на кровати, я смотрел в потолок и спрашивал себя: «Значит, результатом всех страданий и мучений, всех приложенных усилий стало лишь это посредственное произведение?» Один из самых сильных ударов, который настигает человека в юности, связан с уверенностью молодых людей в том, что для достижения желаемого достаточно только бороться изо всех сил. А это неверно. Если бы порядок был таким, мир бы принадлежал праведникам.

В ту ночь я оставил позади часть своей юности. По крайней мере, у меня создалось ощущение, что за одну ночь я повзрослел больше, чем за весь предыдущий год. В голове у меня возник вопрос: «Стоит ли вообще заниматься этой книгой?» Я предпочел бы уснуть, а не отвечать на него, но, несмотря на это, сделал над собой усилие и стал размышлять. Через час мне удалось привести в некоторое равновесие мои устремления и ограниченность собственных возможностей: я сказал себе, что должен закончить книгу ради Маркуса. А выйдет она плохой или хорошей, не имеет значения: в нашем случае цель оправдывала бесталанность автора. Не ахти какое утешение.