Рецепт Екатерины Медичи - Елена Арсеньева

, обитательница темных ночей, пособница злых колдуний. Я думаю, — добавляет Марика то, что как раз сию минуту приходит ей в голову, — изображение летучей мыши — также знак вампиров. В Южной Америке, кажется, водятся летучие мыши, которые так и называются — вампиры… если я не ошибаюсь.

— Вы почти не ошибаетесь, — уточняет Торнберг. — Дело в том, что к роду вампиров относят вполне безобидных летучих мышей, например, Vampirus spectrum, лжевампира гигантского, однако истинным кровопийцей является Desmodus rotundus, десмод. Именно он пьет кровь у домашних животных, а иногда и у людей, предпочитая впиваться в горло или даже туда, где расположены, pardon, mademoiselle, гениталии. Слюна его анестезирует место укуса, десмод как бы впрыскивает тонко действующий наркотик, так что одурманенная жертва даже не осознает, что в эту минуту кто-то высасывает у нее кровь и жизнь…

Говорят, камень не способен проводить электрический ток. Однако сейчас Марика отчетливо чувствует дрожь каменных ступеней и понимает, что это содрогнулся, словно под воздействием гальванического разряда, Бальдр, внезапно вспомнивший то же, что вспомнила и сама Марика, — как Дама с птицами рассказывала о летучих мышах, которых она хотела бы держать у себя.

— Прошу вас, продолжайте, — говорит Торнберг, и Марика снова собирается с силами.

— На способность возрождаться не единожды, а бесконечное число раз указывает и трижды употребленная буква «ипсилон», символ человеческой жизни, со знаком бесконечности наверху

Да, Бальдр, оказывается, в прежние времена бесконечность обозначалась таким знаком, похожим на обозначение доллара —

Совершенно необъяснимы были нарисованные в записке птицы, однако теперь я понимаю их значение. Знак анх в руке женщины-медиатора — это также и стилизованно изображенное копье, которое указывает на ее имя. Копье — атрибут святой Барбары. Эту женщину зовут Варвара, и она всегда окружена птицами. Дама с птицами…

И снова камни набережной доносят до Марики дрожь Бальдра. Она ждет, что он будет возражать, спорить, обвинять ее в подтасовке фактов. Но он молчит, мертво молчит, словно парализован ее словами, и Марика продолжает вновь:

— Итак, мы знаем, как зовут женщину и чем она отличается от других. Далее в записке помещено указание на ее минувшую жизнь: Алекс говорил, что руна Тиваз является также знаком «педигри», указывающим на происхождение. Так вот, я думаю, Дама с птицами является не просто реинкарнацией какой-то придворной дамы королевы Екатерины Медичи, но по прямой или косвенной линии происходит от нее. Может быть, от Мари-Поль де Лион…

Бальдр внезапно вскакивает. Так внезапно, что фуражка слетает с его головы и катится к ступеням, спускающимся прямо в волны. Но Бальдр этого словно не видит. Он стоит, нависая над сидящими Торнбергом и Марикой, и кажется им неестественно высоким. Высоким, разъяренным, пугающим.

— К чему этот спектакль? — спрашивает он, и видно, что, хотя Бальдр говорит негромко, ему стоит больших трудов не кричать, не грубить. — Что вы тут разыгрываете для меня, как по нотам? Зачем ты так, Марика? Что за радость беспрестанно оскорблять меня?

Марика удивлена: она не сказала о нем ни одного оскорбительного слова. Она вообще не называла его имени! Видимо, каждое ее слово в адрес Дамы с птицами воспринимается Бальдром как оскорбление.

Он умолкает, больше не в силах ничего сказать, однако Марика физически ощущает это его переполненное ненавистью молчание. Она сама виновата, конечно, — зачем брякнула про Мари-Поль де Лион, вскользь упомянутую Варварой? Теперь Бальдр не верит ни одному ее слову, не верит, что Марика честно пытается истолковать шифр Торнберга. Для него все ее слова — ревнивые девичьи измышления, призванные опорочить Даму с птицами, которая сияет в его глазах, словно ее хрустальный шар.

— Ах да, — упрямо продолжает Марика, хотя понимает, что ей следовало бы помолчать, — я совершенно забыла, что еще одним знаком, указывающим на то, что женщина на рисунке — медиатор, является руна

, которая называется Хагалаз. Она обозначает магический кристалл, который помогает медиатору обрести сверхъестественные способности. Кристалл кварца, хрустальный шар — как угодно…

Бальдр делает стремительное движение, подхватывает свою фуражку, лежащую у самой воды, и, даже не взглянув на Марику, идет прочь.

Она хочет позвать его, но не может. Хочет крикнуть, но не в силах шевельнуть губами. Пытается вскочить, но Торнберг хватает ее за плечо и снова заставляет сесть.

— Фон Сакс! — окликает он. — Вернитесь немедленно, или я дам сигнал, и те люди, которые дежурят сейчас на лестнице известного вам дома на улице Амели, ворвутся в квартиру на пятом этаже, и тогда…

Бальдр оборачивается и медленно, как во сне, возвращается. Он неотрывно смотрит на Торнберга, а правая рука его нервно скребет крышку кобуры.

— Не будьте идиотом, фон Сакс, — совершенно спокойно говорит Торнберг. — Не будьте истеричкой! Садитесь и слушайте. Клянусь вам, что, когда мы закончим этот разговор, вы не найдете слов для выражения благодарности за ту возможность, которую я вам предоставлю.

— Кто, какие люди там, в том доме? — спрашивает Бальдр, и рука его уже тянет пистолет из кобуры.

— Моя охрана, мои помощники, — объясняет Торнберг. — Благодаря вашей очаровательной подруге вы вмешались в очень серьезное дело, фон Сакс, и вам так просто из него не выйти, хотите вы того или нет. Поверьте, я не блефую. Мадам Свиридофф, вашей Даме с птицами, ничто не угрожает — до тех пор, пока вы ведете себя благоразумно. От вас ничего особенного не требуется — сейчас, во всяком случае: только благоразумие и спокойствие. Сядьте и перестаньте психовать.

Бальдр застегивает кобуру и снова садится на плащ Торнберга. Лицо у него холодное, отчужденное, но спокойное. За все это время он ни разу не взглянул на Марику…

— Рассказывайте дальше, — приказывает Торнберг. Да, он именно приказывает, в голосе его появились новые властные нотки. Больше всего на свете Марике хочется сейчас вскочить, зарыдать, убежать отсюда. Но она почему-то не смеет. И послушно продолжает:

— На то, что прошлая реинкарнация этой женщины-медиатора была связана именно с двором Екатерины Медичи, указывает герб семейства Медичи и три королевские лилии над ним. В то время гугеноты, противники католицизма… на них указывает опрокинутый папский крест, над которым находится перевернутый циркумфлекс, который был изобретен… ой, я забыла, кем…

— Яном Гусом, реформатором из Чехии, — подсказывает Торнберг и несколько раз хлопает в ладоши: — Браво. Браво, Марика! Перевернутый циркумфлекс вызывал у меня особенные сомнения, я не слишком-то верил, что кто-то окажется способен разгадать этот намек. Нет, напрасно я бранил Алекса, он оказался на высоте. Не скрою, я просто потрясен тем, как логично, просто и вполне точно вы объяснили мне содержание моей же записки.

— Но это не все. Есть ведь еще странный постскриптум с буквой Н и загадочными знаками… — Марика показывает на Мальтийский крест, свастику в треугольнике и кружок со стрелкой и крестом. — Скажите, почему в постскриптуме стоит знак предостережения из морской сигнальной системы и кто такой Меркурий? Вы ведь именно это значение символа, стоящего в самом конце, имели в виду, я правильно поняла?

— Совершенно правильно. Планета Меркурий покровительствует тем, кто родился под зодиакальным знаком Девы. Я родился в сентябре, Меркурий — мой покровитель. Я поставил этот знак вместо подписи, потому что он первым пришел мне в голову. А что, говорите вы, здесь из морской сигнальной системы? Черно-белый квадрат? Нет, тут вы ошибаетесь. Это, видите ли, принятый в семиологии намек на то, что на первый взгляд белое оказывается на поверку не столь уж белым. И черное — тоже. Понятия греха и добродетели на самом деле частенько подменяют собой друг друга. Я советовал Хорстеру — ведь, напомню, записка изначально предназначалась ему, — чтобы он не судил опрометчиво, чтобы пытался постигнуть суть явлений, а не их внешнюю сторону. Что касается остальных знаков… Видите ли, в этой шифровке не все знаки написаны по порядку, они проставлены вразброс. Это называется…

— Бустрофедон! — подсказывает Марика, изумленная, что помнит столь несуразное слово.

— Вот именно, — кивает Торнберг. — Вы умница, моя девочка. Чему вы учились, стенографии? А следовало бы — семиотике, семиологии, причем именно исторической, а не абстрактной. Историческая семиология — невероятный, живой мир. Постигая исторические реалии, мы становимся вровень с криптографами давних времен, проникаем в их менталитет и открываем ключи их шифров. Что может быть интересней? Кстати, вы можете заняться семиотикой в любую минуту, как только захотите. Но мы отвлеклись, вернемся к бустрофедону. По-хорошему, вот этот знак, — Торнберг показывает на свастику в треугольнике, — следовало бы поставить под звездой Давида, потому что, я надеюсь, именно к этому все и должно прийти после того, как мы узнаем тайну Екатерины Медичи. Однако я просто побоялся преждевременно-однолинейного толкования шифровки, одиозного ее восприятия. Дело в том, что ее предполагаемого читателя, Хорстера, можно назвать юдофилом только в бреду последней стадии чахотки. В своем антисемитизме он дал бы сто очков вперед любому автору расовой доктрины рейха! Именно для Хорстера здесь изображен и Мальтийский крест — символ высоты духа и человеческого совершенства. Я пытался дать понять Хорстеру (кстати, буква Н всего-навсего означает его фамилию — Horster), что, разгадав тайну Екатерины Медичи, он поднимется на недосягаемые высоты духа. Если сможет, конечно… Ну, что еще осталось неразгаданным? Вот этот символ