Торжество жизни - Николай Дашкиев

Степан опоздал на лекцию. Профессор физики недовольно взглянул на него, когда он пробирался между столов. Случись это в обычное время, Степан сгорел бы со стыда, но после встречи с Кривцовым он был так возбужден, что ничего не замечал вокруг.

На его тетради лежал рисунок: человек с нахмуренными бровями стремглав бежит по коридору в развевающейся крылатке пушкинских времен. Под рисунком было написано: «Больше жизни!», а ниже, наискось, торопливым, неровным почерком: «А если убегают от девушки — извиняются».

Степан посмотрел на Таню. Она сделала вид, что поглощена лекцией, но не выдержала и обернулась. В ее глазах блеснул все тот же задорный огонек:

— Кто это был?

Степан прошептал ей на ухо:

— Профессор Кривцов.

— Строгий?

— Нет.

— А откуда вы его знаете?

На них зашикали. Степан склонился над конспектом. Было радостно и неспокойно на сердце. Все пережитое представилось вдруг в ином, новом свете. Прошлое… Но ведь не прошлым живет человек. Нужно жить настоящим и будущим. Вот сегодня первый день… Все радостны и возбуждены. Можно легко понять и Колю Карпова, и Таню. Хорошие ребята — у них энергия бьет через край.

Он вновь посмотрел на девушку. Стараясь наверстать упущенное, Таня торопливо записывала лекцию. Завиток волос упал ей на глаза, она машинально отбрасывала его взмахом головы, но он все падал и падал, — упрямый, золотой.

В аудитории царила тишина, лишь где-то внизу, под полом, глухо шумели моторы, да профессор у доски говорил о вечных законах движения материи.

Степан едва дождался конца лекций. Его и радовала и смущала предстоящая встреча с майором Кривцовым. Иван Петрович стал профессором, он будет читать у них на третьем курсе.

Иван Петрович! Было странно называть его не майором, а по имени и отчеству; начали казаться невозможными простые, дружеские отношения, существовавшие между ними раньше.

Но если для Степана превращение Кривцова было ошеломляющим, — для Ивана Петровича скачок, сделанный Степаном, казался вполне естественным. Еще в госпитале, во время дискуссий с седоголовым юношей, Иван Петрович понял, что Степан сдержанный, целеустремленный, волевой человек. Кривцову, конечно, и в голову не пришло пересматривать свои отношения с Роговым: для него он оставался таким же, как в госпитале, когда бледный до синевы, с ввалившимися глазами, лежа неподвижно в постели, доказывал ему, доценту, возможностьсоздания «живой молекулы». Потому-то он и обрадовался при виде Степана, потому и встретил его в тот вечер словами:

— Ну как, Степа, будем бороться против рака? Будем, знаю, будем! Ну, заходи, заходи…

И у юноши вмиг исчезло смущение и неловкость. Перед. ним был все тот же майор Кривцов — пусть в непривычной одежде, но с теми же полушутливыми-полусерьезными интонациями, которые располагали к нему и заставляли верить, что все в мире достижимо.

Они пили чай посреди большой комнаты, заваленной; нераспакованными вещами, и Степан, преданно глядя на Ивана Петровича, рассказывал ему все, что пережил за последние два года. Он обрадовался предложению Ивана Петровича работать под его руководством в лаборатории патологической анатомии. Пусть это будет, как сказал Кривцов, в чисто учебных целях, пусть и речи нет ни о каких открытиях, ни о каких необыкновенных экспериментах — все же это близко к настоящей науке, к настоящей творческой работе.

Профессор Кривцов много говорил о раке, о том, что наступила пора начать самую решительную борьбу против его распространения. И вот к этой борьбе, к борьбе за человеческую жизнь и призывал Степана профессор Кривцов, патологоанатом, специалист по злокачественным опухолям. Ему хотелось, чтобы и Степан увлекся, чтобы и он все свои стремления, всю энергию отдал бы этому делу. Пусть не теперь, пусть через несколько лет, но Степан Рогов должен стать в строй рядом с ним.

Степан пробыл у Ивана Петровича до полуночи. Вместе они расставляли мебель, прибивали ковры. Потом сели играть в шахматы, и Степан думал:

«Иван Петрович удивительно простой, „земной“ человек. И хорошо, что Великопольский не предложил мне работать в своей лаборатории, — с Иваном Петровичем будет гораздо приятнее. Да, в конце концов, не все ли равно, где учиться большому и сложному мастерству эксперимента — в Микробиологическом или в Медицинском институте?.. Может быть, и Коля захочет перейти к профессору Кривцову?».

Но Коля не захотел. Доцент Великопольский сумел увлечь его своей гипотезой, эффектными, но пока что необъяснимыми опытами.

Друзья теперь виделись редко. Все свободное время они проводили в лабораториях: Степан Рогов — у профессора Кривцова, а Николай Карпов — у доцента Великопольского.

И работали они над исследованием почти одной и той же проблемы, но в противоположных направлениях.

Глава XIV

«Я люблю тебя, Катя!»

Накануне Октябрьских праздников Степан Рогов получил телеграмму. Колхозники «Красной звезды» приглашали его приехать на торжество открытия Алексеевской ГЭС. В тот же вечер Степан выехал в Алексеевку.

Эти дни он запомнил на всю жизнь.

…Вот залитый светом прожекторов, к зданию гидроэлектростанции подходит невысокий человек-секретарь обкома партии. Он перерезает красную ленту, гаснут прожектора, на миг устанавливается такая темнота, которой нет сравнения, а затем вдруг вспыхивают ярчайшие огни и в воздухе плывут величественные, торжественные звуки гимна.

…Вот на трибуну выходит Митрич. Он бледен и растерян; он, видимо, не может вспомнить ни одного слова из своей тщательно заученной речи. Наконец, собравшись с мыслями, Митрич показывает на огненный транспарант: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны» — и говорит срывающимся голосом:

— У нас будет коммунизм… Спасибо нашему дорогому Иосифу Виссарионовичу…

На его щеках блестят слезы.

…Вот до странности знакомый человек читает Указ о награждении передовиков сельского хозяйства… Вот он привинчивает к левому борту Катиного темно-синего жакета орден Ленина, а Катя смотрит на Степана растерянными ласковыми глазами и у нее чуть-чуть дрожат губы…

…Вот закладывается первый камень будущего Дворца культуры, и Степан уверен, что присутствует при рождении чего-то очень важного, очень значительного. Ему кажется, что, стоя здесь, на высоком холме, где вскоре поднимется величественное здание, он находится на рубеже двух эпох, двух величайших в жизни человечества этапов.

…Вот сотни людей одновременно поднимают бокалы. Первый тост за Сталина! За коммунизм!.. И они с Катей смотрят друг другу в глаза. Они пьют за торжество жизни на земле, за славные дела, за большое человеческое счастье.