Морской почерк - Коллектив авторов

И это всего от одного баллона, который местные шалопаи занесли по лестнице на верхний этаж и сбросили вниз ради простого любопытства. Жители блокадного Ленинграда могли нередко наблюдать такое после очередного артобстрела многострадального города.

К этому надо ещё добавить, что плашкоут стоял в носовой части нашего теплохода под подзором левого борта, за которым находился трюм с грузом тротила. Немного-немало сорок тонн. Кислородный баллон в случае взрыва смог бы сослужить хорошим детонатором для находящейся рядом взрывчатки. И тогда бухта Ардли могла бы приобрести совсем другой пейзаж. Не только нас, но и постройки двух мирных станций с их небольшим населением могло снести тогда с лица Земли подчистую. Конечно, это была бы лёгкая и мгновенная смерть. И в то же время нелепая, как и многое в этом мире. Нас бы в кратчайший миг разнесло по мирозданию в виде отдельных фрагментов и даже атомов.

Но, как говорят в романах, судьбе было угодно продлить наше существование на какое-то неопределённое время. Баллоны пошли по касательной и, ударившись о деревянную тару со сварочным оборудованием, которая завершала всю пирамиду загрузки, отрикошетили и камнем ушли в тёмную неприютную воду бухты. Мы даже не успели испугаться, а только шарахнулись к противоположному борту. Эта была только первая дань местному морскому богу.

Когда мы всей бригадой отпрянули к борту плашкоута, он повёл себя очень странно. Под нашей тяжестью плашкоут стал медленно крениться, и мы тут же поняли, что если не перейдём на другой борт и не уравновесим центр тяжести, крен будет продолжаться и может достигнуть той стадии, когда исход в прежнее положение невозможен. Я высвистал второго помощника капитана, отвечающего за погрузку:

– Петрович, смотри, какая комедия намечается. Похоже вода внутри этой посудины. Неровен час, перевернётся.

– А ну-ка, походи туда-сюда, – предложил Петрович, – посмотрим на её поведение.

Я встал на край борта, и плашкоут стал постепенно, но с нарастающей инерцией, крениться на тот же борт.

– Теперь давай на другой, – скомандовал второй помощник.

На другом борту картина была та же. Петрович почесал в затылке и, резко махнув рукой сверху вниз, произнёс:

– Авось пронесёт! На перезагрузку времени нет. Цепляй “Миногу”! На стрёме поставим матроса с топором. Чуть что – руби буксирный трос, не жалей!

Подошла “Минога”, зацепили стальным тросом за вваренные в плашкоут кнехты, и речной трамвайчик потащил бесценный груз. Как сейчас вижу эту картину: узкий пассажирский теплоходик времён, когда “жить стало лучше и веселей”, тащит с нарастающей скоростью гружёный нами плашкоут, на корме теплоходика стоит породистый, богатырского виду, матрос первого класса Толик с поднятым для удара (как палач пред плахой!) пожарным топором на длинном топорище, выкрашенным в красный цвет. Сначала всё шло хорошо: плашкоут на ровном киле послушно следовал за “Миногой” и все зачарованно следили за процессом. Но как только импровизированный буксир стал описывать циркуляцию, чтобы развернуться на генеральный курс к станции Беллинсгаузен, плашкоут стал неотвратимо крениться и очень быстро, уже в средине разворота, сделал оверкиль, сбросив с себя весь груз на дно бухты Ардли. Богатырский матрос Толик так и остался с поднятым над головой топором и широко открытым от удивления ртом. Рубить буксирный трос не было надобности, так как сам плашкоут не утонул, а просто перевернулся вверх своей плоскодонной частью и в сохранности был доставлен опять на берег.

Если бы я был резчиком по кости, то обязательно исполнил бы эту сцену из моржового бивня, как это делают жители Севера, изображая оленьи упряжки и перипетии охоты на теплокровных животных. Эта динамичная сцена видится мне до сих пор: впереди, разрезающая воды бухты “Минога”, на корме монументальный и очень корпулентный матрос с поднятым над головой топором, и далее, на длинном буксирном тросе, опрокидывающийся плашкоут с горой бесценного груза.

Я подошёл к Петровичу, на лице которого проглядывали одновременно тоска, недоумение и глубокая философская задумчивость:

– Петрович! – обратился я, – объясни мне неумному, почему “Миногу” зацепили так, что пришлось делать разворот? Подцепи плашкоут с другой стороны и – прямой курс на берег. Может быть, и прошёл бы он благополучно на ровном киле. А так создали момент…

– Не допетрил! – честно и сразу признался Петрович. – Только ты об этом никому не говори, чтобы не было лишних домыслов.

Самое неприятное в этой истории было то, что всю эту нелепую сцену с опрокидыванием наблюдали с только что подошедшего чилийского судна “Пилото Пардо”, которое, так же, как и мы, обеспечивало здесь свою экспедицию на станции Президент Эдуардо Фрей. Они тоже поодаль стали на якорь и готовились к разгрузочным работам.

На этом все злоключения не кончились. В тот же день, ближе к вечеру, у нас и на чилийце получили сигнал SOS от потерявшего управление судна “Калипсо” с командиром Кусто на борту. В проливе Дрейка у них вышел из строя главный двигатель, и их несло на рифовые скалы тихоокеанского побережья у острова Ватерлоо, с противоположной стороны которого мы и отстаивались в тихой бухте Ардли. Поскольку “Пилото Пардо” нёс на себе два морских геликоптера, чилийцы тут же послали к месту аварии винтокрылую машину под счастливым номером 13. Машина эта была замечательная: манёвренная, небольшая, с каплевидной двухместной кабиной и с шасси на двух дутых поплавках, позволяющих ей садиться на водную поверхность. На цилиндрической хвостовой части надпись NAVAL, что в дословном переводе означает МОРСКОЙ.

Борт № 13 вылетал к тихоокеанскому побережью несколько раз и общими усилиями на “Калипсо” удалось запустить главный двигатель. Последним рейсом вертолёт привёз Филиппа Кусто. Это был младший сын командира “Калипсо”. Расстояние до чилийского транспорта в тот момент составляло не более четверти кабельтова (наши суда стояли на якорях), и, когда мы увидели долговязую фигуру и скуластое лицо с крупным “птичьим” носом, то сразу подумали – сам командор пожаловал в гости. Филипп действительно походил на своего отца и внешностью, и жестами, и манерой держаться. В то время он уже владел собственной киностудией в Штатах, а в экспедиции исполнял роль главного оператора. Они снимали тогда очередной фильм под названием “На юг, где лёд и пламя”. Съёмки велись в субантарктических водах – в подводных гротах плавающих айсбергов и на островах с действующими вулканами в районе Антарктического полуострова. Отсюда и название. Филиппу оставалось жить ещё шесть лет. Он погибнет в 1979 году, участвуя в съёмках на гидроплане “Каталина”. Во время приводнения нос машины внезапно “зароется” в воду. Весь экипаж останется целым и невредимым. Только на борту не будет Филиппа Кусто. Его тело так и не