Я, Елизавета - Розалин Майлз

Не все, не все, но сейчас даже и тех слишком много…

– Вольности, какие вольности?

Глупо было все отрицать, это только сыграло ему на руку. С улыбкой, которую я уже научилась бояться, он потянулся за бумагой, лежавшей к нему ближе всего.

– Ну, вы позволяли ему приходить к вам, – он притворился, что читает, хотя он и так все знал наизусть, – рано утром, когда вы лежали в постели обнаженная… снимать все покровы… касаться вас… видеть вас и переходить границы дозволенного между порядочной девушкой и мужчиной…

Его маленькие черные глазки жарко блестели от похотливого возбуждения: он уже видел меня обнаженной, укрытой одной только простыней, чувствовал, как его рука тянется сорвать с меня последний покров, у него руки чесались от желания прикоснуться ко мне. Мои соски горели, грудь и шея пылали – я была готова сквозь землю провалиться со стыда. Не в силах поднять взгляд, я в душе пожелала ему гореть в огне в девятом круге ада.

Но он уже оставил эту тему и решил зайти с другой стороны:

– А разве этот беспутный лорд, ваш муж, не выпорол однажды вашу наставницу мистрис Кэт, когда она вела себя с ним недостаточно почтительно? Кто, кроме мужа, имеет право наказывать жениных слуг? – Он сухо усмехнулся. – И как же проходило это наказание? Он приказал ей лечь и задрать юбки, чтобы ему было удобней до нее добраться?

Вот скотина! И как у него язык не отсох!

– Нет! Нет! Нет!

– Он этого не делал? – Его лицо выражало притворное неведение. – Такого не было? Но мистрис Эшли сама говорит, что он ее наказал.

– Это правда, но все было не так, как вы говорите.

– А как все было, леди? И как он прикасался к вам? Как муж к жене?

Паутина его слов опутывала меня!

– Я не была тогда его женой! Он был еще женат на королеве Екатерине!

– Значит он вас сделал своею позже?

– Нет! Не было этого. Ни тогда, ни потом!

– Да бросьте, мадам, – засмеялся он. – Я по глазам вижу, что вы лжете. Но если вы невинны, – он наклонился вперед, чтобы нанести последний убийственный удар, – то как вы объясните ваше интересное положение?

У меня кровь застыла в жилах.

– Мое положение?

Он посмотрел на меня так, как смотрят на последнюю блудницу, когда ей заголяют зад, секут и возят по улицам на тачке.

– Да, мадам, ваше положение. Скажите, когда вы ожидаете появления на свет вашего ребенка?

Моего ребенка?

Земля и небо остались на своих местах, но комната кружилась и плыла перед моим помутившимся взором.

Моего ребенка? От гнева я потеряла дар речи, меня трясло, как терьер трясет пойманную крысу. И в этом было мое спасение.

В ярости я вскочила на ноги:

– Пошлите за повивальной бабкой, любая старая ведьма, которую вы приведете, подтвердит, что я девственна! Приведите милорда, пусть он при мне повторит, что овладел моим телом, и я заставлю его взять свои слова назад. А вы – если у вас нет веских доказательств, то откажитесь от своих обвинений и извинитесь, или вы за это поплатитесь! Вы забываете, сэр, что я по-прежнему сестра короля и дочь покойного короля, и вы сами изменник, если осмеливаетесь возводить клевету на мою непорочность, чернить мое тело, в котором течет королевская кровь.

По его вытаращенным глазам и напряженной спине было заметно, что он испытал шок. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже совсем по-другому:

– Мадам, это только сплетни…

Я не собиралась упускать свой шанс.

– Я прошу только об одном. Позвольте мне написать лорду-протектору Сомерсету, чтобы опровергнуть все выдвинутые против меня обвинения. – Я глубоко вздохнула. – А также заступиться за милорда Садли, чьи преступления, если оставить в стороне клевету на меня, вряд ли так уж велики…

Сказать по правде, я шарила в темноте наугад, ибо я даже не представляла, в чем его обвиняют. Сэр Роберт мрачно кивнул.

– Вы так считаете, миледи? Тогда послушайте доброго совета. Если вы решили написать лорду-протектору, то пишите только о себе. Не упоминайте даже имени его брата: для лорда-протектора оно сейчас хуже чумы и холеры. Вам его не спасти – этого не в силах сделать даже Бог на небесах, – но мудрый человек, – он мгновение помедлил и наградил меня взглядом, в котором восхищение перемешалось с иронией, – вернее сказать, мудрая дева знает, что когда большое колесо катится под гору, лучше его отпустить, чем оказаться под его обломками.

– Под обломками?

Неужели для него все кончено?

– Он – упавшая звезда, – безжалостно сказал, как припечатал, Тиррит. – Отщепенец и пария, позор нашего королевства!

Отщепенец и пария? Мне снова стало страшно, ибо чем ужаснее его преступления, тем хуже для меня.

– Что он сделал?

Сэр Роберт усмехнулся.

– Спросите лучше, чего он не делал? Позвольте мне рассказать вам, миледи.

Сразу после смерти Екатерины он начал готовить заговор. Однако, чтобы захватить власть, ему нужны были люди и деньги. Но несчастная случайность определила его судьбу, ибо об ту пору его затея была лишь воздушным замком. Ему сказали, что начальник монетного двора, сэр Вильям Шэрингтон, чеканит монеты в свой карман и богатеет.

Это было сатанинское искушение, и мой отчаянный лорд поддался на него. Он увидел в этом не преступное корыстолюбие, но знак небес, указавший ему, где найти нужную сумму. Он заставил Шэрингтона отчеканить еще денег и забрал их себе.

Время его истекло, и Сатана пришел за ним. Слухи и сплетни докатились до лорда-протектора, и он приказал своему брату явиться в Лондон и держать отчет.

Мой лорд отказался, но теперь пути назад ему уже не было. Он намеревался захватить короля и править от его имени. Он добрался до черной лестницы, в самом сердце дворца Уайт-холла. Он об манул стражу, дав им ложные указания, и уже почти схватил короля, если бы не маленький спаниель, комнатная собачка Эдуарда, который кинулся на них с громким лаем. Тогда мой лорд застрелил его из пистолета.

Выстрел переполошил весь дворец, и заговорщика схватили. В его доме устроили обыск и нашли доказательства его преступлений вместе со всей его казной – не меньше 200 тысяч крон. Даже проиграв, он не утратил своей гордыни: требовал, чтобы ему оставили свободу и дали возможность беспрепятственно уехать во Францию, а также утверждал, что никогда в своей жизни не замышлял ничего худого против короля, совета или лорда-протектора. Его арестовали и бросили в Тауэр. И там он теперь томится – падший Лоцифер.

Потащит ли он меня за собой в бездну? Стану ли я той девственницей, которую, как в древние времена, принесут в жертву на могиле великого воина?

Нет, атому не бывать, пока я, в силах думать и говорить!

Теперь допросы напоминали поединок фехтовальщиков, и я почувствовала под ногами твердую почву.

– Вы очень умны, мадам, я вижу, силой от вас ничего не добьешься, – неохотно признался он.

Но хитрый Тиррит полагал, что за мной все-таки есть какая-то вина, и был твердо намерен выяснить, какая именно. Но я была чиста. Я не совершила измены, точно так же как Кэт и Парри. Единственное, что мне пришлось признать, – это то, что я и мой лорд были близко знакомы. Пришлось, снося унижение, рассказывать, как он развлекался в моей опочивальне.

С каким же наслаждением Тиррит это слушал! Он мог часами расспрашивать о том, когда и куда приходил мой лорд, в каком виде он меня заставал, дотронулся ли он до меня, ударил ли и насколько я была при этом обнажена. Но хотя я корчилась от стыда под его жарким похотливым взглядом и мне казалось, я чувствую его пальцы на своем теле, пока он старался нащупать пропуски и несоответствия в моем рассказе, – несмотря на всю мерзость происходившего, я говорила себе, что эта мука – небольшая цена за жизнь и свободу. И наконец сэр Роберт, как и сэр Энтони до него, вынужден был признать свое поражение.

В тот день, когда он и его позвякивающие доспехами воины покинули мой дом, я приказала музыкантам играть и, несмотря на Великий пост, устроила праздник, на котором танцевала до упаду, торжествуя победу. Так будут повержены все враги девственной воительницы!

Теперь можно было вернуться к прежней, одинокой жизни, ибо с этой минуты я снова становилась хозяйкой самой себе. Теперь я снова возьму в свои руки бразды правления над Хэтфилдом и буду царить здесь как настоящая королева в полной безопасности.

Однако Кэт вернулась ко мне лишь в августе: она сильно сдала после пережитого потрясения. Мой старый казначей за время, проведенное в тюрьме, постарел на несколько десятков лет и с той поры делал в своих книгах расходов такие ошибки, что мне приходилось проверять за ним каждую строку.

Но самое худшее из всего этого – смерть моего лорда. Ибо он должен был умереть, спасения ему не было. Умер он, как и жил, – самонадеянно, бешено и себялюбиво. В свою последнюю ночь он написал мне тайное послание, нацарапав его металлическим наконечником шнурка: писать открыто он не мог.