Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Эрве Базен

он неудержимо клонит его к земле, как уносит в своем неодолимом вихре куда-то очень далеко, далеко от Люсьенн, от этой комнаты, от этого света…

Emmanuel Roblès «L’arbre invisible»

© Balland, 1979

© H. Световидова (перевод), 1990

Пьер-Луи Рей

ОТЛИВ

Часть первая

I

Когда идешь вдоль Парковой аллеи, то название перпендикулярной к ней улочки Луи Пастера угадываешь моментально, стоит лишь заметить голубую эмалевую табличку, хорошо различимую паузком бледно-сером выступе углового дома. Буквы надписи появляются друг за дружкой, скачками, начиная с последней, и когда приходит черед «с», то любой приезжий без труда узнает название целиком — в каждой или почти каждой коммуне Франции есть своя улица Луи Пастера. Но еще до того, как, прочитав табличку до конца, прохожий получает ставшее ненужным подтверждение уже известного ему факта, он неожиданно смекает, что благодаря сплошь застекленному углу бара «Куница» ему не грозит столкнуться с кем-нибудь нос к носу на пересечении улиц. Вот и сегодня Дени осторожно поглядывает сквозь стекла бара поверх смутных силуэтов посетителей. Улица Луи Пастера кажется пустынной. Однако из-за слишком узкого тротуара Дени вынужден проявлять ловкость канатоходца, чтобы втиснуться в эту тесную артерию, перед которой нет никакого запрещающего знака и куда тем не менее не осмеливается въехать ни одна машина; должно быть, здесь положились на здравый смысл водителей, которые иначе неминуемо срезали бы угол, выскакивая при этом на тротуар и, вероятно, задевая стены. Доморощенный модернизм бара на углу должен был бы осквернять достоинство строгих фасадов, но положение спасала сама его неуместность, его чужеродность общему облику улицы. К тому же одну из дверей «Куницы», выходящую на Луи Пастера, посетители предпочитают не замечать и пользуются главным входом, расположенным на Парковой аллее.

Поразителен контраст между пестротой Парковой аллеи, гудящей от толпы покупателей, и холодной строгостью улочки, ведущей посвященных к собору, где благодаря весьма удивительной системе указателей, практически не бывает случайных людей. Едва ступив на улочку, можно без риска сойти с крохотного и неудобного для ходьбы тротуарчика, и тогда примыкающий к «Кунице» дом откроет взору свою внушительную дверь вишневого дерева с щедрой россыпью вбитых в нее гвоздей. Неплотно сходящиеся створки выдают ручную работу. В тот первый раз Дени, почувствовав, как безвольно прислонилась к двери Элен, ощутил смутное беспокойство и разжал объятия, но не из робости, как она его потом упрекала, а потому что дверь, видимо, плохо запертая изнутри, заходила ходуном, и казалось, вот-вот распахнется. Сегодня перед тем, как дернуть шнур звонка, он вновь оглядывается, чтобы еще раз убедиться в том, что улица пустынна; бесполезная предосторожность, ведь нужно ждать долгие секунды, пока на неслышное снаружи звяканье не придет прислуга. Дени не узнает хрупкую девушку, которая открывает ему дверь.

Каким-то образом он вдруг оказался в небольшой гостиной, в глубоком, мучительно сковавшем руки кресле, напротив родителей Элен. Очевидно, он произнес какие-то заранее приготовленные, подходящие к случаю слова, по крайней мере, так ему кажется. До него доходит монотонный, безразличный голос г-на Деруссо. Дени не должен винить себя в самоубийстве Элен; полюбить его, молодого человека без средств, заставила ее безграничная романтическая душевная щедрость; убеждая ее, что не может на ней жениться, Дени прислушивался к голосу разума; жить в стесненных обстоятельствах она бы не смогла. Г-жа Деруссо хранит молчание. Приподняв подбородок, она поворачивает свою птичью головку от одного к другому, словно оператор, следящий за непрерывностью контакта, затем резко встает, одновременно с мужем — с какого-то момента она следила за ним взглядом, как следят за взмахом дирижерской палочки. Она остается непроницаемой даже тогда, когда Дени сгибается перед ней в поклоне, хотя, впрочем, он не видит в этом никакой враждебности, скорее нечто вроде социальной условности, похожей на ту, что запрещает адвокату разговаривать с противной стороной. Театральные жесты г-на Деруссо похожи одновременно и на знак предупредительности, и на то, что Дени выставляют вон. Отворив дверь, хозяин указывает ему пальцем на улицу, подобно судье, удаляющему игрока с поля. «Сегодня базарный день. Парковая аллея забита транспортом. Вы сбережете время, если двинетесь в объезд». Так феодалы, не довольствуясь тем, что выгоняли чужаков из дома, приказывали проводить их до ворот города.

Г-н Деруссо не знает, что Дени оставил свою малолитражку не на стоянке у собора, что было бы естественно, а на бульваре Вязов на большом спуске, ведущем к парижскому шоссе. У Дени вошло в привычку оставлять ее там, в стороне, как из скромности, так и из опасения запутаться в хитроумной вязи улочек К. Закрыв дверь, г-н Деруссо уже не увидит, как Дени погружается в самую толкотню торговой улицы и вскоре с удивлением замечает, что толпа, рассеявшись, оставляет в его распоряжении головокружительно свободный, совершенно пустой тротуар. На террасе «Эльзасской пивной» стоят столы, причем он не смог бы сказать, то ли они, несмотря на ледяной, пронизывающий весь город ветер, поджидают клиентов, то ли их просто забыл убрать хозяин. На обратном пути нужно быть повнимательнее. «Знаешь, как мне страшно, когда ты возвращаешься домой один. Помнишь, как в тот вечер нас чуть не швырнуло порывом ветра на встречный грузовик? Когда я с тобой, то не волнуюсь. Но зато потом прямо не дождусь того часа, когда ты, по подсчетам, приезжаешь в Париж, и с этого момента начинаю маяться еще больше, словно отсутствие вести от тебя должно непременно означать что-нибудь плохое». Когда он спускался по Вязовому бульвару на всей скорости, которую способен дать задыхающийся двигатель его машины, то единственное, что выдавало волнение вжавшейся в сиденье Элен, был жест ее указательного пальца, приподнятого как у нерешительно просящего слово ученика. На большее она не осмеливалась, опасаясь, что ее предостережения заденут его самолюбие. Из-за возникшего впереди тяжелого грузовика, выплевывающего в лицо клубы черного дыма, Дени вынужден перейти на вторую скорость, а от нервного напряжения у него к глазам подступают слезы.

В Париж он успел вернуться как раз вовремя, когда консьержка уже закрывала на ночь дверь школы. («После шести входа нет ни для кого, даже для вас, месье Дени. Понимаете, не могу же я дежурить весь вечер, особенно в среду…») К счастью, уже достаточно стемнело и ему удалось избежать ее сочувственных замечаний по поводу его осунувшейся физиономии. («В вашем возрасте, месье Дени, необходимо хорошо питаться. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но если это то, что