Выбор воды - Гала Узрютова

как дела? Рассказать, что произошло? Он всё равно поймёт, когда приедем домой. Узнать, приехал ли он сюда, чтобы увидеть меня, – или только чтобы решить свои дела? Куда мы едем?

Я тоже молчала – и просто следовала его указаниям: направо, налево, прямо, развернись.

Голос отца стал ниже. Не замечала этого, когда мы изредка говорили по телефону. Ощущает ли человек, как меняется его голос, когда он стареет? Или внутри мы слышим себя всё такими же молодыми? Можем ли мы спасти наших отцов от старости, говоря с ними молодыми голосами?

Я несколько раз порывалась приехать в деревню к отцу, но он говорил, что занят.

Сколько можно молчать? Почему он ничего не спросит? Но и я ничего не говорю.

– Куда мы всё-таки едем? Долго ещё?

– Километров двадцать. Что ты руль дёргаешь, как салага? Держи крепче.

Мы листали взглядом равнины с обеих сторон, а они чернели, желтели и зеленели. За нами тащился старый синий трактор, радуясь, что мы едем впереди, и никто не плетётся у него над душой.

В детстве у меня была игра. Я вставала на колени на заднем сидении «Жигулей» – и говорила родителям, кто за нами едет. За нами едет зелёный «Москвич», он хочет нас обогнать. (Всегда волновалась, если кто-то хотел нас обогнать. Словно нас нельзя было обгонять.) За нами едет грузовик с сеном. За нами едет мотоцикл. За нами едет красная машина с лодкой на прицепе.

За нами едет старый синий трактор.

– Кажется, это не здесь. Разворачивайся.

Разворачиваюсь, и мы едем обратно. Вдали замечаю холм – вблизи он оказывается равниной, просто деревья тут вымахали высокие.

– Направо.

– Там же нет дороги?

– Направо. Метров сто – и стоп.

Мы вышли из машины. Отец шагал впереди, и я не стремилась его догнать. Наконец он оглянулся.

– Помнишь? Речка.

Я узнала речку, к которой мы в моём детстве подъезжали каждый раз, когда ехали в деревню.

У неё не было названия, мы называли её просто «речка». В глубине равнины. Едва ли можно было догадаться о её существовании. Зелёная вода, разбавленная травой, текла оттуда, откуда мы не знаем. Туда, куда не знаем.

Когда отец рыбачил на речке, мы с матерью сидели на траве и ждали.

Отец всегда мыл машину у этой речки, пока его белые «Жигули» не становились самыми белыми. Никогда не понимала, зачем он это делает. Почему надо мыть машину именно здесь? Даже если она чистая. Даже если мы торопились.

…Я не заметила, как отец успел сходить к машине и вернуться с удочкой. Той самой, которую подарил ему его отец и с которой он выиграл столько рыбацких соревнований.

– Этой тебе ещё рано ловить. Сначала на простую, – он достал другую удочку из чехла и протянул её мне.

Себе он вытащил ещё одну и занялся наживкой.

– Три года будешь там стоять?

Отец отвернулся к воде и забросил удочку. Минут через пять он уже снял с крючка маленького окуня и кинул его в пакет.

– Долго я ждать буду?

Я спустилась к речке. В банке молчал опарыш, во мне – загудела тошнота. Она набухала, пока отец рассказывал, как насаживать наживку.

Окунь в пакете дёргался и просил реки. Совсем как Руфус.

Когда отец протянул мне банку с опарышем, и я дотронулась до него, – тошнота потяжелела. Через секунду меня рвало прямо в пакет с окунем, – отчего тот перестал дёргаться.

Отец отшвырнул удочку.

– Ты ведь специально это делаешь!

– Я же говорила – не могу ловить рыбу. Не могу, понимаешь? Это ты – можешь, я – не могу!

– Думал, ты – дочь рыбака. И дед у нас был рыбак. И прадед. А не колдырь какой-то. Думал, если не хочешь пчёлами заниматься, хоть рыбалка будет тебе интересна. Нет, ничего тебе не надо! Как ты дальше-то жить будешь?

– Мы не виделись три года, – а ты приезжаешь, и единственное, что можешь сказать мне, – это «бери удочку»? Ты даже не спросил, как я, что со мной! Ты вообще знаешь, что я развелась? Ты ведь даже рад, что мой брак распался, да? Ты ведь не дал на него благословения… Конечно, ты и в этот раз оказался прав. Тебе так важно всегда быть правым! Ты даже не пошёл на обед на моей свадьбе, а уехал на рыбалку! Рыба для тебя всегда была важнее людей!

Отец собрал удочки и пошёл к машине, а я спустилась к воде; не хотела его даже видеть. Вынула окуня из пакета, отмыла от рвоты и отпустила в речку. Слушала, как отец достаёт вещи из багажника, и разглядывала воду.

Когда обернулась – отца уже не было. Быстро он попутку поймал… На равнине издалека видно, кто едет, и ты заранее можешь приготовить аргументы, чтобы тебя подкинули.

Я не знала, в какой стороне мой дом и где нахожусь. Столько лет живу здесь, но всегда езжу другими дорогами.

Когда мы с мужем развелись, я перестала смотреть по сторонам. Жила свою прямую жизнь, поворачивая голову только на звук или на свет.

Перестала гладить; я всегда ненавидела гладить. Бросала высохшие после стирки, морщинистые вещи – на его кровать. Куча белья переросла спинку кровати и смешалась с пылью.

Но я настойчиво жила свою мятую жизнь. Только неделю назад я взялась разбирать горы скомканных вещей, чтобы отцу было где спать, когда он приедет. Простыни – отдельно, носки – в мешок, трусы – слева, майки – справа.

Если сел за руль, надо куда-то ехать. Дорога шла молчаливая.

Где сейчас отец, что делает?

Холодает. Всё стоит, готовясь к ночи, – деревья, дорожные знаки, столбы, – и только я двигаюсь непонятно куда. Наконец, выворачиваю на большую дорогу и прибавляю скорость.

…На вокзале отца найти было легко. Он сидел в зале ожидания. Заметив меня, отвернулся – словно не видел, как я иду, как сажусь рядом.

Зато теперь я могла спокойно рассмотреть его лицо. Морщин не прибавилось, но кожа погрубела.

– Думаешь, я не знаю, что ты развелась? Не знаю, как тебе тяжело? Когда мать рассказала о твоём разводе, я только и думал о том, что́ ты пережила. Я звонил, но ты не хотела общаться. Решил приехать.

– Поехали домой.

– На речку?

– Домой.

– Я уже билет поменял на сегодня. Других денег на обратную дорогу у меня нет.

– И сколько мне теперь ждать? Сколько?! Ещё три года?

Не могла поверить, что отец это сделал. Я мчалась домой – и думала: приедет ли он ещё когда-нибудь, позовёт ли