Создатель ангелов - Стефан Брейс

И Виктор читал. Конечно, Виктор читал. Он зарывался в чтение, погружался, совершенно растворялся в величественном языке, и по мере того как становился старше, он начинал все больше понимать этот язык. И чем больше Виктор понимал, тем больше осознавал, что тот образ Бога, который передавали большинство братьев ему и другим ученикам, этот образ соответствовал тому, что написано о Боге в Библии. И был, мягко выражаясь, не очень позитивным.

Лет до четырех дети в основном могут различать в людях только добро и зло. И с Виктором было так же, кроме того, что у него это качество осталось навсегда. Другие дети постепенно начинали видеть оттенки добра и зла. Они открывали, что в каждом человеке добро уживается со злом в постоянно меняющемся соотношении, эта пропорция колеблется не только от человека к человеку, но и внутри каждого человека, в зависимости от ситуации, в которой он оказывается.

Виктор едва ли мог распознавать нюансы. Он сам умел проявлять мало эмоций и так же мало мог различать их в других. Все для него было либо белым, либо черным. Оттенки между двумя цветами никогда не существовали. Он ничего не мог с этим поделать, потому что и не знал, что бывает по-другому. Синдром Аспергера заставлял его видеть мир именно под таким узким углом.

Если бы кто-нибудь занимался с Виктором более индивидуально, как делают это с детьми отец или мать, тогда он, пожалуй, смог бы постепенно выучить или открыть для себя, что в каждом человеке скрывается целая палитра чувств. Может быть, тогда он и сам бы расцвел, в самом широком смысле этого слова, потому что в итоге Виктор так и не преодолел стадию цветка в бутоне. Но в интернате его представление о том, что существуют только хорошие и только плохие люди, еще более упрочилось. Поверхностные контакты играли в этом конечно же большую роль, как и сами братья. Они мастерски владели искусством скрывать свои истинные чувства, как друг от друга, так и от учеников, или, в любом случае, считали, что так следует поступать. Виктор не умел показывать свои эмоции, а братьям это не разрешалось, и они не делали этого. Даже брат Ромбу. Он проявлял доброту, это — пожалуйста, в любое время, но большего он не мог себе позволить. А то, что происходило внутри него, что в нем зрело и росло, что он чувствовал и чего желал, все это не было открыто для других. Как же тогда Виктор мог осознать, что существуют более сложные вещи, чем просто добро и зло?

По мере того как Виктор приобретал больше опыта, он стал все больше соединять добро и зло с голосами, которые слышал, и с прикосновениями, которые видел или чувствовал. По лицам людей он ничего не мог понять.

Сначала голос. Он состоял из громкости и вибрации. Большая громкость сопровождалась обычно большой вибрацией. В этом заключалось зло.

Брат Ромбу говорил всегда тихо, а когда он пел, он пел высоким голосом. Не с глухим рокотом, как многие другие братья. Слушать брата Ромбу было большим удовольствием.

У брата Лукаса, который вел третий и четвертый классы, и брата Томаса, преподававшего в первом, голоса были как самые низкие регистры органа в часовне. Но они могли то, чего не может орган: их голос мог вибрировать, и все другие регистры были открыты. Их голоса никогда не оглушали Виктора, но он слышал их сквозь стены класса.

Как будто поблизости проносилось грозовое облако, и Виктор представлял себе, как Господь Бог мечет с этого облака громы и молнии в учеников, потому что, когда братья повышали голос, они делали это от имени Бога.

— Гнев Божий тебя не минует!

— Бойся Судного Дня, ибо Господь сыщет тебя везде!

— Ты не сможешь избежать отмщения Господня!

У отца Норберта, который чаще других вел вечерние занятия, тоже был голос, в котором пряталось зло. Это Виктор уже знал по собственному опыту. Он не знал, по какой причине, но отец Норберт однажды крикнул на него. Собственно, он кричал всегда и на всех, но на Виктора — никогда.

— Берите пример с Виктора.

Это он часто кричал другим. Но тогда, единственный раз, он крикнул на него.

— Виктор Хоппе, смотри на меня! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Но Виктор не мог. Он не поднимал глаза на отца Норберта. Он и хотел бы, но никак не получалось. Мальчик не мог двинуть головой, как будто она была прибита. И тогда получил за это оплеуху.

— Бог покарает тебя за это, Виктор Хоппе.

Прикосновения. В них тоже проявлялось зло и добро. В затрещине сидело зло. Кроме затрещин, у отца Норберта был еще один способ причинять зло: он зажимал ухо воспитанника большим и указательным пальцами и крутил до тех пор, пока у мальчика на глазах не появлялись слезы. Виктор часто видел это. В ударах деревянной линейкой по пальцам тоже было зло. Так делали брат Лукас и брат Томас. Ученики, которые были в их классе, рассказывали об этом и показывали синие полоски на пальцах.

В прикосновениях брата Ромбу Виктор чувствовал добро. Его прикосновения были нежными. Как он кладет руку на плечо. Как гладит по волосам. Как наклоняется над ним и придерживает его руку, чтобы помочь при письме. Всё это было добро.

А Бог? В образе, который сложился у Виктора, слова брата Томаса, брата Лукаса и отца Норберта играли большую роль. Из-за того, что они раз за разом представляли Бога как существо угрожающее, того, кто судит и наказывает, кто всемогущ, всеподавляющ, всеуправляющ, Виктор, сам еще не обладавший способностью к сомнениям и едва умевший отличать абстрактное от существенного, понял, что Бог является источником всех зол.

И этот образ Бога, этот внушающий страх образ Виктор видел закрепленным в Библии, которую брат Ромбу вволю давал читать ему, не осознавая, что именно из прочитанного Виктор запоминал. А он запомнил: Бог развязывал войны, Бог разрушал города, Бог насылал стихийные бедствия, Бог наказывал, Бог убивал.

Бог дает и Бог забирает, Виктор. Запомни это.

Бог давал, это правда, но за все, что Бог дал, он так много брал! Вот что Виктор запомнил в конце концов.

Иисус был хорошим.

Виктор открыл для себя Новый Завет, когда учился в пятом и шестом. До того он однажды уже читал эту книгу, но еще не имея тех представлений, которые приобрел за два с лишним года, проведенных в интернате.

Виктор читал, как Иисус накормил голодных. Как Иисус усмирял бурю. Как исцелял больных. Воскрешал мертвых.

Виктор узнал, что Иисус не повышал голоса и никого не бил и не наказывал.

Значит, Иисус был хорошим.

Для Виктора это было не только откровением, но также и успокоительной мыслью. Все-таки Иисус был Сын Божий. Отец делал зло, Сын творил добро. Это было так знакомо, и это так успокаивало. Без преувеличений можно было сказать, что мальчик видел в Иисусе друга. Иисус был также материальней, чем Бог. В физическом отношении. В человеческом. В этом смысле Виктору было легче представить себе Его образ.

Кроме друга, Иисус очень скоро стал для Виктора и товарищем по несчастью; это не происходило постепенно, а случилось внезапно, когда Виктор был почти в конце Евангелия от Матфея.

Eli, eli, lama sabaktani? Что значит: Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?

Эти слова настигли его как удар молнии. Бог оставил своего собственного Сына. Он предоставил Его своей участи. Это тоже было слишком хорошо знакомо Виктору. Его отец тоже бросил его на произвол судьбы. В этом смысле Иисус и Виктор были буквально товарищи по несчастью.

Воображал ли Виктор иногда себя самого Иисусом? Нет, потому что, во-первых, у него не было воображения. И, во-вторых, он осознавал, что Иисус и он были два разных человека. Вернее будет сказать, Виктор тогда думал, что он как Иисус. У них была одна и та же судьба, и они оба были хорошие. Иисус, правда, делал больше добра, чем Виктор, но у того еще было время в запасе. Если он станет врачом, тогда он в любом случае сможет лечить больных. Так он думал. Если. Тогда.

Единственную вещь он не мог понять все это время: как его отец мог стать врачом? Ведь врач обязан творить добро. Всегда.

Между тем с практикой у Карла Хоппе дела со временем стали идти все лучше. Доктор осознал свое заблуждение. По крайней мере, так решили жители деревни. Правда, они задавались вопросом, что же, во имя всего святого, такому мальчику делать в школе. Но еще важнее, чем этот вопрос, была констатация факта: в интернате Виктор в любом случае оказывался в руках Божиих. Это подчеркивал пастор Кайзергрубер.

Доктор стал не таким, как раньше. Это заметили его пациенты. Его трудно было разговорить. Смеялся он еще реже. Похудел. Свою работу он, к счастью, продолжал делать хорошо, а ведь это было самым важным, считали жители деревни.

«Он даже не осмеливается смотреть на меня. Вот до чего дошло. Вот до чего я его довел». Так всегда думал Карл Хоппе, когда его сын несколько раз в год приезжал на несколько дней домой.

В то же время бросалось в глаза, что Виктор становится все сообразительней. Упражнения, которые он делал как по языку, так и по арифметике, постоянно усложнялись.