Стрелка - В. Бирюк

Зажигалка?! Зиппа?! Какая мелочь мелкая!

Но она никогда в жизни ничего похожего не видела. Никогда!

Трут, огниво, кресало… железячкой по кремешочку… раздуть уголёк, вздуть огонь — пожалуйста. Это — нормально, это — мир божий. А выключить свет, щёлкнуть выключателем… — никогда.

Представьте: вот родились вы в СССР, живёте себе в эпоху застоя как весь совейский народ. Ну, загуляли малость. Вполне типично, ничего сверхъестественного. Утром, не открывая глаз, добираетесь до… до умывальника. А там… О ужас! Вместо нормальных двух кранов… Как у Маяковского и всего совейского народа:

«На кране одном написано: „Хол.“,на кране другом — „Гор.“».

А тут одна(!) рукоять. И крутится во все стороны!

Нет, понять, конечно, можно. Но сперва требуется проснуться. А пришли-то именно за этим! А оно без «Хол./Гор.» — никак!

И тогда постепенно, на смену невнятным эмоциональным выражениям на наддиалектном языке, сами собой приходят мысли, они шевелятся, тыкаются во все стороны. И выкристаллизовывается вопрос:

– Иде? Иде я?!

Логика и близстоящий «белый человек» обуздывают естественную в такой ситуации для организма панику, и формирует букет вариантов:

– Другая страна. Другая эпоха. Чуждая социальная среда.

И из ваты смутных воспоминаний о вчерашнем, наливаясь ужасом непонимания, непредсказуемости, катастрофичности последствий, тяжело выляпывается:

– А тогда кого ж я вчера… И что мне за это будет?!

Новизна, даже и мелкая, есть намёк на присутствие иной, невиданной сущности. Не из обычного, знакомого мира. Для которой вот такая праведность… — уже, возможно, не абсолютная защита.

Не в смысле немощи Господней — Господь всемогущ, это абсолют. Но конкретные требования к формам проявления праведности… и проистекающий от этого уровень защищённости… Для такого… которое даже и в святых книгах не описано… Возможны нюансы.

«— Васильваныч. А что такое „нюанс“?

– А ну-ка, Петька, повернись да наклонись. Чувствуешь? У тебя — член в заднице. И у меня — член в заднице. Но — есть нюанс».

Я сдёрнул с головы шапку, стащил косынку и, наклонясь голым черепом к её лицу, негромко, прямо в глаза, сказал:

– Гаф.

У-ух! Это было… неожиданно. Неуместно, ненормально… Страшно.

Есть люди хорошие — мы их любим. Есть люди плохие — мы их… не любим. И те, и другие — нормальные. Понятные, понимаемые, предсказуемые.

А есть — ненормальные. Нелюди. Чужие. Что-то неестественное, но — в человеческом обличье. Псих. Оборотень. Бесом обуянный. «И имя ему — Легион».

Сказано в Апокалипсисе: «Бог положил им на сердце — исполнить волю Его и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии». Кто может спорить с волей Божьей? Но — каково жителям тех царств? В те дни и эпохи, пока они «отданы»? Слова-то Божии… про — «чем дело кончится, на чём сердце успокоится»… когда они ещё исполнятся… доживёшь ли? Фактор времени… А пока, «здесь и сейчас» — наступило «царство зверя»? И Господь — не защитит?!

Она мгновенно взвыла, замычала, попыталась встать на мостик, скинуть меня, убежать сразу в разные стороны, заелозила по песку ногами… Сухан наступил на палку между её лодыжками, а я выжал ей подбородок кверху, заставляя упереться темечком в землю. Нащупал под затылком узел платка, раздёрнул хвосты, открывая её шею. И, плотоядно урча, склонился к белеющему горлу.

– Ур-р-р… Мур-р-р… Пр-рел-лесть… Гор-р-л-л-лышко. М-мон-нах-хиня… Ин-н-ноки-н-ня… Пра-а-а-ведница… Сла-а-аденькая… За-а-пах… Кр-р-ровуш-шка… Упива-аться… до у-утр-р-ра-а… Хо-р-р-рош-шо.

Я водил носом над её шеей. Свежий пот, только что выступивший от нашей «физкультуры», с примесью запахов ладана и тела здоровой молодой женщины, быстро высыхал в ночной прохладе леса на коже, уже не прикрытой платками. Сменяясь «запахом страха».

Накрыл её горло своей, широко, до предела распахнутой, пастью.

Не касаясь. Ни зубами, ни губами.

Только воздухом, только дыханьем своим. Жарким. Влажным. Дрожащим.

Только чуть мурча в это… В напряжённое, сглатывающее, с бешено бьющейся жилкой, беззащитное, белое, панически стонущее где-то внутри себя…

Короткое движение языком.

Только кончиком.

Мокрым, горячим.

В одну точку.

На дыхательном горле.

Коснулся — убрал.

«Ужалил». Здесь уверены, что у змеи — жало.

«Так вот где таилась погибель моя!Мне смертию кость угрожала!'Из мертвой главы гробовая змия,Шипя, между тем выползала;Как черная лента, вкруг ног обвилась,И вскрикнул внезапно ужаленный князь».

«Ужаленный» — не «укушенный».

И ещё: здешние верующие уверены, что змей — воплощение Сатаны, подобие «змея-искусителя» из Райского Сада. Дух зла, а не кусок ползающего мяса из подотряда класса «пресмыкающиеся» отряда «чешуйчатые».

Ужалил — змей, змей — Сатана… «И влился в душу хладный яд….».

Она зашлась. В истерике, в судорогах, в плаче… В потоке бессмысленных движений.

И — обделалсь.

Запашок, звучание-журчание…

– Что, калище смердящее? Сосуд с мерзостью? Пролилась суть твоя? Проявила-а-ася. Не простёрла над тобой Божья Матерь длань свою спасающую. Возгордилась ты непомерно, возомнила себя мечом Господа, трубой архангельской. Нет тебе прощения. Ни в этом свете, ни в тамошнем. Отдана. Отдана ты мне. Вся без остаточка. В волю мою, во владение. Душой и телом. На веки вечные, на муки мученические. Съем я тебя, съем. Разгрызу-понадкусываю.

Только сейчас она заплакала. Но как обильно! Слёзы буквально заливали её лицо.

Есть набор стереотипов: не бить упавшего, не бить плачущего, не бить женщину… Зрелище человека, не совладавшего со своими сфинктерами, вызывает презрение, отвращение… Инстинктивно. Плюнуть, пнуть напоследок, прогнать, бросить и уйти. Стандартные реакции в большинстве человеческих популяций.

Можно связать с фундаментальными моделями поведения, основанных на инстинкте выживания в условиях распространённости желудочно-кишечных инфекций.

Попинать бы её… Обливая презрением. Это — нормально. Архетипически. Традиционно. «Как с дедов-прадедов заведено».

Да вот же какая несуразица случилась — Ванька-лысый припёрся! Который… клизму своему младенцу никогда ставить не приходилось? И приходить в восторг от зрелища фонтана дерьма через всю комнату. «От восторга» — потому что дитя мучиться животиком перестало.

А треть обделавшихся новобранцев в первом бою…? А бомбёжка или хороший артналёт, после которых у здоровых мужиков не только сфинктеры — руки-ноги отказывают? На месяцы-годы.

А в госпиталя не попадали, когда для героя — реально настоящего боевого героя — самое в данный момент главное — важнее всех звёзд и Георгиевских залов — вовремя поданная утка? Причём именно это — свободно изливающееся жидкое собственное дерьмо — и есть наиболее первый результат высоких душевных качеств, проявленных при свершении подвига. А звёзды и звёздочки… далеко потом.

Можно её попинать, заплевать, обругать… Она сейчас сгорает от стыда, мучается от унижения… Только это — проходит. И из памяти о собственном унижении вырастает ненависть.

Злоба к видевшим это.

Какой мощности вот эта конкретная душа? Как скоро стыд, страх, униженность перерастут в ненависть, в жажду мести? Которая из душевного внутреннего чувства превратиться во внешнее действие? Где, когда, в какой форме эта ненависть, это желание отомстить, уничтожить свидетеля унижения — реализуется?

Задавить жажду мести страхом? Довести до формы привычки: «Оно бы, конечно, хорошо бы гада, но…». Привести к смирению: «на всё воля божья, так предопределено…»? Или трансформировать в любовь: «да, я — плохая, я — сделала… стыдное. А он — простил! Он — хороший!».

На этом, последнем варианте, строится христианство. «Один раскаявшийся грешник любезнее Господу, чем десяток праведников».

Нужно знать обрабатываемого человека, нужно его видеть. А я даже лица её не вижу — темно. Примет ли она отсутствие моего «пинания», как великое благодеяние? Или — как само собой разумеющуюся мелочь? Или — как очередное унижение? «Даже пнуть — побрезговал».

Мне уже пришлось в «Святой Руси» «подминать под себя» разных персонажей. По-разному. Вот уже и вопросник сформировался. Выучила меня «Святая Русь»… приведению людей к покорности. Нарабатываю методики, накатываю технологии…

А вот архетипические реакции, с точки зрения личной безопасности… в отличие от инфекционной безопасности в стадах мокроносых обезьян, где они и нарабатывались… — неэффективны.

– Вставай, бл…дища. Калище-убоище. Не измажься. Поносилеще-непотребище. Мыться пойдём.

Измазанная, с прилипшими к мокрому телу песчинками, хвоинками и прочим лесным мусором, чуть слышно подвывающая, инокиня послушно встала на колени, и, отнюдь не препятствуя, но даже и помогая, в меру своих скромных возможностей, позволила мне собрать у неё на голове всё тряпьё, включая толстый тёмный шерстяной плащ с капюшоном. И чёрное монастырское платье.