Ночи без тишины - Леонид Петрович Тримасов

— встречаться с работниками консульства и миссии, передавать изредка небольшие записки. И всё.

Александр Янковский умел зажечь ее взволнованными словами о чести дворянства, о долге перед Россией и царем. Она верила в царя. Отвлеченно, как в символ прошлого, но верила.

Никого, кроме Янковского, она не знала. От него брала записки. Ему передавала ответ. Задержанная первый раз у здания американского консульства, она переменила тактику. В здание не входила. Давала знать о своем появлении в окно.

Кажется, Звягина говорила правду. Многое совпадало. Во всяком случае, она повторила почти все известное Елисееву от бойцов отряда. А когда половина совпадает, то доверяешься и остальному. Да и как не довериться — других сведений нет и добыть их неоткуда. Иностранцы неприкосновенны, а Янковский и стоявшие за ним люди — в тени пока.

Еще несколько человек взяли около посольств и консульств. Захватили хозяина особняка, где обычно развлекался Бейли. Все — бывшие собственники, но в заговоре участия, вроде, не принимали. Слово заговор тогда не произносилось. Оно прозвучало позже. «Мы просто симпатизируем господину майору. Ведь имеем мы право уважать англичанина, тем более, что он поддерживает идеи свободы», — так заявил бывший доверенный Русско-Азиатского банка Крамер, когда его допрашивали в штабе Красной Гвардии.

Отпустили. Рабочий железнодорожных мастерских, ставший поневоле следователем, долго хмурился, из-под нависших бровей смотрел на бантик-собачку, вызывающе черневший на белом крахмальном воротничке, сказал:

— Что ты контра — это ясно... Но говоришь правильно. Катись. Смотри, не попадайся! — И следователь недвусмысленно поправил за поясом наган.

Те, кто попал на допрос к «левым» эсерам, вначале перетрусили. Им совали под нос маузеры, грозились расстрелять как агентов международного капитала. Но после громких фраз вдруг предлагали вступить в свою партию и бороться под лозунгом «Земля и воля»! К немалому удивлению Панасюка, одного из главарей эсеров, двое задержанных оказались членами его партии. Они намекнули, что дружба их с Бейли и Тредуэллом может быть даже полезной для «социалистов-революционеров».

Антонина Звягина осталась под арестом. Шифрованная записка была уликой, и за нее полагалось наказание. Звягину перевели в тюрьму...

Караван идет в город

Вечером, перед обычным выездом на патрулирование, во двор отделения по сигналу тревоги собрались все бойцы отряда. Спешно седлали коней, проверяли оружие, получали паек. Паек на несколько дней — событие для милиции. Ребята вдруг почувствовали себя на фронте. Никто еще не знал, зачем их вызвали, по какому поводу тревога, но понимали: если собрали всех конников, значит, дело серьезное.

Медлительный и неторопливый во всем Василий Прудников вдруг задвигался. Забегал из комнаты в комнату, зачертыхался. Не успел бросить телефонную трубку и выйти к отряду, как его снова зовут. Снова к телефону, снова к начальнику управления, к комиссару.

Когда, наконец, приказы смолкли и он, обливаясь потом, появился на крыльце, ребята услышали недовольное ворчание:

— Фу, дьявол, не думал, что война такая беспокойная вещь.

Война! Значит, война, и отряд едет на фронт.

— Хоть бы предупредили, — взмолился Плахин. — Семье бы сказать.

Ребята посмеялись: холост был Плахин, знали все, а тут, пожалуйте, семья.

— А что, — не понял смешка товарищей Плахин. — Старуха у меня одна остается... Тоже семья...

Направления отряд не знал. Засветло еще рысью выехали из ворот и, не сбавляя хода, подались за город, на шоссе. Слухи были — на операцию: бандиты не дают возможности подать состав с хлебом под разгрузку. Рвут мешки, тянут, с боем захватывают зерно, ставшее в городе дороже золота. И другой слух — на Каспийский фронт шлют. Там наседают англичане. Уже отрезали кусок до Чарджуя...

Но когда выбрались за город и не у станции, а на тракте, что вел к Аблыку, поняли: шлют на басмачей. Верстах в пяти от железной дороги соединились с отрядом старогородской милиции. Тоже сотня. Винтовки, гранаты, узелки с пайками. Целая армия.

Прошли рысью еще версту. Прудников остановил колонну. Поднял руку, чтобы затихли разговоры:

— Так вот, товарищи... — Прудников волновался. Впервые ребята видели его таким и невольно сами поддались тревоге. — Караван с рисом, что шел из Пенгаза в Ташкент, перехватил Рахманкул. Погнал в горы. Надо отбить его... Рис — спасение тысяч рабочих и их детей от голодной смерти... Революция призывает вас, товарищи...

...Отряд в двести человек разбили на три группы и разными дорогами бросили наперерез Рахманкулу, банда которого вела караван. Всю ночь торопились кони — то рысью, то напористым шагом, а то и наметом. Дважды останавливались, чтобы дать передышку лошадям и попасти чуток на уже поблекшей к осени траве и попоить у ледяных предгорных ручьев. В темноте наткнулись на отару, что шла к селению. Пастух показал дорогу, которой мог вывести караван Рахманкул, но банду он не видел. Слышал про курбаши — грабит где-то недалеко в кишлаках. Сюда, в эти глухие места, не заходил со своими джигитами.

Отряд снова поскакал в сторону гор. Было тихо и сонно вокруг. Казалось, никто никогда не нарушал спокойствия этих мест, и война, и революция пронеслись мимо, не потревожив мирных кишлаков. Сомнение вкралось в души ребят — той ли дорогой скачут, не ошиблись ли.

Под Ташкентом басмачи появились летом. Верстах в ста, а то и ближе. Приезжие рассказывали о налетах на кишлаки. Но разбой тогда был не новостью, и к слухам отнеслись без особой настороженности. Следовало, конечно, принять меры, навести порядок в Ангренской долине, да все силы заняты на Каспийском и Оренбургском фронтах. Из железнодорожных мастерских ушли бить белых почти все кадровые рабочие. Кого пошлешь в Аблык? Призвали к борьбе актив кишлаков. А винтовок дали с десяток. Рахманкул в два счета расправился с этим активом. Обосновался в Аблыке, Пенгазе, Ашаве. Вместе с другим бандитом Ашурматом оседлал перевалы и через них связывался с ферганскими басмачами. Оттуда шло оружие и деньги. Лишь осенью, когда оба курбаши распоясались настолько, что стали грозить Ташкенту, в Аблык был послан первый рабочий отряд. Из Аблыка банду выгнали, но наступать дальше, в сторону гор, сил не было. У обоих курбаши до пятисот джигитов, пулеметы, английские карабины, патронов без счета, а рабочий отряд держался, как говорится, на голом энтузиазме. Мог только обороняться, за пределы кишлаков не выходил.

В конце лета, перед тем, как в Ташкенте раскрыли контрреволюционный заговор, Ашурмат и Рахманкул стали подступать к пригородам, совершали небольшими шайками налеты на ближайшие кишлаки. Так, в один из последних августовских дней Рахманкул напал на караван