1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II - Виктор Кельнер

4 апреля, вместо того чтоб искать кого-нибудь из своих, я решилась ждать прихода к себе и принялась приводить революционное имущество в удобовыносимый вид. Был уже 1 час дня, когда на квартиру зашел агент.[27] Он сообщил мне, что товарищи считают меня уже погибшей, так как с раннего утра дворники дефилируют перед арестованным накануне молодым человеком, отказавшимся назвать себя и указать свою квартиру. По описаниям дворников, уже побывавших у градоначальника, никто не сомневался, что это Исаев. Тем не менее он, пришедший, одобрил желание спасти вещи; я просила его дать знать об этом Николаю Евгеньевичу Суханову, как человеку столь энергичному и решительному, что самое невозможное кажется ему всегда возможным.

Через несколько часов Суханов явился и, со своей обычной распорядительностью, в течение двух часов удалил с квартиры все; остались два узла с вещами, не представлявшими особой ценности. Это было уже в 8 часов вечера. Тогда он потребовал, чтоб я тотчас же ушла из дома; но я не видела никакой нужды уходить до утра, потому что была уверена, что Исаев квартиры не назовет, а непоявление до сих пор полиции объясняла тем, что дворники нашего дома еще не собрались пойти на призыв; я думала, что ночью Исаеву дадут покой, И потому не видела риска оставаться у себя. После этих аргументов Суханов оставил меня, обещав наутро прислать двух барынь за остальными вещами. Поутру 5 апреля, когда я вышла осмотреть окрестности, то в воротах стояло щедринское «гороховое пальто», делавшее внушение дворникам: «Непременно до 12 часов! Непременно до 12 часов!» Было ясно, что дворников зовут на осмотр! Тогда я подала условный сигнал, что квартира еще безопасна, и в нее тотчас же вошли две знакомые и унесли последние узлы, прося меня не медлить уходом. Дождавшись и спровадивши под приличным предлогом женщину, которая приходила убирать нашу квартиру, я вышла, заперев свое опустошенное жилище. Говорят, что власти прибыли на квартиру, когда еще не остыл самовар, из которого я пила чай; они опоздали на 1 или полтора часа. Прогресс громадный в сравнении с Самарой и с Саратовом.[28] Этот день, 5 апреля, был днем казни наших цареубийц. Когда я вышла из дома, то народное зрелище уже кончилось, но всюду шел говор о казненных, и в то время, как сердце сжималось у меня от воспоминаний о Перовской и Желябове, мне пришлось в вагоне конножелезных дорог видеть искаженные лица и слышать исступленные речи того, что Суворин и Катков называют народом и что мы именуем Сенной площадью и Охотным рядом. После 5 апреля я оставалась в Петербурге еще до конца месяца, когда я уехала на юг.

Печатается по: Былое, 1917, № 4, с. 70–75.

В. И. Дмитриева

МАРТОВСКИЕ ДНИ

<…> Это был странный и страшный день. Воскресенье. Утром зашел ко мне Караулов и пригласил идти с ним в Измайловский полк на сходку, где должна была собраться сочувствующая «Народной воле» молодежь. Отправились. Было солнечно и тепло. На улицах копошилась обычная праздничная толпа. Невский был полон гуляющими. Звонили колокола в церквах. Шли мы пешком, — как у меня, так и у Караулова было хроническое безденежье. К двенадцати часам добрались до места. Не помню ни улицы, ни дома, где происходила сходка; помню только, что, когда мы пришли, народу собралось уже человек пятьдесят, большая комната была битком набита, табачный дым стоял столбом, а публика все еще продолжала прибывать. Знакомых мне лиц почти здесь не было, исключая Личкус, Караулова и еще одного студента из их кружка, украинца, наружностью очень похожего на еврея. Мы с ним уселись на подоконнике и мирно разговаривали, удивляясь, почему так долго не начинают. Очевидно, кого-то ждали, потому что при каждом звонке все головы поворачивались к дверям и разговоры на минуту смолкали. Но так и не дождались. Прозвенел звонок, и вместо ожидаемого лица в комнату не вошел, а ворвался студент-технолог и прерывающимся голосом произнес:

— Царя убили. Взрывы… Там, сейчас… На Невском…

В один миг все перепуталось и смешалось. Одни окружили студента и стали расспрашивать его о подробностях; другие устремились в переднюю, разбирали свою одежду, куда-то бежали.

— Пойдемте, — сказал Караулов.

— А сходка не состоится? — спросила я.

Караулов ничего не ответил и тащил меня в переднюю. Мы вышли, студент-украинец присоединился к нам.

— Пойдемте в Технологический, там узнаем, — предложил Караулов.

Не знаю, что чувствовали другие, но меня пробирала дрожь. Казалось, что вот сейчас должно что-то начаться… революция, баррикады… надо что-то делать, куда-то бежать, спешить… И мне показалось очень странным, когда в столовой Технологического института, куда мы пришли, я застала обычную картину: звяканье тарелок и стаканов, толкотню у стола, где продавались марки на кушанья, жующих людей… Еще более странным было то, что украинец тоже купил марки, и нам подали борщ и какие-то битки с луком. Царя убили… и битки с луком…

Появление раскрасневшегося, растрепанного технолога несколько нарушило будничное течение жизни столовой. Он только что прибыл оттуда, с места взрыва, и торопливо, задыхаясь, рассказывал подробности.

— На стол! На стол! — закричали ему.

Он влез на стол и начал рассказывать. Что царь убит — несомненно. Брошены две бомбы на Екатерининском канале. Один метальщик тоже убит на месте, другой схвачен. Вся мостовая изрыта взрывом, карета царская в обломках. Он там и был и видел… Теперь это место оцеплено, никого не пускают.

— Пойдемте, пойдемте туда, — торопила я своих спутников.

Но Караулов сказал, что ему надо куда-то спешить; мы с украинцем ушли вдвоем.

На Загородном и Владимирской было пусто, зато Невский кишел народом. Все бежали туда, по направлению к Зимнему дворцу. На лицах было написано удивление, смешанное с испугом. Кто-то сказал: «Жалко, театры, наверное, теперь закроют».

Когда мы около Екатерининского канала протискивались сквозь толпу, по нашему адресу послышались враждебные возгласы:

— Это всё жиды да студенты. Избить бы их, этих стриженых…

Мой спутник принял эти возгласы на свой счет и сказал нерешительно:

— А знаете что, не повернуть ли назад? Изобьют, пожалуй, черти.

Я воспротивилась; я все еще чего-то ждала и тащила его все дальше и дальше.

Мы прошли к Дворцовой площади через Александровский сад и влились в молчаливую толпу, густыми шпалерами опоясавшую все огромное пространство перед дворцом. Толпа была настроена молчаливо и загадочно; не было слышно ни разговоров, ни соболезнований, ни смеха; все стояли плечо к плечу, тупо смотрели на дворец с развевающимся на нем штандартом, на проносившиеся по площади экипажи с военными в плюмажах и тоже чего-то ждали. Всколыхнулись лишь тогда, когда под аркой Главного штаба что-то произошло и туда поскакали конные жандармы. Должно быть, оттуда разгоняли, потому что из-под арки кучками выбегали люди и устремлялись в нашу сторону.