Вишенки в огне - Виктор Бычков

Шинковала капусту, замачивала в бочке яблоки, прибирала к зиме огород. Дел не становилось меньше, как не становилось меньше мыслей, переживаний.

Комендант приехал к церкви как обычно: без предупреждения. Агаша надеялась, думала, забывать стал Карлуша Агафьюшку, но нет. Видимо, и ему трудно выбросить из головы свою любовь, свою отраду, мадонну, как он называл женщину в минуты ласки.

– Здравствуй, радость моя, – мужчина появился неожиданно, вырос из темноты, когда Агаша закрыла хлев на ночь, шла в дом.

– Ой, Господи! – женщина зажала рот ладонями, заглушая непроизвольный крик, что рвался из груди. – Господи, Госпо-о – ди-и, за что-о – о?

А сама уже бросилась ему на шею, прижалась, застыла на мгновение. И он молчал, лишь всё крепче и крепче прижимал к себе свою любимую, вдыхая такой желанный, такой родной запах, целовал глаза, щёки, целовал её всю…

– Мадонна, слободская мадонна, – шептал нежно, как мог шептать только он, её Карлуша. – Ты ждала меня? Скажи, ждала?

– Да-а! – выдохнула откуда-то из себя, из самой глубины, со дна своего тела.

Вот так и висела бы на нём, на своём Карлуше, вобрав, впитав его в себя через поцелуй, став единым целым с ним. Хотелось висеть так, быть в таком состоянии всегда, вечно…

Но где-то в преисподней её души уже зарождалась, воскрешалась и уже жила совершенно другая женщина, та, которая находилась там до встречи с немецким офицером, с комендантом деревни Слобода майором СС Вернером. Истинная хозяйка души. И она вступала в свои права, постепенно набирая силу, вытесняла ту, потерявшую голову, случайную, временную гостью женской души.

– Карлуша… родной… – целовала, задыхаясь от поцелуя.

Потом вдруг резко отшатнулась, отстранилась, отступила внутрь двора, выставила вперёд руки, удерживая на расстоянии качнувшегося за ней мужчину.

– Нет! Нет! Не – е-ет!

– Что с тобой, Агафьюшка? Сколько ещё будешь пытать меня? – он взял её за руки, попытался снова обнять, прижать к себе. – Что происходит с тобой, любимая? Я не могу понять…

– Нет! Нет! – произнесла хотя и дрожащим голосом, но говорить старалась твёрдо, как только могла произнести, собрав в кулак всё мужество, всю силу воли, добавив туда и ещё что-то, что было не подвластно ей в тот момент, но что отбросило, вырвало её из объятий Карлуши. – Хорошо, что вы пришли, – всё же нашла в себе мужество, смело глянула в еле видимые в темноте глаза майора, заговорила строго, официальным тоном, как с незнакомым мужчиной: так было ей легче.

– Это должно было когда-то случиться и оно случилось. Пусть это произойдёт сейчас. Не стоит оттягивать, откладывать на потом. Давайте не будем обманывать друг друга и самих себя: между нами не может быть ничего. Ни-че-го! И вы, и я это прекрасно понимаем. Мы – разные. Но я благодарна, очень благодарна вам, Карл Каспарович, что вы были в моей жизни, в моей судьбе. Но мы враги. И не наша в том вина, но мы – вра-аги-и! Нам надо расстаться, чтобы больше никогда не встречаться. Скоро приезжает мой муж, вы меня понимаете. Да, пока не забыла, и это главное: у меня будет ребёнок, ваш ребёнок. Я беременна вашим ребёнком. Большего счастья мне от вас и не надо. Так что… – обошла застывшего майора, как преграду, направилась в дом. – А то, что было между нами, давайте забудем, сотрём в памяти. Прощайте, – донеслось до него уже из сенцев.

Щелчок щеколды прозвучал как жирная точка, последний штрих в их мимолётных, коротких, но таких ярких, светлых чувствах и отношениях.

– Вот и всё-о – о, – подвёл итог мужчина, повернулся по – военному чётко, направился к стоящей на дороге у колодца машине. И по тону, и по тем словам, что говорила его любимая, он понял, что всё кончено.

Так не шутят и не так должны проявляться капризы женщины, если это на самом деле капризы в его понимании.

– Вот и всё-о – о, – добавил уже на ходу. – А чего ж ты хотел? Мы же на самом деле враги. Значит, всё! И ребёнок?! Вот так дела-а.

Мой ребёнок, моя кровь и плоть. Да-а – а… Впрочем, а чего здесь странного? Ребёнок зарождается в любви. И между нами всё же была она, любовь. Да-да, была любовь… Вот уже и в прошедшем времени, – горько констатировал майор.

И вдруг обратил внимание, что думает об Агаше, об их совместном ребёнке на русском языке, хотя с начала военной компании старался изъясняться только по – немецки. Знание русского языка было решающим при назначении его на должность коменданта в этой стратегически важной деревне Слобода, стоящей почти посредине между Москвой и Берлином.

На ум пришло где-то вычитанное изречение, что родным языком считается тот, на котором ты думаешь, который приходит к тебе во снах. А ведь к нему, немецкому коменданту, майору армии великой Германии, армии великого фюрера, штурмбанфюреру СС снятся сны на языке врага – на русском языке. Не дай Бог узнает начальство, тогда конец карьере. Хотя она и так складывается не очень блестяще. С его званием он заслуживает быть комендантом не какой-то затерянной деревеньки Слобода, хотя и на такой стратегической дороге, как эта, а, как минимум, районного центра. Но это слабое утешение. «Фольксдойче» – это как пятно на репутации, клеймо. Только благодаря дяде Отто Шварцу, его связям в вермахте, меценатству партийного движения фюрера ещё в самом начале 30-х годов, личного знакомства дяди с Адольфом Гитлером задолго до прихода последнего к власти, позволили племяннику неплохо пристроится в этой военной компании. Всё же не передовая, хотя была возможность остаться в Германии, сидеть в штабе. Но тут дядя настоял. Мол, история делается на Восточном фронте, и место настоящего патриота Германии, офицера именно там, в России. И вот он опять здесь, в стране, в которой родился, которая априори считается его Родиной. Но уже в качестве завоевателя, как здесь говорят – оккупанта. Как всё же запутана судьба человека, просто уму непостижимо. Дядя пишет, что многие родители его бывших сослуживцев получили печальные известия вместе с гробами сыновей из дикой варварской России. Но она ему таковой не кажется. Для него она не дикая и не варварская. Не – е-ет! Она для него… она… Вот сейчас, вот теперь он и сам ещё не может до конца определить: что есть для него Россия? Кто он ей и что она для него? Или уже не может дать определение? Ведь когда-то совсем в недалёком прошлом Карл Вернер безоговорочно считал Санкт-Петербург родным городом, а Россию – Родиной. А теперь? Как считает вот сейчас штурмбанфюрер СС, комендант Вернер Карл Каспарович? Всё так же? Родина? Или уже что-то изменилось, изменилось кардинально в его отношении к этой стране и в её отношениях к нему, рождённому здесь, на этой земле? Да, он знает её, знает больше, чем знают о России, о русских людях его сослуживцы. Всё же пятнадцать лет жизни, что он провёл в Санкт-Петербурге, даром не прошли. Дядя был в России только в четырнадцатом году, в ту, первую войну с русским в должности капрала кайзеровской кавалерии. Против их полка стоял 9-й драгунский Казанский Ея Императорского Высочества Великой Княгини Марии Николаевны полк противника. Такие высокие титулы врага возвышали в собственных глазах дядюшку. Ещё бы! Воевать со столь титулованным противником не каждому позволено, а вот ему, капралу Отто Шварцу, сыну владельца маленькой пекарни на окраине Берлина, доверили. Чем не гордость?! Однако раненый пикой в первом же бою русским драгуном в причинное место всю оставшуюся жизнь испытывает неприкрытую ненависть к России, к русским людям. Его понять можно: ранение с печальными последствиями для него, как мужчины, о какой любви может идти речь?

– Вот именно, – Карл Каспарович усмехнулся от столь точной аналогии, столь яркого умозаключения. – Вот именно, ни – ка-кой любви!

Но у него, Карла Вернера, совершенно другие представления о России. У него совершенно другие чувства.

Кормилицей была русская женщина; с детства его окружали русские люди, говорить начал на русском языке, это потом в семье «vati und mutti» (с папой и мамой) был вынужден говорить на языке исторической родины. Учёба в гимназии, друзья, улица, прислуга в доме – всё русское, родное. Стенка на стенку с учениками других гимназий, клятвы в дружбе «на крови» – всё это было у него здесь, в России. Каждое лето выезжали всей семьёй на дачу в пригороде Санкт-Петербурга на берегу Финского залива – как это забыть? Набеги на соседние участки, драки с деревенскими пацанами, когда ценились в первую очередь отвага, смелость, способность выйти драться один на один – это куда девать, как забыть? Первая безответная любовь к старшей сестре друга Кольки Ничипоренко – Верочке тоже была здесь. Да, и лучший друг детства и начавшейся юности Николай? Ведь это было, было вот здесь, в России! Как же они, Карлуша и Колька клялись не забывать друг друга, писать письма, приезжать в гости! Разве его можно забыть? Как вычеркнуть, исключить этот период из жизни, этих людей, эти события?

Даже после октября семнадцатого года, когда к власти пришли большевики во главе с Лениным, отец Карла – Каспар Рудольфович Вернер, потерявший торговый бизнес, не покинул Россию, а остался работать при немецком посольстве в Питере, продолжая развивать и поддерживать торговые отношения между советской Россией и Германией. И только в двадцать пятом году, когда отца уличили в шпионаже в пользу Германии, вот тогда семья вынуждена была переехать на историческую родину.