Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Генрих понял, что возобновляются все трудности, с которыми он столкнулся после коронации Молодого короля, но он совершенно не был расположен повторять опыт преждевременной коронации. Или, вернее, он твердо вознамерился не уступать своему сыну Ричарду и самой малой крохи власти: «Вы просите у меня того, на что я не готов согласиться», — ответил он.

И тогда, к величайшему изумлению и той, и другой свиты, Ричард сделал шаг вперед: «Ясно как день я вижу то, что до сих пор представлялось мне невероятным», — заявил он. И, решительным жестом распустив пояс, он опустился на колени перед королем Франции и, вложив свои руки в его, немедленно признал себя его вассалом во всех своих французских владениях и попросил у него, своего сюзерена, защиты и покровительства.

Несомненно, оба правителя заранее сговорились обо всем. Со стороны Ричарда это означало объявление войны отцу, а для Генриха это было публичным оскорблением, вызовом, брошенным ему его собственным сыном, наследником престола. А Ричард на этом не остановился: повторив поступок старшего брата, он немедленно после так странно закончившейся встречи отправился в Париж и провел рождественские праздники с Филиппом-Августом; по всей видимости, их связывала теснейшая дружба: они ели из одного блюда, спали в одной постели, появлялись вместе на всех ассамблеях и на всех пирах, традиционно устраиваемых в эти дни.

Тем временем, вассалы один за другим покидали старого короля, подточенного болезнью и горем. Рождественский двор в Сомюре стал сумрачным и пустынным; единственным, кто хоть как-то его оживлял, был Иоанн Безземельный, которому, как поговаривали, король намеревался передать наследство, положенное Ричарду.

С наступлением весны военные действия возобновились. Филипп и Ричард сражались бок о бок в этой войне; рядом с Генрихом оставались лишь самые верные и преданные рыцари: надо быть Вильгельмом Маршалом, чтобы при таких обстоятельствах непоколебимо оставаться рядом со своим сюзереном и сражаться за безнадежное дело. Последняя встреча между государями состоялась в Коломбье, поблизости от Азе-ле-Ридо. Генрих во время этой встречи выглядел таким измученным, что Филипп-Август, сжалившись над ним, снял с себя мантию и, сложив вчетверо, предложил Генриху на нее сесть. Плантагенет отказался. Договорились о перемирии. Война была удачна для двух союзников: Тур только что оказался у них в руках, так же, как и Ман, город, особенно дорогой сердцу Генриха: именно там он родился, именно там покоились останки Жоффруа, его отца.

Вернувшись в Шинон, король слег окончательно. Он отправил своего канцлера, мэтра Роже к Филиппу с требованием прислать ему список предавших его сеньоров. В самом деле, они условились сообщать друг другу имена предателей. Генрих попросил Вильгельма Маршала прочитать ему этот список. Взглянув в него, тот невольно вскрикнул от изумления: возглавлял этот список Иоанн Безземельный, любимый сын, тот, ради кого Генрих не побоялся посеять разногласия между старшими сыновьями. Маршал хотел читать дальше, но старый король его прервал: «Довольно об этом». И, повернувшись лицом к стене, двое суток оставался недвижим. На третий день изо рта и носа у него хлынула кровь: король был мертв.

XVII

Орел возрадуется…

Вижу, что настают долгие дни,

На стволах [деревьев] расцветают цветы;

Слышу пение и щебет птиц

Из кустов, где удерживает их

Холод, но на вершинах,

Среди цветов и первых листьев,

Всякий радуется на свой лад.

Вильгельм Маршал был направлен Ричардом в Англию с поручением освободить его мать, королеву Алиенору. По словам посланца, он застал ее «уже освобожденной, в Винчестере, и более величественной, чем когда-либо».

После нескольких месяцев полу-свободы, которые выпали на ее долю в 1184 и 1185 г., Алиенора опять ушла в тень, супруг снова отправил ее под надзор Ральфа Фиц-Стефана, Генриха де Берневаля и Ранульфа де Гланвиля — все трое были надежными, безупречно преданными и проверенными людьми. Легко себе представить, какими горькими для королевы были эти последние годы: Генрих призвал ее к себе в Нормандию лишь для того, чтобы использовать в качестве пугала и таким образом попытаться заставить Ричарда слушаться, пригрозив ему восстановить власть матери в пуатевинских землях; после этого она немедленно снова оказалась в заточении — заточении, которое намного тяжелее было сносить теперь, после того, как она глотнула свободы.

Но смерть Генриха 6 июля 1189 г. значила, что час освобождения пробил. В самом деле, Алиенора не стала ждать и освободилась сама, а ее добросовестных стражей, которым приказано было за ней присматривать, видимо, слишком беспокоила собственная участь, так что они и не стали возражать. И немедленно начался удивительный верховой поход: королева, еще вчера бывшая пленницей, скакала из одного города в другой, из одного замка в другой, повсюду освобождала пленников, заставляла по справедливости решить дела тех, у кого были жалобы на королевских шерифов, исправляла по пути все последствия злоупотреблений властью, какие некогда совершал ее ныне покойный супруг.

Повсюду, где она проезжала, дул ветер свободы; начиналось новое царствование, и теперь никто не боялся, что его посадят в тюрьму, а тем более повесят за простое браконьерство. И многие решения, принятые королевой и ставшие законом для всего королевства, показывают, насколько она во время своего долгого заточения была открыта проблемам своего времени, насколько ей было не свойственно замыкаться в эгоистических переживаниях. Именно тогда она установила единую меру емкости для зерна и жидкостей, а также меру длины для тканей и монету, действительные на всей территории Англии. Это внимание к экономическим требованиям вызывает восхищение: в Пуатье Алиенора была душой «судов любви», во время которых неутомимо рассуждали о тонкостях куртуазности; она была источником вдохновения для Бернарта де Вентадорна и, возможно, подсказывала сюжеты для романов Кретьену де Труа; она была воплощением Донны, которой поклонялись рыцари и поэты, — и вот теперь она проявляет незаурядный практический ум, понимание потребностей своего времени, на какие ее муж, столь искусный в строительных делах и в военной науке, оказался абсолютно не способен. То, что один и тот же отрез ткани измерялся по-разному в Йорке и Лондоне, одно и то же количество пшеницы определялось по-разному в зависимости от того, где это происходило, в Корнуэльсе или Суррее, совершенно очевидно, представляло огромное неудобство как для крестьян, так и для торговцев; а что касается монеты, многочисленность ее вариаций была на руку разве что менялам. Конечно, в стране, достигшей полного экономического процветания, подобное упорядочение необходимо, но пройдет еще много, очень много времени, прежде чем то же самое будет сделано во Франции.

Алиенора, кроме того, основала больницу. В ту эпоху это был очень распространенный поступок — ее муж тоже построил немало больниц, в частности, лепрозории в Кане и в Кевильи поблизости от Руана, больницу святого Иоанна в Анжере; да и у самой Алиеноры это была не единственная больница, которую она основала, но именно эта, может быть, трогает больше других, потому что речь идет о больнице, основанной в Англии, в Суррее, в тех самых краях, где она так долго оставалась пленницей, и еще потому, что в отличие от других заведений, основанных и после того забытых, эта больница очень часто упоминается в счетах. Вообще в них постоянно говорится о больнице королевы, о бедняках королевы, о больных и увечных из больницы королевы, и так далее; от всего этого остается впечатление постоянной и то и дело возобновляющейся заботы, отчасти напоминающей о пожертвованиях, которые Алиенора делала в пользу Фонтевро.

Необходимо также упомянуть о внимании, которое она проявила по отношению к монастырям собственного королевства: ее супругу в свое время показалось удобным распределить между ними своих боевых коней, заставив монахов содержать этих коней — Алиенора их избавила от этой тяжкой повинности.

Наконец, Алиенора принялась готовить коронацию своего сына, своего обожаемого сына, который должен быть принять империю Плантагенетов. До самой смерти Генриха она, должно быть, дрожала от страха при мысли о том, что он мог лишить наследства Ричарда в пользу Иоанна, своего любимца (не этой ли задней мыслью были продиктованы колебания Генриха во время переговоров с французским королем Филиппом? и почему в Жизоре, во время знаменитого эпизода, отмеченного рубкой дерева, он предложил королю Франции, чтобы его сестра, помолвленная с наследником английского престола, стала женой «того или другого» из его сыновей?) Теперь она знала, что Ричарду предстояло преодолеть два препятствия или, по меньшей мере, две существенных трудности. Прежде всего, он непременно столкнется с ревностью брата, потому что Иоанн всегда был ревнив и завистлив. Его внешняя незначительность, его мелочность, его беспокойный и скрытный характер, — все, все контрастировало с рослым и великодушным братом, чья сила была благородна, а гнев страшен, с братом, который прощал так же легко, как и вспыхивал, но не догадывался о хитростях. И — вторая трудность — Ричарда почти не знали в Англии. Он родился в Оксфорде, но появлялся на острове лишь от случая к случаю, на короткое время; он не понимал здешнего языка; его вкусы, его привычки, обстановка его детства и отрочества, — все оправдывало прозвище Ричарда-Пуатевинца, как его обычно называли. Примут ли нового короля лондонские горожане и знатные сеньоры, которых его отцу с таким трудом удавалось держать в повиновении?