Гибель Императорской России - Павел Курлов

При наличности вышеприведенных данных отпадает вся грязь так называемой «Распутинской истории» по отношению к царской семье, отпадает подстрекательство Распутиным — мне тяжело повторять брошенное в массы обвинение Государя и Императрицы — в измене, причем оба эти обвинения опровергнуты судебным порядком, так как изложенное мной выше мнение одного из членов чрезвычайной следственной комиссии подтверждается и другим следователем, которому Керенский поручил разобрать все личные документы Государя. В. Руднев утверждал, что личный архив Государя велся в образцовом порядке; в нем были собраны не только все важнейшие секретные письма, но и черновики ответов на них. По этим документам личность Государя Императора Николая Александровича, говорит В. Руднев, является кристально чистой.

Остается влияние на назначения и проведение различных дел, что давало Распутину материальные выгоды. Я не пытался безусловно отрицать значение Распутина в первом случае и указал на форму, в которой оно проявлялось, выливаясь в поддержку доброго мнения самого Монарха о предполагавшихся кандидатах на разные посты. По отношению к делам несомненно, что Распутин мог обратиться с той или иной просьбой к Императрице или даже к Государю и что многие из его ходатайств удовлетворялись, но результатами пользовался не он, а окружавшая его шайка дельцов. На их долю выпадала львиная часть, Распутину же они уделяли только незначительные суммы,— да и те уходили в руки нуждающихся просителей, из коих почти никто не оставался без вспомоществования с его стороны. А сколько было случаев, когда Распутин ходатайствовал о милости и покровительстве исключительно бедным людям! После его смерти я был свидетелем горьких слез сожаления простых людей, конечно неизвестных высокопоставленным противникам убитого, в приемных которых этим беднякам приходилось месяцами ждать отказа.

Официально доказано, что после смерти Распутина в его квартире не было найдено ни копейки, не было никаких денег и в банках, так как, конечно, это не осталось бы тайной, при том условии, что мельчайшие подробности его жизни, не только настоящие, но и вымышленные, обсуждались в прессе всего мира в стремлении найти какое-нибудь обстоятельство, которое ярче представляло бы его личность в дурном свете.

Излагая все известные мне факты, я боюсь возможного упрека, что при моей любви и безграничной преданности к царской фамилии я стараюсь затушевать истину, так как все изложенное противоречит созданной около личности Распутина легенде. Могут считать самомнением с моей стороны отрицание мной рассказов, которым верили все и которые были причиной такого акта, как убийство Распутина членом Императорского дома, великим князем Дмитрием Павловичем. Я говорю «убийство», потому что не могу стать на своеобразную юридическую точку зрения Пуришкевича.

«Слава Богу,— говорит он,— что рука великого князя Дмитрия Павловича не обагрена этой грязной кровью. Он был лишь зритель, и только. Чистый, молодой, благородный царственный юноша, столь близко стоящий к престолу, не может и не должен быть повинным, хотя бы и в таком высокопатриотическом деле, связанным с пролитием чьей бы то ни было крови, пусть это будет даже кровь Распутина».

Что это: глупость или цинизм? Неужели член Государственной Думы Пуришкевич не знал, что по уголовным законам всего мира присутствие при убийстве есть соучастие в преступлении и что на нем лежит несмываемое пятно, как он мог допустить какую-либо причастность столь любимого Государем великого князя к называемому им высокопатриотическому делу, которое в глазах всех нормальных людей является отвратительным. Можно себе представить убийство под влиянием чистых мотивов, и оно не пятнает человека, но нельзя не отнестись без омерзения к убийству человека, заманенного в свой дом, в качестве гостя. Монархист Пуришкевич должен был скорее умереть, чем допустить участие великого князя в некорректном поступке. Он нагло хвастается, что вместе с великим князем составил письмо к Императрице Александре Феодоровне, в котором «все написанное было умело продуманной ложью и изображало нас в виде незаслуженно оскорбленной добродетели».

Нет названия такому поступку, если остановиться, что привлечение к такому делу великого князя было стремлением гарантировать себя от ответственности. Пуришкевич знал, что по русским законам все соучастники одного преступления судятся в высшем суде, которому подсуден один из них. Таким судом для великого князя был Император, и это обеспечивало Пуришкевичу почти полную безнаказанность.

Указанные выше мои опасения упреков заставляют меня попытаться выяснить, чем же была вызвана легенда о Распутине, послужившая как бы оправданием февральских дней 1917 года. Легенду эту создали, во-первых, все кандидаты на амплуа Распутина, вроде князя М. М. Андронникова, дерзавшего называть себя «адъютантом Господа Бога», монаха Мардария, юродивого Мити и т. п., имя коим при современном состоянии Петрограда — легион и которых доводила до пароксизмов злобы невозможность убрать Распутина. Во-вторых, все те, которые, несмотря на обивание распутинских порогов, никаких назначений не получили,— для них всякое назначение, обманувшее их надежды, было, конечно, делом Распутина, о чем они громогласно возвещали urbi et orbi. Наконец, те, которым хотя и помог в их карьере Распутин и которые сначала в порыве благодарности разделяли с ним его кутежи, не обижаясь даже формой приглашения, как напр. А. Н. Хвостов, секретарь коего лично слышал голос Распутина, говорившего: «Алешка, поедем к цыганам»,— после чего немедленно министру подавали автомобиль,— и которые впоследствии с цинизмом говорили о планах убийства Распутина, что опять-таки возвещали всем, желавшим это слушать, второстепенные окружавшие их агенты.

Как могла не верить распространяемым о Распутине слухам широкая непосвященная публика, когда возможны были такие скандальные истории, как история того же министра с его товарищем С. П. Белецким: А. Н. Хвостов посылает своего нижегородского клеврета Ржевского, заподозренного, кстати сказать, в мошенничестве, в Швецию для покупки у скрывавшегося там лишенного сана иеромонаха Иллиодора его книги о Распутине, изданием которой он все время угрожал, а товарищ министра арестует по дороге этого Ржевского и представляет отобранные у последнего письма своего начальника непосредственно Государю Императору. Отставка обоих являлась выдающимся событием и увеличивала молву о Распутине, хотя она в сущности была неизбежным наказанием за нарушение самых элементарных служебных правил.

Манасевич-Мануйлов, бывший служащий департамента полиции, сотрудник нескольких газет, был взят председателем Совета Министров Б. В. Штюрмером в качестве чиновника особых поручений для осведомления его о делах прессы. Такой делец не мог не знать Распутина и пытался через него, а вернее сказать, пользуясь его именем, провести директора одного из московских банков и близкого родственника А. Н. Хвостова в министры финансов. Министр внутренних дел, дядя А. Н. Хвостова, под влиянием директора департамента полиции, арестует Манасевича-Мануйлова, испросив на это разрешение на ставке и даже не предупредив председателя Совета Министров о предстоявшем задержании его чиновника. Новый общественный скандал и крики около имени Распутина.

Кроме того, самыми действительными распространительницами, как они сами по своей наивности думали, славы Распутина, а в сущности оказавшие ему и в особенности царской семье ужасную услугу,— были всевозможные кликуши, его окружавшие, как из среднего, так и из высшего общества. Многие из них искренно верили в «святость» Распутина и рассказами об этой святости рыли ему могилу.

Такие условия, раздувшие значение Распутина, в последние перед революцией месяцы дали возможность думской оппозиции и революционным партиям воспользоваться его именем как орудием, направленным непосредственно против династии.

Прошло три года со смерти Распутина. Кровавый кошмар, охвативший Россию, не изгладил и не рассеял гипноза распутинской легенды,— и многие годы пройдут, пока правда не отведет ему надлежащего места и не поставит его в ряду многочисленных заурядных фигур Российского безвременья.

XVIII. Объявление войны.

Объявление войны. Верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич. Начальники его штаба генералы Янушкевич, Алексеев и Гурко. Положение гражданского управления на театре военных действий. Недостатки этого управления и причиненный ими государству вред. Контрразведка. Генералы Бонч-Бруевич и Батюшин. Вмешательство контрразведки в гражданские дела. Неправильные аресты банкиров Рубинштейна и Добраго

Вспыхнула Австро-Германская война, которая сразу стала популярной, что резко отразилось в заседании Государственной Думы, проявившей на этот раз полное единодушие и на несколько дней забывшей партийные счеты и борьбу с правительством, а также в том патриотическом подъеме, с которым народ приветствовал Государя Императора при Его появлении на балконе Зимнего дворца в день обнародования манифеста.