Философские обители - Фулканелли

Наряду со знатными персонами, чьи имена мы здесь привели, были и герметики, предпочитавшие нести звание розенкрейцера в безвестности, живя среди простолюдинов, намеренно скромно, ежедневно выполняя самую заурядную работу. Один из них — некий Лериш, простой кузнец, неведомый Адепт, обладатель драгоценного герметического камня. Мы никогда бы не узнали об этом благородном человеке исключительной скромности, если бы Камбриель[203] не взял на себя труд рассказать своим читателям во всех подробностях, как тот возвратил к жизни восемнадцатилетнего лионца по имени Канди, впавшего в летаргическое состояние (1774 г.). Лериш учит нас, каким должен быть настоящий Мудрец и как он должен жить. Если бы все розенкрейцеры соблюдали подобную сдержанность и осторожность, если бы все они были так же непритязательны, нам не пришлось бы оплакивать стольких достойных Мастеров, которых погубили непомерное усердие, слепая доверчивость или жгучая потребность привлечь к себе внимание. Так, Жана дю Шатле, барона де Босолей суетное стремлении к славе привело в 1640 г. в Бастилию, где он и умер спустя пять лет. Ливонский Философ Пайкуль провёл трансмутацию перед Сенатом Стокгольма, и Карл XII велел отрубить ему голову. Винаш, человек из низов, не умевший ни читать, ни писать, зато в мельчайших деталях знакомый с Великим Деланием, также жестоко поплатился за свою неуёмную жажду роскоши и славы. К Винашу обратился Рене Вуайе де Польми д'Аржансон, чтобы тот изготовил золото, которое по замыслу управляющего финансами Самюэля Бернара должно было пойти на уплату долгов Франции. 17 февраля 1704 г. получив золото, Польми д'Аржансон в благодарность за оказанную услугу велел схватить Винаша и заточить в Бастилию, а потом и вовсе распорядился его зарезать. Это случилось 19 марта. Убедившись своими глазами, что убийство совершено, Польми д'Аржансон приказал 22 марта в 6 часов вечера тайно похоронить Винаша под именем Этьена Дюрана, якобы шестидесятилетнего старика (Винашу исполнилось тогда лишь тридцать восемь), после чего публично объявил, что тот скончался от апоплексического удара[204]. Неудивительно поэтому, что алхимики предпочитали держать свои секреты при себе, окружать себя тайной и пребывать в безмолвии.

Так называемое Братство Розы и Креста никогда не было официальной организацией. Адептов, взявших это имя, соединяло лишь общее знание и успешная работа. Их не связывали ни клятва, ни устав, ни особенные предписания, разве что добровольно принятое обязательство соблюдать герметическую дисциплину, не ограничивавшее их свободы воли. Всё написанное и сказанное на основании легенды о розенкрейцерах недостоверно и способно лишь питать воображение, романтическую фантазию какого-нибудь Бульвер-Литтона. Розенкрейцеры не знали друг друга; у них не было ни места собрания, ни общепризнанного центра, ни храма, ни ритуала, ни внешнего опознавательного знака. Они не платили членских взносов и никогда не считались рыцарями желудка (chevaliers de l’estomac), в отличие от братьев некоторых других орденов: пиршества розенкрейцерам были несвойственны. Они всегда были и оставались одиночками, работниками, рассеянными по всему свету, учёными-«космополитами» в самом узком значении этого слова. Адепты не признавали никаких иерархических степеней, а значит, розенкрейцерство — не титул, а подтверждение тайной работы, эксперимента, реального света, о существовании которого свидетельствовала их живая вера. Разумеется, тот или иной Мастер мог собрать вокруг себя молодых учеников, возложить на себя задачу помогать им советами, указывать дорогу, направлять их усилия, мог образовать небольшой центр инициации, чьей душой — иногда открыто, но чаще скрыто — он сам являлся. Но мы заверяем, имея на то основательные причины, что розенкрейцеров соединяла лишь научная истина, находившая подтверждение в получении камня. Розенкрейцеров роднили открытия, работа, знание, их деяния и труды — в этом они придерживались философской точки зрения, согласно которой все люди суть члены единой человеческой семьи.

Короче говоря, все писатели, живописцы, скульпторы, которые в своих произведениях учили заповедям нашей философии и арканам нашего искусства, а также те, кто оставил веские доказательства своего звания Мастера, — все они истинные братья-розенкрейцеры. К ним, знаменитым и безвестным, обращается в своём Предисловии анонимный переводчик одной алхимической книги[205]: «Я обращаюсь к вам, истинные братья Розы и Креста, владеющие всеми богатствами мира. Я полностью полагаюсь на ваши благочестивые и мудрые советы. Я знаю, сколь они благи, ибо знаю, что добродетелями вы превосходите всех остальных людей. Вы распространяете знания, следовательно, своими, если они у меня есть, я обязан именно вам, и я хочу (в соответствии с Божьим установлением), чтобы всё возвратилось туда, откуда вышло. Ad locum, говорит Экклезиаст, unde exeunt, flumina revertuntur, ut iterum fluant[206]. Всё у вас, всё от вас и всё к вам возвратится».

Пусть читатель простит нам, что мы отклонились от темы и зашли дальше, чем предполагали. Просто мы сочли необходимым чётко определить, что собою представляет истинное герметическое братство Розы и Креста, отделить его от групп, опошляющих это имя и отличить редких посвящённых от обманщиков, кичащихся своей мнимой принадлежностью к этому братству[207].

Вернёмся теперь к изучению герметических сцен, которыми Луи д'Эстиссак украсил свой камин.

Справа, с противоположной стороны от рассмотренного нами панно, маска старика (кто он такой, мы уже установили). Старик держит в зубах два стебля с листьями, на каждом из них — цветочный бутон, готовый вот-вот распуститься. Эти стебли окаймляют что-то вроде раскрытого медальона, внутри которого — ваза с чешуйчатым орнаментом (vase décoré d’écailles), в вазе — бутоны, фрукты, кукурузные початки. Мы видим здесь иероглифическое выражение роста, питания и умножения полученного вещества. Сама по себе кукуруза, помещённая рядом с цветами и плодами — символ очень выразительный. Её греческое название ζεά происходит от ζάω (vivre, subsister, exister, жить, существовать). Ваза с орнаментом представляет изначальную субстанцию, которую Мастер берёт в работу, получив из рук природы в её руднике. Из этой субстанции он выделяет необходимые компоненты. С ней и благодаря ей он совершает свой труд. Философы изображают её под видом чёрного чешуйчатого дракона, китайцы зовут дракона Лунь (Loung), что также прямо соответствует герметическому чудовищу. Как и тот, дракон имеет вид крылатого змея, извергающего из ноздрей пламя; у него чёрное чешуйчатое туловище на толстых лапах с пятью когтями на каждой. Огромного дракона со скифских знамён называли Apophis (Апофис). Между тем, греческое άπόφυσις (excroissance, rejeton, нарост, побег) происходит от άποφύω (pousser, croître, produire, naître de, произрастать, расти, производить, проистекать из). Вегетативная сила, на которую указывают плоды в символической вазе, недвусмысленно выражена в образе мифического дракона, который расщепляется, образуя обычную ртуть (mercure commun) или первый растворитель (premier dissolvant). Соединившись затем с неким твёрдым телом, эта изначальная Ртуть делает его летучим, живым, способным к росту и плодоношению. Изменив свои свойства, она меняет название и становится Меркурием Мудрецов (mercure des sages), влажным корнем металла (humide radical métallique), небесной или цветущей солью (sel céleste ou sel fleuri). «In Mercurio est quicquid quœ runt Sapientes (Всё, что ищут Мудрецы, есть в Меркурии)», — наперебой повторяют наши старые авторы. Лучше нельзя было выразить в камне естество и предназначение этой вазы, которую многие держали в руках, не догадываясь, для чего она. Без неё — без Ртути, извлечённой из нашей Магнезии (Magnesie), — уверяет Филалет, нельзя возжечь лампу или печь Философов. Оставим пока эту тему, нам ещё представится случай к ней вернуться и разобрать поподробнее главный аркан Великого Делания.

При виде центрального панно брови у зрителя наверняка полезут вверх от удивления, таким странным оно ему покажется [XIX].

XIX. Фонтене-ле-Конт. Замок Тер-Нёв. Камин большой гостиной. Центральная часть.

Два человекообразных монстра поддерживают венок из листьев и плодов, внутри которого — обычный французский гербовый щит. У одного чудища морда с заячьей губой и лишённое растительности туловище с женской грудью, у другого смышлёное лицо шустрого мальчишки и волосатая обезьянья грудь. Руки у них обычные, разве что слишком тощие, а вот нижние конечности покрыты густой длинной шерстью и заканчиваются у одного кошачьими, у другого птичьими когтями. На головах у этих кошмарных существ с длинными загнутыми хвостами — невообразимые каски — чешуйчатая и полосатая, верх у касок завёртываются на манер морского моллюска аммонита. Над этими отвратительными «щитоносцами» («stéphanophores») прямо посредине — маска человека с застывшей гримасой, вылупленными глазами и курчавыми волосами, давящими на низкий лоб. В раскрытой звериной пасти — тонкая верёвка, на которой прямо по центру держится щит. И завершает на мрачной ноте (note macabre) апокалиптическую картину из четырёх частей баранья морда внизу.