Сказание о пустыне (СИ) - Дайре Грей

— Хочешь? — двигаю угощение в его сторону. Ребенок понимает, что его заметили. Вздрагивает и скрывается за дверью.

А я снова опускаюсь на подушки. И вспоминаю своих детей. Спас ли их Саид? Вывел ли из города? Добрались ли они до народа пустыни? Хочется верить в лучшее, но вспоминается кровь на полу, звон оружия и стоны раненых. Накатывает усталость, которой невозможно сопротивляться. А вместе с ней приходит сон…

…Мальчик появляется снова. Вечером. Кажется, того же дня. Он заглядывает в комнату осторожно, хотя кроме меня в ней никого нет. Странно, раньше рабыни ни на минуту не оставляли меня одну, а теперь вдруг куда-то подевались. Хозяин дома решил, что приобретенный товар не так уж ему и нужен?..

Мысль вызывает прилив усталости. А ребенок больше не пугается. Он подходит ближе и садится сразу за порогом. Достает откуда-то кулек с засахаренными орехами и протягивает мне. Детское лакомство. Когда-то отец покупал мне такое на базаре, если торговля шла хорошо, или по праздникам.

Медленно протягиваю руку и забираю угощение, а взамен предлагаю все те же финики. Или уже свежие? Мальчик берет сразу горсть и начинает есть с заметным удовольствием. А я осторожно пробую орехи. Они оказываются такими же, как я помню. Сладкими. И горьковатыми. Я раскусываю каждый орешек и долго жую, стараясь подольше растянуть удовольствие. Но кулек быстро кончается. И тогда я облизываю пальцы, совсем как в детстве. Мальчик улыбается и прикладывает ладонь к груди.

— Наиль.

Копирую его жест:

— Адара.

Он кивает и уходит также тихо, как появился. А я вдруг понимаю, что голодна. И финики, действительно, оказываются свежими. И сладкими…

…Наиль возвращается. Он приходит утром, или во время полуденного жара, когда все отдыхают в саду, или ранним вечером, когда прохлада и свежесть пробираются в дом. Он мало говорит, но мне и не нужны разговоры. Он приносит с собой орехи. Или полудрагоценные камни, из которых строит башенки. А однажды я начинаю объяснять, как играть в шахматы. И постепенно мальчик проявляет интерес. Вместо доски мы используем пол, выложенный мелкой плиткой, а вместо фигур все те же камешки.

Рядом с ним я начинаю оживать. У времени снова появляется ход. У еды — вкус, а у меня — желание пробовать эту еду. Кажется, будто я просыпаюсь от долгого и тяжелого сна, который никак не хочет отпускать меня.

— Ты — добрая, — говорит однажды Наиль. — И совсем не ведьма. Если бы ты была ведьмой, ты бы уже сбежала отсюда.

— Почему я должна сбежать?

Мальчик поднимает на меня глаза, в которых живет лишь страх и печаль. Он выглядит много старше своих лет, а ведь он чуть младше Рашида.

— Потому что отец скоро позовет тебя к себе. И ты заболеешь. А потом исчезнешь. Так со всеми бывает. До тебя он поселил здесь Руфь, она была веселой и красиво танцевала. А потом он позвал ее к себе, и Руфь заболела… Она не вставала с подушек, только лежала и плакала. Пока не пропала… Остальные рабыни тоже плачут, если он зовет их к себе. Они не хотят ходить к нему. И некоторые даже пытались сбежать, но их поймали… а потом… я ходил к конюшне и слышал, как они кричали. Я не заходил внутрь, и ничего не видел, но… они кричали очень громко. И я убежал. Отца здесь все боятся. Ему нравится страх. И боль. Он хотел, чтобы я тоже научился причинять другим боль, но я не стал. Тогда он сказал, что я слабый и негодный наследник. А я перестал с ним разговаривать. Меня считают глупым и не обращают внимания. Поэтому я много слышу и вижу…

— Твой отец — Шариф аль-Хатум… — слова с трудом сходят с едва ворочающегося языка.

— Да… — лицо Наиля становится совсем грустным. — Теперь ты больше не захочешь со мной играть. Я не хотел тебе рассказывать, но сегодня услышал, как рабыни о тебе шептались. Старая Гания — этот нянька моего отца, ее здесь тоже все боятся — сказала им подготовить тебя вечером для господина. Они говорили, что тебя называют ведьмой, и что ты сможешь справиться с отцом… Но ты не ведьма…

Сердце бьется оглушительно громко и тяжело. Пальцы леденеют. А крик застревает в горле. Понимание происходящего оглушает. И хочется вновь вернуться в спасительное забытье, но разум остается ясным.

— Благодарю за предупреждение… Думаю, тебе лучше уйти. Мне, действительно, нужно подготовиться к вечеру.

Мальчик кивает и собирает камешки, но перед самым выходом оборачивается и смотрит на меня:

— Если бы ты все-таки оказалась ведьмой, ты бы смогла сделать так, чтобы отец больше не заставлял всех бояться?

— Ни ведьмы, ни мудрецы не властны над чужой душой. Помочь можно лишь тому, кто сам желает измениться.

Он не удивляется, лишь глаза становятся еще печальнее. И взрослее.

— Он не хочет.

Правильный вывод, который я подтверждаю:

— Не хочет…

— Тогда… если ты хоть немного ведьма, сделай так, чтобы он больше никому не причинил боль…

…Ночь приходит в пустыню. Уходит жар, сменяясь прохладой. Просыпаются хищники и выходят на охоту. Плывет над песками печальная луна. Все она видит и знает. И лишь изменить ничего не может…

…Старуха приводит меня в покои аль-Хатума и оставляет ждать его в одиночестве. Подхожу к окну и смотрю на звезды. Пытаюсь прочесть по ним грядущее. И сегодня Небо отвечает. Но то, что я вижу, не сулит ничего хорошего. Однако страха нет. Утратила ли я его в пустыне? Или в тот день, когда покинула дом? Не знаю. Я отчетливо понимаю, что помощь не придет. Все в этом прекрасном доме боятся господина до дрожи. Никто не посмеет пойти против него, ибо аль-Хатум жесток. Пусть его верный слуга мертв, и люди ощутили проблеск надежды, этого слишком мало. Им проще поверить, что привезенная из Сердца Пустыни женщина нашлет на хозяина проклятие, чем сделать что-то самим. И я не могу винить их…

— Вот мы и встретились, Цветок Пустыни.

Оборачиваюсь на голос. Вошедший в спальню мужчина чем-то неуловимо похож на Карима. Он высок и строен, с черными волосами и бородой. Но стоит ему подойти ближе и попасть в неверный свет луны, как сходство теряется. Если мой муж — лев, то его давно утраченный друг скорее шакал. Опасный, жестокий, но вызывающий брезгливое отвращение, а не уважение.

— Мне пришлось долго ждать этой встречи, жена моя…

— Я не твоя жена, —