Ди - Пи в Италии - Борис Ширяев

Бог безмерно милостив ко мне.

Мы входим в палаццо.

Говорят, что первое впечатление о человеке всегда самое верное. Так это или нет, я не знаю, но твердо уверился по опыту, что первое впечатление всегда бывает самым глубоким и ярким.

Первым, что я ощутил, взглянув на входящего в приемный зал Великого Князя, было осознание огромной спокойной силы, разлитой по всей Его фигуре, чувствующейся в Его уверенной, несколько медлительной поступи, струящейся в Его вдумчивом, испытующем взгляде.

Второй моей мыслью было:

— Как похож на Александра Третьего! Добавить лишь бороду и прямо портрет его, такого, каким он был еще Наследником во время Русско-Турецкой войны.

Пока Н. Э. Вуич представляет меня Великому Князю, мы оба внимательно осматриваем друг друга.

— Вот он какой, «человек оттуда», бывший концлагерник, — как мне кажется, думает Великий Князь.

— Вот он, тот реальный Иван-Царевич, о котором думают, не зная даже его имени, которого ждут миллионы, оставшихся «там» моих братьев, ждут и жаждут, не ведая даже, существует ли он в реальности, — думаю я.

Признаюсь моим читателям: мой опыт общения с высокопоставленными особами очень невелик. В далеком прошлом я был вольноопределяющимся в том гусарском полку, которым командовал великий князь Михаил Александрович. Раз даже он похвалил меня за лихую вольтижировку и я ответил:

— Рад стараться, Ваше Императорское Высочество!

Это все.

Но даже и тогда брат Государя был для меня прежде всего только командиром полка, только одним из членов Великой Фамилии, не несущим на себе какой-либо особой исторической миссии.

Теперь — иное. Я стоял перед человеком, которому рано или поздно предстоит взять в свои руки кормило моей измученной Родины, вероятно, в самый трудный, самый тяжелый момент ее жизни, когда сигналом, призывающим Его туда будет SOS, выкрикнутый сотнею миллионов до конца исстрадавшихся людей. Я стоял перед реальным, живым человеком, которому предстоит воплотить в себе вековую мечту народа о победившем злого Кощея светлом Иване-Царевиче.

Мудрено-ли, что я чувствовал себя несколько связанным?

Но это длилось лишь пару минут. Простота обращения Великого Князя, обаяние нежного бархатистого голоса Великой Княгини разом дали мне возможность быть самим собою, без какой-либо маски, какого-либо напряжения, принуждения себя.

Это была не аудиенция, не официальный прием, а простой, прямой и откровенный разговор двух разом ставших близкими и понятными друг другу людей. Но удивительно было то, что я, — старый газетный волк, проинтервьюировавший на своем веку множество лиц всех видов, рангов и состояний от Надир-Хана Афганского, проезжавшего через Ташкент по пути к Трону Эмиров, до Васьки Драгуна, бандита, соловецкого смертника, за час до его увода на казнь, я, считавший себя опытным интервьюером, тут оказался на положении интервьюируемого.

Разговором всецело управлял Великий Князь, порою задавая мне вопросы, порою наводя, наталкивая меня на выводы и сообщения. Я почувствовал это с первых же слов и чем дальше, тем все более и более убеждался в том, что каждый Его вопрос не случаен, что он звено в цепи, протянутой по ясному для спрашивающего плану.

Великий Князь то искал подтверждения уже известного Ему, то заполнял пробелы в своем представлении о том, что происходит «там» за непроницаемым железным занавесом.

Из этих вопросов было ясно видно, насколько Его осведомленность о современной России шире и глубже, чем представления о ней тех, кто, просидев четверть века в своей парижской или нью-йоркской квартирке, безапелляционно и «безошибочно» разрешает сложнейшие моменты жизни народов СССР.

Осторожность в выводах и решениях, крайняя осмотрительность и предельная вдумчивость — основные черты Великого Князя Владимира Кирилловича, определенно выявленные Им в полуторачасовой серьезной беседе.

Он много знает и хочет узнать еще больше. Он ясно видит огромные сдвиги, произошедшие в массах народов России за это, равное трем векам, тридцатилетие. Он знает, что эти народы уже не таковы, какими видел их Его почивший Родитель, не таковы, какими представляет их по привычке большинство «старой» эмиграции, не таковы, какими описывали их даже правдивые и чуткие писатели дней минувших…

Где же тот новый «аршин», с которым можно и нужно подойти к Новой Грядущей России? Кто даст его Главе славной, великой Российской Династии? Не на нас ли «новых» и «новейших» лежит долг ответа на эти вопросы Великого Князя?

Он обладает способностью «раскрывать человека». Я чувствую это на себе. Через десять минут от моего стеснения уже нет и следа. Мне тесно в рамках «этикета», как я его себе представляю.

Будь, что будет! Я становлюсь окончательно самим собой, вскакиваю с кресла, жестикулирую, представляя в лицах тех, о ком рассказываю.

Исполняющий обязанности церемонимейстера Н. Э. Вуич знает меня давно и будет снисходителен. Но сам Князь? Но Его Августейшая Супруга?

Я с волнением взглядываю на них. Слава Богу! Во внимательном, вдумчивом взгляде Главы Династии я читаю, что именно этого полного «раскрытия» Он и хотел, а ласковая улыбка на прекрасном лице Великой Княгини ободряет меня еще больше.

Как быстро пролетают полтора часа! Сколько еще хотел бы и мог бы рассказать я о людях живущих «там»… но Великий Князь и так просрочил полчаса, предназначенных для другой встречи. Нужно откланиваться.

Тихий аристократический квартал Вечного Города, где не слышно ни авто, ни трамваев, снова принимает нас в свою лиловую полутьму.

Вот какой он, Иван-Царевич, — подвожу я итог своих впечатлений. — Итак… Сила? Есть. Большая внутренная духовная сила. Она видна. Любовь? Есть. Она чувствовалась в каждом вопросе. Глубокая, крепкая любовь. Знание тех, к кому Он призван притти? На это трудно ответить после всего одной лишь встречи, но стремление, явно выраженное движение к этому знанию высказано ясно и определенно. Раз так, придет и познание… «Аршин» будет найден тем, кто его ищет. Он — «перо Жар-Птицы», рассеивающее и побеждающее тьму.

Любовь и сила не могут не дать его Иван-Царевичу!

В лагере Пагани, куда я возвратился после двухдневной поездки в Рим, тайна органически не выживает. Да я и не делал тайны из цели своей поездки.

Тотчас же по приезде мой картонный параван подвергся штурму. В качестве передового отряда в него вступили оба мои коллеги, и экс-сербский конституционалист и экс-советский экс-марксист. Их сопровождала особа женского пола и мужской внешности, выполнявшая у нас в лагере функции цензора нравов и арбитра хорошего тона. Судя по ее рассказам, она была близка ко Двору во время оно, а там Бог знает…

— Ну-с… — атакует меня Барабанов, — каковы течения в звездных сферах? Доросли ли мы до конституции английского типа или все еще пребываем в первобытно-самодержавном состоянии?

— Великий Князь не обсуждал со мною столь глубоких вопросов, и я не смогу информировать вас.

— Жаль. При гарантии демократической конституции наша поддержка была бы обеспечена.

— Относительно английской конституции вы лучше с Селиверстычем поговорите. Каково его мнение и кого они поддержат!

— Кто это они?

— Колхозники.

— А, чернозем? Ну, он так черноземом и останется! Решать будем мы, интеллектуалы. История учит нас, что при всех переворотах роль эмиграции…

— Ну, и решайте себе на здоровье! — перебиваю я его трескучие сентенции.

— Спорить можете после, — прерывает нас некогда близкая ко Двору мужеподобная дама. — Я спешу. Скажите мне лучше, как была одета Великая Княгиня?

— В темном платье, а подробностей не помню.

— Самого интересного и не помните. Были на ней драгоценности?

— Может быть. Не заметил.

— Куда вы смотрели? — строго басит дама. — Ну, интересна она, по крайней мере?

— Очень. Больше того — обаятельна.

— У вас, мужчин, каждая юбка обаятельна…

— Меня вы в этом вряд-ли обвините, — оправдываюсь я. — Я во всем лагере ни одну женщину интересной не считаю.

Дернул же меня черт ляпнуть эту фразу! По лицу своей собеседницы я вижу, что у меня появился новый непримиримый враг…

— Ну, а вы о чем пришли меня спросить? — обращаюсь я к бакинскому коллеге, когда мы остаемся вдвоем. — Буржуазная английская форма правления вас не интересует. Об отношении Великого Князя к марксизму, что-ли?

— Бросьте шутить, — отмахивается экс-марксист, — Я же откровенно говорил вам: марксизм послал к черту еще в СССР, а другой догмы у меня нет. В голове кавардак какой-то…

— Так о чем же?

— Сам не знаю. Личность не играет ведущей роли в историческом процессе…

— Так какого же дьявола вам надо?

— Мне, собственно говоря, ничего не надо, — смущенно сознается бакинец, — я бы и не пришел… Меня жена послала расспросить вас. Странное дело, армянка, а убежденная монархистка! Впрочем, что-ж удивительного: у нас, армян, сепаратистов мало, а к монархии — симпатии… Понятно. Мы — народ практический.