Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты знаешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если могу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобой и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни, мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

Ей вспоминается: они вдвоем с Петром Петровичем; она сидит, он стоит перед ней, немного взволнованный.

— У меня впечатление, Таша, что ты просто не умеешь вести хозяйства. У тебя всегда не хватает денег.

— Не знаю. Может быть, Пьер, — рассеянно соглашается она, но знает, что это не так. Она очень экономна и думает о другом: почему никогда Петр Петрович не упрекнул ее в том, что ему приходится содержать детей Пушкина? Почему ни единого слова не сказал о тех 50 тысячах, которые она положила в банк за издание собрания сочинений Пушкина? Она ценит его такт, его понимание, что эти деньги законно предназначены детям поэта.

Наступал вечер, и в комнату, где они сидели вдвоем, приходили дети — младшие играли, старшие читали. Наталья Николаевна мастерила из своего старого платья одежду для дочери. Семья экономила свет.

Уезжая надолго, Ланской с некоторым беспокойством оставлял жену. Она была еще очень хороша собою и при желании могла иметь много поклонников. Наталья Николаевна по этому поводу писала ему:

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью божией такое глубокое чувство, я им дорожу… Суета сует, все только суета, кроме любви к богу, и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».

И опять же невольно, наряду с этим письмом, память возвращала прошлое: она могла сказать те же слова Пушкину — что никакой француз не мог отдалить ее от него.

Петр Петрович поднялся, на ослабевших ногах, минуя гостиную, прошел в кабинет и там, скрываясь ото всех, плакал, как ребенок.

Зимой 1837 года он, ротмистр кавалергардского полка, был увлечен Идалией Григорьевной Полетикой, внебрачной дочерью Григория Александровича Строганова и графини д'Ега. Муж Идалии, которого в свете называли «божьей коровкой», — его начальник. В гостях у общих знакомых Идалия, взяв под руку Ланского, спросила значительно:

— Вам, Петр Петрович, могу я доверить чужую душевную тайну? И согласитесь ли вы из любви ко мне помочь в одном сердечном деле?

Он ответил красавице, что готов для нее на все и будет нем как рыба. Тогда Идалия пояснила, что ему придется в назначенный день охранять ее квартиру, в которой состоится свидание ее подруги и родственницы Натальи Николаевны Пушкиной и Дантеса.

Петр Петрович не был знаком с Натальей Николаевной, но когда Идалия назвала ее, соединив ее имя с Дантесом, ему стало не по себе (и до него дошли сплетни о Наталье Николаевне), но отказаться было поздно.

Квартира Идалии Полетики — в кавалергардских казармах, и Петру Петровичу было поручено прогуливаться около дома, чтобы вдруг не нагрянул тот, неусыпно следящий за четой Пушкиных, кому не следовало знать об этом свидании. Гуляя возле дома, он видел, как в окно, поднимая занавес, несколько раз выглядывала Идалия, делая ему знаки рукой, ободряюще улыбаясь и посмеиваясь. Видел, как за десять минут до условленного времени Дантес взбежал на крыльцо и исчез в дверях. Через некоторое время подъехала карета, и из нее неторопливо и спокойно вышла Наталья Николаевна. Вышла, не оглядывая улицу, — будто царица, привыкшая повелевать и верить в праведность своих поступков.

Эту царственность подметил в Наталье Николаевне Пушкин. Еще в 1834 году из Петербурга в Полотняный завод он писал ей:

«Будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна».

Свидание длилось не более десяти минут. Наталья Николаевна вышла из дома с таким же достоинством, как и вошла, только щеки ее пылали, а излом левой брови обозначился резче.

В эти десять минут мимо никто не проходил, только ломовые лошади провезли сани с кирпичом.

Ланской был глубоко убежден, что свидание это не было радостью для Натальи Николаевны, что для нее оно оказалось полной неожиданностью — по сговору Идалии Полетики и Дантеса — и она ни в чем не уронила своего достоинства. И когда разразилась трагедия в доме Пушкиных, когда до Ланского дошли слухи об анонимном письме, сообщившем Пушкину об этом свидании, ему снова стало не по себе. Знали об этом свидании он, Идалия Полетика, Наталья Николаевна и Дантес. Кто же решился на такое черное дело?

После этой истории Ланской охладел к Идалии, но стал внимательнее присматриваться к ней. Она была хороша. С роскошными рыжими волосами, цвета темной меди, каждый раз уложенными в новую замысловатую прическу, с зеленоватыми недобрыми глазами. Ланскому она напоминала хищницу, которая, изнеженно прищуриваясь, незаметно намечает жертву и внезапно кидается на нее, выпустив острые когти. В свете она была известна своей красотой. С Пушкиным общалась еще до его женитьбы, и многие утверждали, что когда-то была она страстно и безответно влюблена в него. Своих стихов он ей не оставил, как другим женщинам, с которыми его связывали нежные чувства. Рассказывали, что когда-то она настойчиво просила Пушкина написать в ее альбом. Он не отказался и написал. Идалия прочла стихи и осталась довольна выражением чувств к ней поэта. Но один из ее гостей обратил внимание, что за подписью Пушкина стояла дата, не соответствующая времени: «1 апреля». Значит, по народному преданию, не следовало верить написанным стихам.

После свадьбы Ланского с Натальей Николаевной они встречались с Полетикой у знакомых. Встречались не как друзья, а