Из зарубежной пушкинианы - Фридкин Владимир Михайлович

При выходе из здания Томаса Джефферсона, где помещалась Библиотека Конгресса, полицейский не обратил на меня ни малейшего внимания. Я вспомнил, что и при входе никто не проверял ни моего паспорта, ни сумки. Как мне объяснили знакомые, во многих американских библиотеках книги и рукописи имеют экслибрисы, обработанные слабым радиоактивным препаратом. Зажигается табло, и по сигналу тревоги злоумышленника немедленно останавливают. Нет, это не знак доверия к читателю, а просто рациональное использование современной техники.

Я вышел на оживленную 1-ю улицу, по которой медленно протекал бесконечный поток машин. Под беспощадным августовским солнцем город задыхался от раскаленного асфальта и бензинового угара. Впереди в знойном мареве будто проплывал белоснежный купол конгресса. За конгрессом, перед Национальной галереей, я прошел мимо увитого плющом здания Смитсоновского института, похожего на староанглийский замок и странно контрастировавшего своими башнями и зеленью на фоне тяжеловесной безликой архитектуры города. Только утром в этом здании, в институте Кеннана, я напал на след дневника. На его розыски у меня был всего один день. И вот теперь, когда я нашел его, нужно было уезжать, а дневник оставался непрочитанным. Эта мысль не давала мне покоя.

Я еще не знал в этот знойный вечер, что завтра мне предстоит самый трудный из пережитых мной перелетов. Американская администрация отменила прямые авиарейсы из США в Москву. Я улетал последним рейсом Аэрофлота. Целый день наш самолет не заправляли, а когда мы наконец поднялись в воздух, то объявили, что горючего мало и мы вынуждены сделать посадку в Канаде. Потом — бессонная ночь в аэропорту в Монреале и перелет через океан. В общем, у меня было время вспомнить историю моей американской находки. История эта началась давно…

Вскоре после гибели Пушкина В. А. Жуковский написал в феврале — марте 1837 года письмо Бенкендорфу, в котором подвел итог порученному ему делу: разбору бумаг покойного поэта. В этом письме В. А. Жуковский, в частности, писал: «Пушкин был знаком целому Петербургу; сделали для погребения его то, что делается для всех; дипломатический корпус приглашен был, потому что Пушкин был знаком со всеми его членами». Именно это свидетельство В. А. Жуковского побудило впоследствии П. Е. Щеголева, исследовавшего дуэльную историю и гибель поэта, обратиться к материалам донесений дипломатов, современников Пушкина, аккредитованных при русском дворе. Собирать и изучать этот материал П. Е. Щеголев начал еще до Первой мировой войны. Вот как пишет об этом он сам:

«Предполагая, что в депешах и донесениях иностранных дипломатов, находившихся при Петербургском дворе в 1837 году, могут оказаться сведения, любопытные для истории дуэли Пушкина с бароном Геккерном, я обратился в Пушкинскую академическую комиссию с просьбой о содействии в разыскании сих материалов. Комиссия отнеслась весьма сочувственно к моему предложению и постановила возбудить соответствующее ходатайство у министра иностранных дел. Министр, идя навстречу ходатайству комиссии, поручил нашим представителям при иностранных дворах войти в сношение с министрами держав, при которых они аккредитованы, по вопросу об извлечении из дипломатических архивов могущих там быть сообщений о дуэли и смерти Пушкина. Поручение министра было выполнено нашими представителями в Афинах, Берлине, Вашингтоне, Вене, Дрездене, Копенгагене, Лондоне, Мюнхене, Париже, Риме, Стокгольме и Штутгарте. Безрезультатными оказались только поиски в Афинах и Вашингтоне… В ответ на обращение нашего посла в Вашингтоне Государственный департамент уведомил его, что „несмотря на тщательный пересмотр донесений, как г-на Клея, так и генерального консула Абрагама П. Гибсона, и разной другой переписки за 1837 год, не удалось найти каких-либо сведений, касающихся дуэли и преждевременной смерти русского поэта“».

Итак, поиски в Вашингтоне, проведенные еще в начале XX века по инициативе П. Е. Щеголева, не дали ожидавшихся им результатов. Но ведь архив Клея мог содержать другие материалы как о самом Пушкине, так и о его окружении. Известно, например, как много интереснейших сведений почерпнул П. Е. Щеголев из депеш вюртембергского посла князя Гогенлоэ-Гирхберга. Даже в наши дни изучение этого архива на месте, в Штутгарте, открыло новые неизвестные ранее подробности. И только в наши дни были опубликованы интереснейшие материалы из нидерландских архивов. Сам П. Е. Щеголев считал необходимым продолжить розыски во французских архивах, когда писал, что «приходится все-таки предполагать, что в архивах французского министерства иностранных дел находятся и остаются неразысканными и другие сообщения о деле Пушкина или, по крайней мере, о роли д’Аршиака». Но дипломаты писали не только о гибели Пушкина. Они оставили воспоминания о том, что Анна Ахматова называла «пушкинской эпохой, пушкинским Петербургом».

Духовное, нравственное бытие Пушкина безгранично, оно продолжалось и после его смерти и будет продолжаться всегда. Но его физическая жизнь, такая короткая, особенно если смотреть на нее с расстояния, которое отделяет нас от Пушкина, протекала в реальном масштабе времени, среди реальных людей, современников Пушкина, которых он или озарил своим светом, или предал суду потомков. Вот почему никогда не утрачивался интерес к документам пушкинских современников. В них остается отзвук пушкинской эпохи, которую Пушкин сделал интересной тем, что в ней жил.

Обо всем этом я думал в Москве, еще только готовясь к поездке в США на Международную конференцию по физике. Именно в это время я нашел в литературе указание на то, что в отделе рукописей Библиотеки Конгресса в Вашингтоне находится архив Джона Рэндольфа Клея и в нем его неопубликованный петербургский дневник.

После конференции времени на поиски оставалось мало, и Джордж Тэйлор посоветовал поторопиться. В 1974 году бывший американский посол в Москве Джордж Фрост Кеннан основал в Вашингтоне институт, который ныне носит имя его деда, Джорджа Кеннана (1845–1924). Джордж Кеннан, исследователь и путешественник, много лет посвятил изучению России, с большой симпатией относился к нашей стране. Во многом благодаря его деятельности Америка времен Вудро Вильсона узнала правду о нашей революции. Задача института Кеннана — изучение советско-американских культурных и исторических связей, систематизация и изучение русских архивных материалов в США. В 1981 году институт Кеннана заканчивал работу по созданию сводного каталога всех русских архивов в США. Среди прочего в нем должны были находиться архив и дневник Клея. Для посещения института Кеннана требовалось специальное разрешение, которое выхлопотал все тот же Тэйлор, сосед Кеннана по Принстону. Вот каким образом я оказался в последний день в институте и разыскал в его каталоге ссылку на архив и дневник Джона Рэндольфа Клея, хранившиеся в отделе рукописей Библиотеки Конгресса. И уже через несколько часов я держал в своих руках дневник и письма Клея.

Ранним утром 9 августа 1830 года у причала Кронштадтской гавани бросил якорь английский фрегат. Зябко кутаясь в рединготы и придерживая шляпы, которые трепал ветер, на берег сошли двое. Взглянув на паспорта путешественников, офицер отдал честь и указал на стоявший у причала парусник. Через несколько часов они увидели горевший на солнце шпиль Адмиралтейства. А в полдень, когда с кронверка Петропавловской крепости раздался пушечный выстрел, их карета подъехала к гостинице Демута на Мойке. Так начался первый петербургский день секретаря американского посольства при дворе Николая I Джона Рэндольфа Клея. Его спутником был сам посол США Джон Рэндольф Роанеке, но он пробыл в Петербурге всего сорок дней. В конце сентября посол заболел, переехал в Лондон и вскоре навсегда покинул Европу.

Клею в день приезда в Петербург шел двадцать второй год. И это была его первая поездка за границу, да еще с важной дипломатической миссией. Он родился в Филадельфии в семье скромного достатка и рано потерял родителей. Роанеке усыновил его. Когда в сентябре 1829 года президент Джексон поручает Роанеке возглавить посольство в России, тот приглашает Клея в качестве секретаря. И теперь Джон Рэндольф Клей, молодой начинающий дипломат, оказывается один во главе американской миссии при дворе могущественнейшего европейского монарха. Будучи всего лишь секретарем посольства, не имея ни опыта, ни положения, ни связей, он в ответе за всю миссию. Юноша из американской «глубинки», из общества, поднявшегося на дрожжах молодой буржуазной демократии, попадает в полуфеодальную Россию, в высший петербургский свет. Это было не просто путешествие из Нового Света в Старый, а переселение в другую эпоху. Сам Клей еще не знал тогда, что ему суждено прожить в России ровно семь лет. Открывшийся ему незнакомый удивительный мир поразил его, он был переполнен впечатлениями. Чтобы не забыть, не растерять их, Клей начал вести дневник.