Орли, сын Орлика - Тимур Литовченко

Здесь и произошло то, к чему почти месяц готовился Григорий: торжественный парад в честь молодой графини ле Брюн де Дентевиль, которым командовал Кароль (ну а кто же еще?), принимал же лично граф Орли де Лазиски. Сначала заснеженным плацем пролетела на вороных запорожская сотня во всей красе: казаки в серых барашковых шапках, ярко-малиновых кафтанах, шароварах и сапогах напоминали сгустки живого пламени, вскинутые к солнцу сабли сверкали так, что глазам было больно. За ними прогарцевали несколько колонн драгун в голубых мундирах с оранжевыми подкладками и обшлагами, с высокими черными плюмажами над треугольными шапками.

В самом деле, эти «шведы» были «синими».

Хотя запорожцы – красными…

Но это все равно! Главное – очень красивые мундиры. Красота, да и только!..

– И все же сознайся, дорогая: понравилось тебе здесь, в Коммерси? Или, может быть, все-таки не понравилось? Не зря ли мы ехали сюда?..

Григорий внимательно смотрел на молодую жену. Сейчас он более всего напоминал старательного ученика, который истратил много сил на то, чтобы выучить уроки, ответить четко, без остановки – и теперь ожидает приговора сурового учителя.

А она – что же она могла ответить, в самом деле?

Что все они молодцы?

Что от формы глаз не оторвать, столь оригинальны цвета и фасоны мундиров, лично подобранные мужем?

Что ей очень льстит, как запорожцы и драгуны старались ради нее, ничего не смыслящей в маневрах и парадах?

И что наилучший из всех воинов – именно он?

Он – ее любимый кавалер Григор Орли де Лазиски…

То есть – Григорий Орлик, как он научил называть себя, когда они были вдвоем.

Господи, до чего ж наивными могут быть даже самые умные мужчины!..

– Конечно, дорогой, в Коммерси мне очень и очень понравилось, – Луиза-Елена улыбнулась неподдельной светлой улыбкой. При этом была абсолютно искренней: ей и в самом деле понравилось… сколько внимания уделяет молодой жене дорогой Григорий.

А так…

Что ж – пусть играется в этих «солдатиков», сколько захочет!

К тому же, кажется, сами «живые игрушки» совсем не против, чтобы граф «забавлялся» с ними вволю: и «синие шведы» в мундирах цветов флага своей страны, а тем более запорожцы, которые в странных костюмах весьма походили на турок…

– Олена!

– Да?

– Олена, дорогая моя!

– Слушаю, слушаю внимательно!

– Должен кое-что тебе сказать.

– Так говори, пожалуйста.

После парада они вернулись в празднично украшенный дом и уединились в гостиной в ожидании обеда. Теплый воздух комнаты был насквозь пропитан солнечными лучами и хвойными ароматами. Они вдвоем, никто посторонний не увидит и не услышит супружескую беседу…

– Говори, Григорий!

Самый талантливый европейский дипломат и победоносный воин в конце концов смог выжать из себя следующую нелепицу:

– Ты знаешь… Нет-нет, не знаешь! Я знаю, что не знаешь… Так как не можешь знать…

Все это выглядело столь неуклюже, что Луиза-Елена едва не рассмеялась. Однако сдержалась: не позволяла серьезность момента.

– Благодарю, дорогая, – выдохнул Григорий, словно поняв и оценив ее усилие (а может, он действительно все понял?), и продолжил выжимать отрывистые слова: – Я очень влюблен… Влюблен в тебя… Именно в тебя, волшебная моя Олена… И это – истинная правда.

Луиза-Елена почти совсем задержала дыхание, словно опасалась спугнуть хрупкого мотылька, присевшего отдохнуть на нежный цветочек.

– Можешь смеяться надо мной, дорогая, но все же ничего подобного в моей жизни еще не происходило! Никогда-никогда не происходило!..

Тут она в конце концов не выдержала и улыбнулась одними уголками рта.

– Да, знаю, что это выглядит по меньшей мере странным… а возможно, даже абсолютно бессмысленным. Тем не менее, иначе не скажешь.

Бедняга Григорий перевел дух и продолжил:

– Ты могла услышать от верного моего Кароля, от слуг или неизвестно еще от кого другого… Да – я бывал влюблен. Даже не один раз, а дважды.

Теперь Луиза-Елена вздохнула с плохо скрытой грустью.

– Знаю, что об этом не принято говорить… тем более, с молодой женой… Тем более с тобой, любимая моя Олена… И тем более на Рождество…

– Нет-нет, почему же? Говори!

Луизе-Елене на самом деле тяжело было перенести такое признание.

Тем более – от мужчины, за которого она вышла замуж меньше месяца назад.

Тем более – от ее дорогого благородного рыцаря Григория.

Тем более – на Рождество…

Однако он услышал лишь то, что услышал, и продолжил неожиданную исповедь:

– Но тем не менее, ты знай об этом… просто знай: они были в моей жизни когда-то давно – но давно и умерли. Давно. Обе.

Луиза-Елена вздрогнула.

– Софийка… Она была первой. Мы были еще детьми, когда родители сговорились о нашем браке. Но потом случилось много чего… Поражение шведов и казаков под Полтавой, неудачная попытка моего отца с помощью поляков и крымцев освободить Украйну, поспешный отъезд в Стокгольм, бедность в эмиграции. Софийкин отец не выдержал ударов судьбы и вернулся на родину вместе с дочерью. Там Софийка тосковала по мне, очень тосковала. От тоски и умерла.

– Несчастная, – невольно сорвалось с уст… хотя Луизе-Елене не слишком легко было смириться с тем, что сердце ее любимого когда-то принадлежало другой женщине…

И даже девушке.

– Да, несчастная.

– А вторая?

Хоть как это было тяжело, но лучше уж выслушать все сразу, чем мучиться потом такой же ревностью.

– Другую звали Лейлой.

– Лейлой? – удивилась Луиза-Елена, хотя и знала, что муж полжизни прожил на Востоке.

– Лейла. Вдовушка-турчанка. С того времени, как нас с Софийкой разлучили… Знаешь, я тогда решил, что больше никогда уже не полюблю!

– Наивный!.. – вопреки напряженности момента, Луизе-Елене на миг стало весело.

– Разумеется, – согласился Григорий. – Прошло почти полтора десятка лет, и черные как ночь глаза Лейлы немного подлечили кровоточащие раны моего сердца. Но все же и с ней не судилось мне стать счастливым окончательно.

– Это потому, что ты католик, а она – мусульманка?

– Тогда нам это не мешало, – честно сознался Григорий, – хотя ты права: наша с Лейлой любовь была обречена от начала… вот хоть бы из-за веры!

– Это она тебя предала?

– Наоборот: отдала жизнь и свою, и своих слуг, только бы не предавать меня.

Большая светлая комната словно уменьшилась и затемнилась.

– Да, мне и самому жутко вспоминать об этом, но ведь оно было, было!.. Как и у каждого, у меня есть могущественные враги. Один из негодяев решил использовать нашу любовь для достижения победы надо мной. Тогда Лейла заразилась смертельной болезнью. И весь свой дом заразила также…

– Не упоминай о таком больше никогда, прошу! – взмолилась Луиза-Елена.

– Я не буду, разумеется. Только вот сейчас сказал, и хватит.

– Почему именно сейчас?

– Ведь нынче Рождество, а во время праздников о прошлом горе забыть легче. И к тому же ты иначе не поймешь, насколько я счастлив тем, что судьба милосердно подарила мне третью любовь!

Абсолютно неожиданно Григорий вскочил со своего кресла, упал перед женой на одно колено и промолвил торжественно:

– Пусть это звучит сколь угодно бестолково, но ныне и сейчас, дорогая моя Олена, я клянусь во что бы то ни стало уберечь нашу с тобой любовь от еще больших несчастий, которые постигли когда-то меня, Софию и Лейлу! Поверь: я буду очень стараться, чтобы ты была со мной веселой и счастливой. А чтобы печальной и несчастной – так этого не будет никогда-никогда! Ведь всю свою неизрасходованную нежность с удовольствием отдам тебе! Только тебе одной, любимая моя Олена, госпожа измученного моего сердца!..

Сказал это – и замер, припав губами к ее руке. А Луиза-Елена сидела в кресле молча и гладила светлые волнистые волосы Григория. В этот момент она ненавидела нынешнюю моду, заставлявшую мужчин прятать настоящую прическу под париком. Как хорошо, что сейчас они одеты просто, по-домашнему, без этих глупых изощрений… Ведь у него такие красивые, мягкие, шелковистые волосы, которые так приятно гладить…

– И еще чрезвычайно благодарю за «синих шведов», дорогая моя Олена.

– За что же здесь благодарить?

– За замечательный свадебный подарок.

– А-а-а… они?

Теперь у Луизы-Елены не хватало слов.

– Кто именно? Не понял…

– Твои бывшие женщины, София и Лейла?

В его светло-карих глазах читался немой вопрос.

– Что именно дарили тебе они?

– Почти ничего.

– Неужели?!

– А чему здесь удивляться? Когда мы жили в эмиграции в Стокгольме, каждая серебряная крона казалась роскошью. Что же могла подарить мне Софийка, кроме ласкового взгляда?

– А Лейла?

– Ради ее же безопасности мы старались скрыть нашу любовь от посторонних, а подарки могли нас выдать. То, что произошло, лишь подтвердило опасения. И я был счастлив уже тем, что несчастная Лейла отогрела мое сердце. Ее любовь сама по себе была огромной ценностью для нас обоих.