История советского библиофильства - Павел Берков

Как ни прав Короленко в своей красноречивой и тонкой характеристике «воображаемой библиотеки», но одно дело почувствовать библиофильскую индивидуальность той или иной личной библиотеки, и другое — изучить ее и изучить так, чтобы иметь представление о ней не как об индивидуальном явлении, а как о части истории того или иного национального библиофильства, т. е. части национальной культуры. В западноевропейских странах, в США и в дореволюционной России существовал обычай печатать каталоги собственных библиотек, сохранившийся на Западе и до сих пор. Ясно, что такие каталоги отчасти дают возможность познакомиться с «библиографическим портретом» библиотеки и ее владельца, но того «веющего духа», о котором с удивительной проницательностью писал В. Г. Короленко, никакие каталоги и самые блестящие предисловия к ним передать не могут. И все же наличие печатных или, — на худой конец, — рукописных каталогов личных библиотек лучше, чем отрывочные характеристики старых библиофилов или воспоминания книгопродавцев и антикваров, обеспечивает историку библиофильства возможность рассказать о том или ином книголюбе, о той или иной прославленной или пусть только известной библиотеке. Так, например, немецкий библиофил Г. А Э. Богенг в своем «Очерке специальных знаний для книгособирателей» (Берлин, 1909–1910) изложил историю мирового и особенно европейского библиофильства с древнейших времен и до начала XX в. в основном по печатным каталогам немецких, французских, английских, итальянских и даже русских личных библиотек.

Имея дело с историей советского библиофильства, мы лишены возможности пользоваться печатными каталогами личных библиотек. Лишь сейчас возникает у нас этот вид библиофильской литературы: первый такой каталог — «Русские поэты XX века» покойного А. К. Тарасенкова — вышел в 1966 г.; второй — «Моя библиотека» Н. П. Смирнова-Сокольского — вышел в 1969 г.; третий — каталог выставки из собрания ленинградского библиофила пианиста М. С. Лесмана — подготовлен к печати. Готовится к изданию каталог библиотеки И. Н. Розанова. Рукописных каталогов у нас тоже очень мало; обычно мы называем каталогами простые описи, чаще всего составляемые наследниками владельца библиотеки или каким-либо антикваром по их поручению, — для продажи или передачи в государственное книгохранилище. Такие перечни не отмечают, как правило, индивидуальных особенностей описываемых экземпляров, часто — «уникальных».

Говоря о библиотеке Демьяна Бедного, мы не располагаем ни личными впечатлениями и воспоминаниями о ней, ни печатным, ни рукописным каталогом. Мы пользовались устными сообщениями и печатными сведениями, — и, конечно, в таких случаях необходимо проявлять большую осторожность: слишком часто об этом пишут люди мало осведомленные и желающие приукрасить факты.

О библиотеке Демьяна Бедного ходили баснословные слухи. Говорили, что она насчитывала чуть ли сто тысяч томов и занимала будто бы всю квартиру поэта сначала в Кремле, затем на ул. Димитрова и целую дачу под Москвой. Однако в печати — и совсем незадолго до того, как библиотека была ликвидирована — указывалось, что в ней насчитывается 30 тыс. книг. Во всяком случае, она считалась и считается первой по величине и по своему подбору книг среди библиотек советских библиофилов за все время после 1917 г.

Из скупых фактических данных о собрании Д. Бедного все же можно заключить, что это была библиотека так называемого универсального характера и что она содержала много разделов — истории, философии, этнографии, мировой и русской литературы, русского фольклора и т. д. — и, кажется, в особенности много редких книг. Дошедшие до нас свидетельства — немногочисленные письма самого Д. Бедного, воспоминания о нем, указания книгопродавцев — свидетельствуют, что поэт основательно знал литературу «русских книжных редкостей» и стремился подобрать полный комплект их. Сын Д. Бедного, Свет Придворов писал: «У отца был острый „нюх“ на старую книгу и какое-то особое счастье нападать на нужное издание». К этим словам должно прибавить, что антиквары специально приберегали для Д. Бедного, как, впрочем, и для других щедрых покупателей, особенно «уникальные» раритеты, зная, что за ценой он не постоит. Нам передавали, что и П. П. Шибанов и директора «Международной книги», как, вероятно, и директора других антикварных магазинов, подбирали для поэта книги по его библиофильскому «профилю».

Свет Придворов, охарактеризовав в отрывке «У себя дома» строгий рабочий режим Д. Бедного, прибавляет: «Лишь иногда отец, нарушая распорядок дня, отправлялся раньше положенного времени в одну из букинистических лавок. Надо сказать, что для него книга являлась как бы живым существом» (136). В другом месте С. Придворов, повторив те же слова, прибавляет: «…к которому он относился с необычайной чуткостью и подчеркнутым вниманием. Запомнилось, как однажды, разглядывая повреждения корешка одной книги, он заметил: „эта книга истекает кровью, как лебедь, подбитый жестоким охотником“. И тут же позвонил переплетчику» (135).

Из немногочисленных сведений о редких книгах, находившихся в собрании Д. Бедного, наибольший интерес представляет перечень, содержащийся в воспоминаниях С. Придворова.

«Отец разыскал такие книги, как „Героическая песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода — Северского Игоря Святославовича“ (1-е, 1800 года издание „Слова о полку Игореве“); „Иллюстрированный альманах“ И. Панаева и Н. Некрасова (1848 год, в продажу не поступал); „Карманная книжка для в** к** (вольных каменщиков) и для тех, которые и не принадлежат к числу оных“ (отпечатана в университетской типографии Н. Новикова в 1783 году и была запрещена); Я. Княжнин „Вадим Новгородский“ (по распоряжению Екатерины II конфискована и уничтожена); Н. Некрасов „Мечты и звуки“. СПб., 1840 (редкость; автор по выходе книги в свет тщательно скупал и уничтожал приобретенные экземпляры); В. Одоевский „Пестрые сказки с красным словцом…“ СПб., 1833; Н. Павлов „Три повести“. М., 1835 (книга запрещена за помещенную в ней повесть „Ятаган“); М. Петрашевский „Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка“. СПб., 1845 (по выходе 2-го выпуска уничтожена); В. Проташинский „Двенадцать спящих бутошников. Поучительная баллада Елистрата Фитюлькина“. М., 1832 (изъята из продажи за насмешку над полицией); В. Серебренников „Искусство брать взятки. Восточная сказка“. М., 1838 (в продажу не поступала); А. Скабичевский „Очерки развития прогрессивных идей в нашем обществе“. СПб., 1872 (издание было конфисковано и уничтожено)» (135).

Если действительно верны предания о 30-тысячном книжном собрании Д. Бедного, то перечисленные выше книги составляют количественно ничтожную долю его. Как вспоминал Н. П. Смирнов-Сокольский и как явствует из письма поэта к Ф. Г. Шилову от декабря 1928 г., были у Д. Бедного и другие редкие книги, которые не отмечены в списке С. Придворова. (Например, «Житие Федора Васильевича Ушакова» А. Н. Радищева, «Описание вши» в переводе Ф. В. Каржавина (1789) и др.).

Вполне законен вопрос, отразились ли в художественном творчестве Д. Бедного его библиофильские увлечения. Насколько нам известно, в литературе о поэте вопрос этот освещен мало. Между тем в стихотворениях Д. Бедного встречаются цитаты из принадлежавших ему редких книг, например, из «Сорока трех способов повязывать галстук» или из произведений русских поэтов XIX в. Вопрос о библиофильстве Д. Бедного и отражении последнего в его творчестве с наибольшей полнотой рассмотрен в называвшейся выше книге И. С. Эвентова.

К середине 30-х годов Демьян Бедный вынужден был расстаться со своей библиотекой, — он продал свое «необыкновенное собрание», как назвал библиотеку Бедного литературовед А. Л. Дымшиц, Государственному литературному музею за треть ее действительной стоимости (29, с. 224). Но библиофил может расстаться со своими книгами, но не с любовью к ним. В конце 30-х годов А. Л. Дымшиц встретился с Демьяном Бедным: «А книги все-таки покупаю. Привычка», — сказал Ефим Алексеевич (29, с. 356).

«До самой смерти, — писал С. Придворов, — он не переставал изумлять окружающих своими неуемными поисками редких книг. Страсть к книгам стала свойством его натуры. Уже совершенно больной, он все еще мечтал о каких-то редчайших экземплярах, которые, как он был уверен, удастся раскопать в тайниках букинистов» (136).

В письмах из Германии к друзьям и из Москвы к Ф. Г. Шилову (и то, и другое — 1928 г.), в воспоминаниях сына поэта и других лиц Д. Бедный выступает как самый настоящий библиофил: он радуется, что за три рубля купил редкую книгу XVIII в., тем более редкую, что на ней имелся автограф поэта-декабриста Рылеева; он не считает неэтичным «перехватить» «Житие Федора Васильевича Ушакова» у Н. П. Смирнова-Сокольского, имевшего неосторожность рассказать Д. Бедному, что в таком-то антиквариате продается эта редчайшая из всех русских книг; он встает для этого раньше обычного, чтобы поспеть в книжный магазин к его открытию, и т. д. — словом, повторяет то, что в том или ином виде известно нам из биографий других «заядлых» библиофилов.