Тайна Белой Розы (ЛП) - Пинтофф Стефани

Я снова окинул взглядом кабинет Аллана Хартта, который был почти таким же аскетичным, как и его дом. Ни картин на стенах, ни книжных полок, ни личных писем, ни записок на письменном столе, ни даже ковра на деревянном полу. Кроме нескольких научных трактатов, на книжных полках можно было найти только стопку студенческих эссе. А декан Гилл уже заверила нас, что профессор Хартт — уважаемый член профессорского состава, и никаких претензий к нему никогда не было.

Я сел за стол и выдвинул верхний ящик.

— Когда профессор Хартт стал преподавать на вашем факультете? — спросил я декана Гилл.

Ее брови сошлись на переносице, пока она подсчитывала годы.

— Он пришёл к нам в 1885 году, когда был ещё новоиспеченным доктором философии из Колумбийского университета.

— Полагаю, его специальность — европейская история, — сказал я, заметив содержимое книжных полок.

Женщина кивнула.

— Неужели вам обязательно проверять содержимое каждого ящика?

Я вежливо кивнул, но понимал, что на самом деле хватаюсь за соломинку. И хотя я не ожидал никаких ответов от содержимого профессорского стола — карандашей, бумаги, скрепок и других канцелярских мелочей — я не мог работать, спустя рукава.

— У него должен быть календарь, — сказала я, наконец, в отчаянии отодвигая стул.

Декан бросила на меня озадаченный взгляд.

— Или записная книжка, куда он записывал встречи и расписание?

— Да, да, конечно. — Она махнула рукой, чтобы я следовал за ней в маленький кабинет секретаря в конце коридора. Я так и сделал, предоставив Изабелле обыскивать полки под книжными шкафами профессора Хартта.

— Наша секретарша сегодня дома, болеет, но она ведет все записи на прием к профессорам. Видите ли, большинство из них проводят больше времени в аудитории или научной библиотеке, чем в своих кабинетах. Поэтому одного человека нам вполне хватает, чтобы обрабатывать запросы студентов на встречи.

Она провела меня в кабинет, в котором едва помещались письменный стол, стул, книжная полка и тумбочка с телефонным аппаратом.

Мне удалось протиснуться между столом и стеной, почти не оставив места, пока декан водила пальцем по стопке записных книжек.

— Вот, Аллан Хартт. Держите.

Она протянула мне тонкую картонную папку, которую я тут же раскрыл на октябре 1906 года. Внутри было два разных почерка: один — мелкий и аккуратный, практически каллиграфический; другой — жирный, неряшливый, с размазанными буквами.

Мои инстинкты подсказывали мне, что секретарь вела первую часть записей, а сам профессор — вторую.

Большая часть дней профессора была заполнена встречами со студентами, судя по именам и ссылкам на занятия, которые отмечала секретарша.

Сам профессор использовал инициалы — и я сразу же увидел, что в понедельник двадцать второго числа стояла пометка «Х.Дж.». Хьюго Джексон?

Это могло быть той связью, которую я искал. Участвовал ли Аллан Хартт во встрече с Алистером и двумя убитыми судьями в прошлый понедельник? Но та встреча ведь была посвящена делу Дрейсона…

Хотя декан Гилл сказала мне, что профессор Хартт родился в Нью-Йорке в известной семье и вращался в тех же социальных кругах, что и Алистер, должна была быть какая-то другая причина, по которой профессор истории присоединился бы к дискуссии о Дрейсоне.

Я пролистал предыдущие месяцы и увидел похожие аббревиатуры: иногда «Х.Дж.», а иногда «АП» или — что еще более тревожно — «АС». Алистер Синклер?

Это было еще одним подтверждением того, что Изабелла обнаружила в календаре судьи Портера: свидетельство того, что эти люди регулярно встречались в течение нескольких месяцев.

А последнее доказательство пришло от Изабеллы, которая с обеспокоенным выражением лица подошла к комнатке секретаря.

— Я закончила обыскивать его кабинет и нашла вот это, Саймон. — Она протянула мне сложенное письмо. — Оно было спрятано между одной из его книг по истории и задней стенкой книжного шкафа.

Я знал, что внутри, ещё до того, как мои пальцы разорвали конверт: партитура. Всего два ряда, но, безусловно, в том же стиле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Меня охватила неприятная мысль. Четверо мужчин встречались регулярно. Трое теперь были мертвы — те же трое, что получили музыкальные шифры за несколько дней до своей смерти. Если Алистер был четвертым, значит, он в опасности. И учитывая убийство профессора Хартта — даже больше, чем он мог себе представить.

— Ты должна это увидеть. — Я протянул Изабелле записную книжку, указав ей нужные даты.

Судя по странному выражению лица Изабеллы, я не сомневался, что ей пришла в голову та же мысль, что и мне. Она прикусила губу и потянула себя за локон волос, как часто делала, когда беспокоилась о чем-то.

— Что-то не так?

— Я выяснила, откуда они знали друг друга, — произнесла Изабелла. — Идём.

Она жестом пригласила меня вернуться в кабинет профессора, и декан Гилл последовала за нами.

Оказавшись там, она указала на дипломы в рамках на стене, скрытые за дверью. Мы не заметили их, когда вошли в первый раз в его кабинет. Один диплом был из Колумбийского университета, другой — из Гарварда.

— Смотри, — кивнула она на стену. — Не просто Гарвард. Гарвардский юридический факультет. 1877 год.

Я уставился на лист пергамента в рамке. Большая часть текста была на латыни.

— Я не уверена, — сказала Изабелла, — но думаю, что именно в этом году окончили школу судья Джексон, судья Портер и Алистер. Это значит, что все четверо были однокурсниками.

Я повернулся к декану Гилл.

— Это правда? Не знал, что профессор Хартт имеет юридическое образование.

Женщина кивнула, озадаченная нашим интересом.

— Почему он перешёл от изучения законов к истории? — поинтересовалась Изабелла.

— Он никогда не рассказывал, — пожала плечами декан. — Возможно, историю он любил сильнее. К тому же, он закончил докторскую по истории в рекордные сроки.

Мы с Изабеллой обменялись встревоженными взглядами. Аллан Хартт был однокурсником Алистера — и это означало, что не было никаких сомнений в том, что Алистер скрывал что-то важное.

И этому не было никакого разумного объяснения: либо он был вовлечен в то, чего не должен был делать, либо его собственная жизнь была в опасности.

Нам нужно было выяснить, что означают два оставшихся шифра — ведь их было два, включая тот, который Изабелла забрала из дома Портеров. И у нас пока не было возможности расшифровать их.

— У вас ведь должен быть музыкальный зал? — спросил я декана Гилл.

— Где есть пианино, — добавила Изабелла.

— Конечно. Я провожу вас через двор к «музыкальному» корпусу.

Ответ декана Гилл прозвучал сухо, но на ее лице отразилось облегчение от того, что мы покидаем кабинет профессора Хартта.

* * *

Какофония звуков заполнила третий этаж музыкального корпуса, где располагались репетиционные залы. Опытный пианист играл что-то, напоминавшее мне падающие капли дождя — Изабелла сказала мне, что это был Шопен.

За исключением высокого сопрано, распевающего гаммы, другая музыка для меня сливалась в неразличимые звуки.

Наконец мы нашли свободную комнату, расположенную рядом с библиотекой, и уселись за пианино. Я положил перед нами оба шифра, придуманный судьей Портером код, и чистый лист бумаги.

Хотя мы знали, что пианино не было необходимым для разгадки шифра, я думал, что было важно услышать проигранную вслух мелодию. Я хотел убедиться, что мы ничего не пропустили.

— Может, начать с первого ряда? — неуверенно проиграла первые ноты Изабелла.

— Нет, — покачал я головой, — нужно начать с «белой розы». — Я указал на третий ряд на странице, где изображение розы заменило символ скрипичного ключа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Фа-диез, до-диез… си, соль, — Изабелла начала играть, проговаривая ноты.

— Полная бессмыслица, — перебил её я. — Я что-то неправильно подставил?

— Ключ такой же, как и остальные, — озадаченно произнесла Изабелла.