Глаз дракона - Энди Оукс

Слова, предложения, абзацы, почти не несущие смысла. Жаргон. Лабиринт многосложных слов. Холодная мешанина медицинской терминологии. Но в груди всё равно стучит… заключение, резюме, которое даже он может понять. Понять, но никак не увязать с осколками дела, которые разлетелись во все стороны. Пиао поднимает глаза, губы его парализованы. Барбара смотрит на него. Он на автопилоте складывает отчёт… убирает в карман. Пытается скрыть ужас, который, как он чётко осознаёт, прочно обосновался на его лице. Пытается избежать её взгляда. Смотрит в заляпанное окно. Земля внизу поднимается рядами холмов. Горы, их вершины замазаны шапкой снега. Уши закладывает, это Чжи-8 набирает высоту. Страна слёз и неуслышанных криков. Привычная к слову, которое сейчас полыхает у него в голове. Слову, которого не было ни на единой страничке отчёта, но должно там быть.

ПИНФАН

В кабине Чжи-8 не остаётся груза, когда они долетают до Харбина, Манчжурии… населённой потомками китайцев и русских белогвардейцев. Снизу застыла река Сунхуа, белая трещина посреди серого города. Зима как она есть. Минус пятнадцать по Цельсию, и падает. Погода туго сжимает кулак. Навигация кораблей до пятисот тонн прервана на ближайшие полгода. На замёрзших губах зимы здесь не бывает компромисса.

Уже поздно. Снежные поля Шанчжи, Яньшоу, им придётся подождать. Завтра они будут на месте… но может не будет укусов злого ветра, тисков капающей ртути. Сразу после приземления Чжи-8 буксируют в ангар, на лопасти ротора надеты защитные рукава. Грузовик «Цзефан» едет от терминала, встречает их на полосе; убежище от ветра, режущего их не хуже циркулярной пилы. Международный отель стоит напротив Музея естествознания, комнаты стоят по восемьдесят юаней за ночь; идти до него двадцать минут. Они добегают за пятнадцать.

Ещё рано, но уже почти стемнело. Когда темнеет до конца, хотя ещё не поздно… они все уже спят.

Холодный отель. Холодная постель. Холодные сны.

Стальные внутренности кабины Чайк Чжи-8 заледенели. Любая поверхность жалит пальцы. Барбара сидит, скукожившись, руки запрятаны в рукава. Проверка приборов закончена, три человека экипажа делят содержимое большой коробки, которую Яобань притащил на борт. Убедительно твёрдые блоки Мальборо и «Старый добрый напиток юга»… бутылки «Сазерн Комфорт».

— Ты сказал, две тысячи сигарет и десять бутылок. — Пилот кажется невозможно молодым, отращивает усы, чтобы казаться чуть взрослее. Растут не волосы — клочья пуха, как мох на продуваемой вершине. Попытка явно не удалась. Яобань ухмыляется, перехватывает взгляд пилота. Надо быть тупым или очень смелым, чтобы агрессивно отвечать на эту улыбку.

— Половина сейчас, половина, когда мы будем в Хунцяо.

Пилот распихивает коробки и бутылки, даёт зажигание и запускает три турбодвигателя Чанчжо W26. Яобань выходит из кабины экипажа, продолжая ухмыляться. Белые султанчики дыхания летят ему за плечо; он пристёгивается, подмигивает Пиао.

— Неправду говорят, что пилоты умеют считать.

Под их смех Чжи-8 движется вперёд, взмалывая небо. Пилот смотрит через плечо, приглаживает усы.

— Мудаки полицейские, — шепчет он, направляя Чжи-8 на юговосток, к снежным полям.

Белый целует белое.

Чжи-8 — единственный подвижный объект в поле зрения, небо сливается с землёй. Горизонта нет. Привязаться к местности невозможно.

Пилот закуривает очередную «Мальборо». Сладкий табак. Его вкус, аромат… имбирь, холодный кофе и чизкейк. Закрывает глаза за поляроидными линзами. Руки его свободны от руля, не нужны ни для чего… автопилот Дун Фан К18 стал его пальцами на кнопках, а его глаза сейчас оценивают маршрут полёта. Пиао бросает карту на колени пилоту.

— Вот эти места меня интересуют.

Тот снимает очки, косится. Глаза его, два узла, завязанных на струне.

— Далеко. Там ничего нет.

— Ничего?

— Ну, одна гостиница, три-четыре частных чжао-дай-со лыжных баз, плюс новые фермы рядом с дорогой Шанхай-Яньшоу. Больше ничего…

Пилот кидает взгляд на Барбару.

— …туристов там точно нет. Эта территория закрыта для вайго-жэнь.

Барбара глубоко затягивается, возвращает пилоту его взгляд. Сохраняя спокойствие, тот выключает автопилот, и Чжи-8 тут же кренится.

— Вот гостиница, до неё триста пятьдесят.

Он указывает на большой чёрный шрам, стоящий в стороне; направляет машину ниже, быстрее, прямо на него… снежная мука яростно танцует. Комплекс зданий напоминает старшему следователю о струпе на бледной детской коленке.

— Здание, которое я ищу, должно стоять минимум в километре от дорог. Деревянные дома. Несколько хозяйственных построек, но без животных…

Снега нет. Слишком холодно. Снега не было целую неделю. Так хотелось чуть-чуть удачи; вот она. Небо светлеет, сталь меняет цвет на синий. Скоро рассвет. Внимание Пиао возвращается к лицу пилота.

— …сейчас холодно, во всех домах жгут огонь, из труб поднимается дым. То здание, которое я ищу, над ним дыма не будет. Неделю не было снега. Ко всем домам прокопаны или протоптаны дорожки. Перед нашим домом её не будет.

Пилот качает головой, аккуратно надевает очки.

— Иголка в стогу. Но это ваше время. Ваши «Мальборо». Ваш «Сазерн Комфорт». Только уж постарайтесь, чтобы оставшееся количество было на месте, когда мы приземлимся в аэропорту Хунцяо.

В округе Шанчжи и округе Яньшоу снег лежит подолгу. С ноября по апрель снежный сезон в разгаре. Снегоходы стоят у каждой двери. Дым вьётся из каждой трубы.

Три часа поисков… но едва его увидев, он его узнаёт. Дом торчит в бескрайнем поле нетронутого снега. Широкое, ослепительно яркое одеяло подоткнуто под самые окна, лежит на крыше, почти заровняв дом с землёй. Дыма над трубой нет. Ни следов, ни снегохода перед дверью. Ещё пара снегопадов, и от фермы останется лишь заснеженный холмик, до самого конца мая. Слишком поздно. Слишком поздно.

Пилоту уже не терпится. Сугробы глубоки. Что может лежать под их гладкой поверхностью? На Чжи-8 установлено спасательное оборудование. Он настаивает, чтобы они спускались на гидравлическом спасательном подъёмнике. Он способен поднимать двести семьдесят пять килограмм. Достаточно даже для Шишки. Задняя дверь сдвигается. За ней открывается яростно шумный мир. Ветер бафтинга… выбивает дыхание. Острый, как нож, холод. Подобие уюта в кабине разнесено вдребезги. И вот уже Пиао висит в воздухе, крутится, болтается, дёргается. Запах смазки, жжёного электричества, на мгновение впивается в ноздри. Он стягивает с себя обвязку, пальцы уже задубели. Сугробы ему по грудь. Снег штормом мечется вокруг него, жалит кожу. Слепит. Над ним нависает тень. Яобань. Потом ещё одна. Барбара. Идут, плывут, продираются через снег ко входной двери. На них обрушивается волна ветра и шума, которая тут же спадает, когда Чжи-8 улетает вдаль. Пиао протирает глаза. Он потеет, но всюду забился снег. За шиворот. В рукава. В ботинки. Он чувствует, как он тает на потном тепле кожи. Яобань идёт следом, тащит в кильватере Барбару. Дверь не заперта, но чем-то задвинута. Плечо Яобаня справляется с преградой; они заваливаются внутрь на гребне волны снега. Белая горка расползается по деревянному полу… доски чёрные, как соевый соус. Электричества нет, старший следователь включает фонарь, следом за ним Яобань. Дрожащие лучи бегут по комнате, по трём дверям в другие комнаты. Спальня… две кровати. Ванная… умывальник, обколотая, ржавая ванна. Кухня… каменный колодец, кладовая. В углу главной комнате открытый люк ведёт в большой подвал, его пол — смёрзшаяся земля. Стены — камень… поросший мхом. Дом пропитался запахами дыма, перца и мёда… и разгара зимы. И в каждой комнате царит глубокая тишина, будто их контролирует цунами снега, завалившего все окна.

В главной комнате царит длинный стол из досок. По нему и по полу вокруг разбросаны ошмётки разбитого оборудования. Микроскопы, регулируемые лампы повышенной яркости, маленькие кисточки с мягким ворсом, цанги, два маленьких пылесоса с набором насадок. Пиао подходит ближе, зажигает масляную лампу и изучает развалы. Скальпели, эмалированные лотки, жгуты проводов, лопатки. Со стола застывшими каплями висят… эпоксидка и полиэфирная смола из разбитых банок, растворимый нейлон, ПВА. Баночки с краской по-прежнему стоят на местах, поддон с высохшими кисточками… засохшие разноцветные пятна. Красные, чёрные, жёлтые. В углу комнаты стоят штабеля пиломатериалов. Банки с морилкой, лаком. Большие пластиковые бутылки химикатов. Пластиковые вёдра с густой массой… серая смесь альвара, джута и каолина. В самых глубоких тенях, которые не может разогнать и лампа, притаились четыре крепко сбитых коробки, замотанных целлофаном и слоями мятой обёрточной бумаги. Что бы там ни хранилось, вряд ли оно может желать более надёжного пристанища. Они натягивают хирургические перчатки, запах латекса и талька наполняет комнату.