Полуночный лихач - Елена Арсеньева

– Ой, Гошка привалил! – певучим голосом воскликнула пожилая женщина. – Соскучился, что ли? Ну, проходи, садись, выпьем.

Голос был такой знакомый! У Гоши блаженные мурашки по спине поползли при звуке этого голоса, как встарь. Сквозь сеть морщин проступили прежние черты, из-под тусклой пелены блеснули чудесные карие глаза. Эта женщина с лицом старой вокзальной бомжихи – Шурочка?! Но ведь прошло каких-то два месяца со времени их последней встречи, что же с нею сталось?

И вдруг до Гоши дошло: ее сифилис съел. Ни у каких родственников она не жила, а лечилась от поганой болезни, и хоть, может быть, излечила свое предательское женское нутро, сифилис успел поживиться ее красотой и молодостью.

Гоша уставился ей в переносицу. Почудилось или правда виден там жуткий провал?

Но это, выходит, что? Выходит, после лечения он тоже станет таким же? Да кто же его возьмет тогда в армию, с несмываемым клеймом позора? Он словно бы увидел, как стоит перед узкоглазым военкомом, а тот зачитывает приговор:

– Нашей армии сифилитики не нужны!

И, не зная, что делать от вонзившегося в душу отчаяния, Гоша вдруг ударил кулаком в постаревшее, цинично ухмылявшееся Шурочкино лицо. Мгновение тишины, когда он сам испугался того, что сделал… Но тишина тотчас лопнула от Шурочкиного визга, а те двое парней вскочили из-за стола и накинулись на Гошу. И еще тетка прибежала со двора, начала дубасить по спине кулачищами, орать:

– Пошел вон, пошел вон, сифилитик!

А откуда она это знала? Что, по нему уже все видно?

Гоша схватил бутылку и шваркнул донышком по ребру стола. Брызнули осколки, но теперь в его руках оказалось отличное оружие. Схватил и вторую бутылку… И тут все смерклось в его глазах, а в ушах стоял только звон, иногда прерываемый истерическим женским визгом, тяжелыми мужскими проклятиями, криками, воплями, потом трелями милицейских свистков, сиреной…

Под звуки этих сирен две кареты «Скорой помощи» развозили по больницам тяжело раненных парней и Шурочку, чье лицо было исполосовано в клочья. А в милицейском «газике» везли скрюченного, избитого, потерявшего сознание от удара по голове Гошу. Милиционеры видали всякие виды, но и их потряхивало от того, что натворил этот тщедушный паренек. «Как бы вышку не влепили! – переговаривались они между собой. – Нет, девка небось выживет. Годов на десять загремит!»

Шурочка-то выжила… А вот один из ее гостей, которому острый зуб разбитой бутылки зацепил яремную вену, истек кровью еще по пути в больницу. То есть Гоша сел на скамью подсудимых с клеймом не только сифилитика, но и убийцы.

– Лучше бы девка умерла, – брезгливо сказал ему потом адвокат. – У тебя были бы хоть какие-то смягчающие обстоятельства, ведь она тебя заразила. А парень ни за что пострадал. Конечно, мне удастся добиться формулировки о непредумышленном убийстве, но все равно, хреновато дело, юноша!

«Выш-ка, выш-ка…» – стучало в Гошиной наголо обритой голове. Это слово напоминало удары молотков, забивающих в гроб последние гвозди. Но ему не было страшно. Напротив – какая-то надежда встрепенулась в измученной душе. Он осознал, что совершенно не боится смерти. Да разве может бояться смерти солдат?! Всю жизнь, и эту, которую прожил так бессмысленно, и ту, прошлую, которая таилась в нем, Гоша Замятин исподволь готовил себя к неминучей участи – принять пулю в грудь или в лоб. Но только не в спину!

Адвокат что-то говорил, а Гоша сидел зажмурясь, и мысли вихрем носились в голове, плелись в поражающие своей логичностью кольца. Все правильно! Армия для него потеряна, тот солдат не сможет прожить новую военную жизнь – значит, Гоша должен умереть, чтобы выпустить его на свободу. Так это ж хорошо! И чем скорей, тем лучше.

Но Гоша никому не сказал об этих мыслях, тем более – адвокату. Адвокат обращался с ним очень человечно. И вообще, он был хороший дядька. Гоша иногда даже тупо удивлялся, чего он, такой важный и всеми уважаемый, так с ним носится. Какой ему интерес в жалкой судьбишке?

Интерес, как выяснилось, был очень большой, потому что адвокату хорошо платили. А платил ему Константин Сергеевич Бармин, которого на коленях умолила помочь Гошкина мать. От нее отвернулась вся деревня, но не старый учитель, в классе которого сидел за партой у окна не только сам Гошка, но и его рано постаревшая мать – когда-то давно, много лет назад. Именно благодаря усилиям Бармина хитрюга-адвокат вывернулся наизнанку и отбил-таки у прокурора молодую, непутевую Гошкину жизнь. В ход пошло все: и состояние аффекта, и месть за искалеченную мечту, и сама мечта была вынесена на всеобщее обозрение – Гошкина страсть к армии, его затаенное честолюбие, его душа русского солдата, жившего в былые времена, вернувшаяся в наш мир, чтобы снова служить в армии…

Набившийся в зал народ временами ревел в негодовании, а порою лежал в лежку от смеха при патетических раскатах адвокатского голоса и его словесных фиоритурах, жена погибшего парня вопила диким голосом, проклиная убийцу, но иногда тоже разражалась истерическим хохотом, прокурора явственно корежило, судья прыскала в ладошку – однако вердикт был враз и суров, и мягок: тринадцать лет в колонии строгого режима. Но не «вышка» все-таки!

Когда зачитали приговор, в зале стало тихо. Гошка знал, что все сейчас с любопытством смотрят на него: что он, как? Завопит от ужаса или запрыгает от счастья? Он тоже таращился через решетку в эти белые пятна лиц, но видел не довольного адвоката, не обеспамятевшую мать, а худое, с седыми усами лицо Бармина.

Бармин смотрел устало, печально. Он-то знал, на что обрекло парня его заступничество! Он-то понимал, что лишил Солдата надежды на возрождение!

И в эту минуту Гоша понял, что ненавидит своего старого учителя. За то, что когда-то задурил мальчишке голову историями воинских подвигов, что читал стихи, мол, конь его зарей объят и светятся копыта, что заронил в него эту мысль – об иной, другой, героической душе… Чепуха, откуда бы ей взяться в теле сифилитика и потомственного алкоголика, да эта душа бежит небось от него прочь, как трус в бою бежит от врага!

А главное, Гоша возненавидел Бармина за то, что старый учитель спас ему жизнь.

– Да, я, – сказал Константин Сергеевич уже спокойнее. – Привет, Антон. Не ожидал… Что? Нина? – Он вскинул глаза на внучку и криво усмехнулся: – А ты откуда знаешь? Ах, догадался! Ну, она и в самом деле здесь. С Лапкой, разумеется. Что же еще им делать, спят, конечно. Нет, к телефону не позову: они очень устали. Может, утром перезвонишь? А это ты у нее сам спросишь, хорошо? Не знаю, стоит ли… Ну, смотри, как хочешь. Разумеется, ночью смысла нет, я тоже спать иду. Да, спокойной ночи. Передам, конечно. Пока.