Сон кельта. Документальный роман - Марио Варгас Льоса

Потом признался, что солгал тогда от страха перед Виктором Маседо. Тот угрожал ему: если расскажешь англичанам все, что знаешь, ноги твоей не будет в Барбадосе, потому что ноги мы тебе переломаем, а сперва яйца отрежем, а потом привяжем голого к дереву, муравьям на съеденье. Роджер успокаивал его, как мог. Пообещал переправить в Бриджтаун вместе с остальными. Но сказал, что слушать его признания с глазу на глаз не станет. Их надо будет дать перед комиссией и в присутствии Тисона.

И в тот же день Фрэнсис предстал перед комиссией. Дело было в столовой, где происходили все заседания. Барбадосец был заметно напуган. Вращал глазами, кусал толстые губы и мучительно подыскивал слова. Проговорил он около трех часов. Сильнее всего потряс присутствующих эпизод с двумя индейцами, которые собрали смехотворно малое количество латекса и оправдывались тем, что больны. Виктор Маседо тогда приказал Фрэнсису и еще одному „мальчику“ связать обоих по рукам и ногам, бросить в реку и держать под водой, пока не захлебнутся. А потом — оттащить трупы в лес и оставить на съедение диким зверям. Дональд предложил показать это место — там наверняка еще можно найти останки и кости туземцев.

Двадцать восьмого сентября Кейсмент и остальные на катере „Велос“ отправились из Чорреры в „Оссиденте“. Несколько часов шли вверх по реке Игарапарана, причаливали к Виктории и Наименесу, чтобы там, на заготовительных пунктах, перекусить чем-нибудь, переночевали на катере, а на следующий день еще через три часа пути ошвартовались наконец у причала „Оссиденте“. Их встречал управляющий факторией Фидель Веларде с помощниками Мануэлем Торрико, Родригесом и Акостой. „У всех совершенно каторжные морды“, — подумал Роджер Кейсмент. Все четверо были вооружены пистолетами и винчестерами. Наверняка получив насчет этого строгие инструкции, держались с новоприбывшими очень почтительно. Хуан Тисон в очередной раз попросил всех быть очень осмотрительными. И ни в коем случае не выдавать Веларде и его присным то, что стало им известно.

Фактория „Оссиденте“ была поменьше „Чорреры“ и огорожена частоколом из бревен, острых на концах, как копья. У всех ворот несли караул люди с оружием.

— Почему такая усиленная охрана? — спросил Роджер у Тисона. — Ожидают нападения индейцев?

— Нет, не индейцев. Хотя никто не знает, не появится ли тут в один прекрасный день новый Катенере… Опасаются колумбийцев. Те давно уж зарятся на эти земли.

На фактории Веларде было пятьсот тридцать индейцев, большая часть которых сейчас находилась в лесу и собирала каучук. Каждые две недели они приносили корзины с латексом и тотчас возвращались в сельву. Их жены и дети жили в деревне, стоящей за палисадом, по берегам реки. Веларде предупредил, что в честь гостей индейцы вечером устроят празднество.

Членов комиссии отвели в дом, где им предстояло разместиться — квадратное двухэтажное сооружение на сваях, с противомоскитными сетками на двери и окнах. Здесь, в „Оссиденте“, воздух был так же сильно пропитан запахом латекса, как и в „Чоррере“. Роджер обрадовался, когда увидел, что выспится на этот раз не в гамаке, а на кровати. Вернее сказать, на топчане, покрытом тюфяком, но хоть можно будет вытянуться. От ночевок в гамаке у Кейсмента сильнее болели мышцы и еще пуще разыгрывалась бессонница.

Праздник начался вскоре после полудня, на поляне, примыкавшей к индейской деревне. Туземцы принесли столы и скамейки, поставили блюда и кувшины. И, став в круг, сосредоточенно и серьезно ждали гостей. Небо было чистое, дождя не сулило. Однако Роджера Кейсмента не смогли обрадовать ни хорошая погода, ни прелесть реки Игарапараны, зигзагами убегавшей по долине в глубь густого леса. Он заранее знал — предстоящее зрелище будет печально и гнетуще. Три или четыре десятка голых или закутанных в туники, какие он часто видел на индейцах в Икитосе, туземцев обоего пола — древние старцы, мальчики и молодые женщины — начнут круговую пляску под стук барабанов-мангуаре, сделанных из выдолбленных древесных стволов: здешние люди колотят в них деревянными палками с каучуковыми набалдашниками, и хриплые протяжные раскаты в случае надобности передают сообщения даже на очень значительные расстояния. В такт неразмеренным, несогласованным прыжкам танцующих зазвенят колокольчики на щиколотках и запястьях. Вот затянется однообразный напев, звучащий с какой-то неизбывной горечью вполне под стать лицам туземцев — сосредоточенным, угрюмым, боязливы или безразличным.

Позднее Кейсмент спросил своих спутников, заметили ли они, у скольких индейцев спины, ягодицы, ноги покрыты рубцами. Вспыхнул небольшой спор. Роджер уверял, что не меньше, чем у восьмидесяти процентов. Филгалд и Фолк считали, что примерно у семьдесяти. Сошлись на том, что сильнее всего прочего поражал мальчуган — кожа да кости — с ожогами по всему телу и большей части лица. Попросили Фредерика Бишопа выяснить, что это было — несчастный случай или следы наказаний и пыток.

Комиссия предполагала определить на примере этой фактории, как действует вся система эксплуатации. И наутро, очень рано, сразу после завтрака приступила к делу. Едва они, в сопровождении самого Фиделя Веларде, начали обходить склады каучука, как почти случайно обнаружили, что весы сильно врут. Симор Белл решил взвеситься, стал на платформу и, как человек в высшей степени мнительный, чтобы не сказать ипохондрический, испугался, обнаружив, что сильно похудел. На десять килограмм! Но как же это может быть? Он ведь этого совсем не ощущает, а должен был бы заметить, что штаны сваливаются и сорочки обвисли. Стал на весы и Кейсмент, а потом попросил взвеситься остальных, включая Хуана Тисона. Каждый оказался на несколько килограмм легче, чем предполагал. За столом Роджер спросил Тисона: неужели на всех приемных пунктах в Путумайо весы настроены так, чтобы убеждать индейцев, что они не выполнили „урок“? И Тисон, к этому времени утративший уже всякую способность к притворству, отвечал, пожав плечами: „Не знаю, сеньоры. Знаю только, что здесь все возможно“.

В отличие от „Чорреры“, где колодки спрятали на складе, в „Оссиденте“ они стояли прямо на пустыре, вокруг которого теснились постройки. Роджер попросил помощников Фиделя Веларде применить к нему это орудие пытки: хотелось понять, что чувствует человек, стиснутый в этой клетке. Помощники управляющего сперва замялись, но, когда Тисон разрешил, за руки втянули Кейсмента внутрь. Пригнать бруски, сжимавшие руки и ноги, поплотнее они не смогли — у Роджера были стишком крупные конечности. Но зато завинтили ошейник так, что консул, хоть и не задохся, дышал все же с большим трудом. Все тело пронизывала острейшая боль: непонятно было, как человек, у которого так страшно сжаты спина, живот, грудь, ноги, шея, руки, может оставаться в этом положении несколько часов кряду. Роджера освободили, но, прежде чем двинуться дальше, он должен был постоять — и довольно долго — опершись о плечо Луиса Барнза.

— За какие же проступки индейцев подвергают такого рода наказаниям? — спросил он вечером у Веларде.

Управляющий был пухлый мулат с густыми висячими усами, с крупными глазами навыкате. Носил широкополую шляпу, высокие сапоги и туго набитый патронташ.

— За серьезные, — отвечал он неохотно, делая паузы после каждой фразы. — Когда убивают своих детей, увечат в пьяном виде жен или стащили что-нибудь и не говорят, куда спрятали. Колодки у нас не в ходу. Мы их редко используем. Здешние туземцы, как правило, ведут себя хорошо.

Он произнес все это улыбчиво и чуть насмешливо, поглядывая на членов комиссии пристально и словно говоря: „Я вынужден произносить все эти слова, но вы уж, пожалуйста, их на веру не берите“. В его самоуверенной повадке сквозило такое пренебрежение всем остальным человечеством, что Роджер Кейсмент без труда представил себе, какой парализующий ужас должен был внушать индейцам этот головорез с пистолетом на боку, с карабином на плече и с патронташем на поясе. Немного спустя один из пятерых барбадосцев „Оссиденте“ засвидетельствовал перед комиссией, что как-то ночью Фидель Веларде и Альфредо Монтт, напившись, поспорили, кто скорее и чище отсечет ухо индейцу уитото, сидевшему в колодках. Веларде сделал это одним взмахом мачете, а у Монтта, пьяного до полубеспамятства, так дрожали руки, что он вместо того, чтобы отрубить второе ухо несчастному, раскроил ему череп. В конце заседания с Симором Беллом случилась истерика. Он признался коллегам, что больше не может. Голос у него срывался, глаза покраснели и налились слезами.

— Мы видели и слышали довольно, — восклицал он, — чтобы понять: в Путумайо царит самое дикое и жестокое насилие. Нет смысла продолжать расследование в этом краю — бесчеловечном, кровожадном и безумном. Надо сворачивать экспедицию и незамедлительно возвращаться в Англию.