Игры современников - Кэндзабуро Оэ

– Доказательством выдающихся данных и возможностей созидателей может служить хотя бы то, что, когда пришел к концу Век свободы и были восстановлены официальные отношения с внешним миром, эта затерявшаяся в горах долина стала главным в стране производителем растительного воска, а после реставрации Мэйдзи даже смогла наладить вывоз его в Европу и Америку. Прежде всего была насажена плантация, дававшая большое количество сока, а несколько позже изобретен и оригинальный способ получения рафинированного воска. Быстрое развитие производства, сначала базировавшегося на традиционных методах, позволило позже построить большой современный очистительный завод. Люди, заложившие основу этого производства и развившие его, должны были обладать незаурядными способностями... Разумеется, тот человек, которому было поручено создать язык, обеспеченный всем необходимым для своего существования, с головой ушел в изыскания, но успеха не добился. С каждым годом все болезненнее осознавая свою беспомощность, он оказался неспособным вновь включиться в труд, которым занимались члены деревенской общины, и даже в праздники стеснялся показываться на улице. В конце концов он превратился в безумного затворника. Соседских женщин, носивших ему еду, он никогда не удостаивал разговора. Между ними установились отношения, какие могут возникнуть между человеком, приготавливающим моти[29], и крохотными, ничтожными пичужками, подбирающими крошки. Так продолжалось многие годы, и все это время он жил в полном одиночестве, отгородившись от жителей долины, но не нарушая общих для всех правил. Как и остальные созидатели, он прожил более ста лет. А перед смертью обошел всю долину и весь горный поселок и везде оставил листки бумаги, на которых черной тушью были написаны придуманные им слова. Их было великое множество, и большинство из них, естественно, сейчас забыто, но географических названий, говорят, немало сохранилось до наших дней. Сделав свое дело, старик языковед укрылся в лесу и там умер.

– Истинный гений умирает непонятым! Но так же, как растворенное в жидкости вещество в результате электролиза выпадает в осадок, так и гений рано или поздно выявляет свое истинное лицо! – вдруг негромко, но все же несколько театрально воскликнул худой актер, казалось взволнованный рассказом об этом созидателе.

– Растворенное в жидкости вещество? Выпадает в осадок в результате электролиза? Все это настолько неточно и неопределенно, что лучше бы уж ты помолчал! – возразил ему коренастый. – Не надо умничать. Постыдился бы! Он еще, видите ли, сравнивает: «...так же, как...» От твоей болтовни у меня голова разболелась. Глупость все это!

– Да и твои разглагольствования выеденного яйца не стоят. Ты утверждаешь, будто бы все, что я говорю, глупость, но скажи – что именно? Если тебе это удастся, тогда и нападай на меня. Тогда хоть твои нападки будут основательными, ха-ха! Но, как это ни печально, тебе нечего сказать! Нечего! Ха-ха!

Рыжие огоньки заплясали в близко посаженных глазах длинноносого худого актера, говорившего все с той же театральной декларативностью. В стычке он явно победил. Так успешно начавший было нападение коренастый сцепил лежавшие на столе загорелые руки и, признав свое поражение, неожиданно уронил на них голову.

– Я слышала, будто род созидателя, пытавшегося создать новый язык в период основания нашего края, существует до сих пор. Это верно? И еще говорят, что его потомки – по наследству, что ли, – имеют большие способности к языку, – вмешалась актриса, словно стараясь не отставать от товарищей. – Ну а что нового появилось в языке?.. Я не хочу сказать, будто язык остался прежним только потому, что созидатель, занимавшийся созданием нового языка, сошел с ума. Я имела в виду другое: то, что потомки этого ученого-языковеда могли унаследовать его талант. А спрашивать о потомках тоже не очень-то хорошо, правда? Такой вопрос могут посчитать обидным – вот чего я боюсь.

На этот вопрос смущенной молодой актрисы, которая от собственной смелости совсем растерялась, худой актер, продолжая размалевывать свое лошадиное лицо, отреагировал неким подобием улыбки, а коренастый, уткнувшись лицом в стол, сжал голову ладонями и стал раскачиваться, всем своим видом демонстрируя, что разговор ему в тягость. Им обоим как будто было стыдно передо мной за то, что ляпнула их подруга. Тогда, сестренка, я понял, что эта пародия на дискуссию была средством самозащиты: они хотели удержать от вступления в разговор актрису, точно знали, что от их своенравной подруги можно ждать чего угодно. Но актриса – ей было лет восемнадцать – все же в знак протеста вопрос мне задала, и ее кукольное лицо при этом так напряглось, что даже глаза стали косить. Пришлось ответить:

– Среди потомков этого рода много педагогов. Можно сказать, что их профессия так или иначе связана с языком. Ведь в нашем крае нет, разумеется, настоящих языковедов, нет даже профессиональных писателей или актеров. Вот почему в последние годы жизни созидателя, занимавшегося созданием нового языка, считали выжившим из ума отшельником. Правда, на заре юности он, хотя и был весь в науке, все же успел жениться, и у него народились дети, потомки которых – наши современники: дети и внуки его детей. И если в конце концов он все-таки сошел с ума, то не в результате дурной наследственности, а из-за того, что слишком строго с себя спрашивал. Мне часто приходит в голову: а вдруг и я его потомок? Особенно после того, как я осознал, что это мне предназначено описать мифы и предания нашего края...

Тут на них напустился молчавший до этого режиссер:

– Вы то произвольно меняете тему беседы, то бессознательно предвосхищаете ее. Если это делается не ради подготовки к другим дискуссиям такого рода, вам лучше заткнуться и навострить уши. Иначе никто вам больше лекции читать не будет!

Актеры надулись – коренастый открыто, а худой едва заметно, – выразив этим свое отношение к словам режиссера. Актриса же, точно опьянев от его решительного тона, стала еще сильнее косить.

Мне было ясно, сестренка, что замечание режиссера касалось и меня, и тогда я вернулся в заранее подготовленную колею, продолжив свою лекцию о мифах и преданиях нашего края. Однако я не мог не обратить внимания на то, что читать ее людям, не разделяющим твоих чувств к деревне-государству-микрокосму, рассказывать о длительном мире Века свободы – пустая трата слов. Осознание этого как раз и явилось основным стимулом, заставившим меня в письмах, обращенных именно к тебе, рассказывать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.

Век свободы в нашем крае. Идея, владевшая созидателями, ведомыми Разрушителем, была претворена в жизнь в течение длительного периода, когда наш край был отрезан от внешнего мира, оставшегося за лесом. Уговор между созидателями деревни-государства-микрокосма. Уговор между людьми и природой, уговор столетних великанов-созидателей с долиной и горным поселком и, наконец, с лесом, который означал для них нечто большее, чем обычное явление природы. Все это имело место в Век свободы. А вот последующая история деревни-государства-микрокосма менее значительна, и донести до людей, не являющихся жителями нашего края, мои мысли о реализации всех этих договоренностей, представляющих собой наше самое дорогое общее достояние, чрезвычайно трудно. Дело в том, что люди не из долины, скорее всего, воспримут Век свободы как период застоя и будут считать, что только в самом его конце благодаря установлению связей с внешним миром, находящимся за лесом, и начала разворачиваться настоящая история деревни-государства-микрокосма. Не знаю, поймут ли они, сестренка, если возразить им, сказав: после Века свободы наш край пришел в полный упадок и нет ничего удивительного в том факте, что там перестали рождаться дети. Боюсь, это лишь создало бы у них впечатление, в корне не соответствующее действительности, будто мы, как больной, безропотно признавший свою болезнь неизлечимой, спокойно и покорно говорим о близкой смерти.

Но я говорил о другом: о том, что в Век свободы, не считая лишь самых последних его лет, в наш край не проник извне ни один человек. Может, на самом деле никто не проник, а может, просто принято было так считать – ведь причин для возникновения недоуменных вопросов более чем достаточно: вспомним хотя бы торговый путь по Дороге соли, свидетельствующий о том, что сношения с миром, лежащим за лесом, никогда не прекращались. Однако, стремясь как можно глубже проникнуть в мировоззрение жителей деревни-государства-микрокосма, я сам, следуя за преданиями как человек, призванный описать все это, не выказываю ни малейших сомнений в том, что извне не проник никто. Более того, я считаю вполне естественным, что и раньше даже не пытался усомниться в этом... Продолжая свой рассказ в таком ключе, сестренка, я вдруг ощутил, что нарисованная мной картина начинает заволакиваться грозовыми тучами, и Век свободы, много лет казавшийся мне таким близким и светлым, стал вдруг мрачнеть на глазах. А все потому, что в мое сознание бесцеремонно вторглось слово «Камэмура», ассоциировавшееся с погребальной урной. Разумеется, об этом я в своей лекции ничего не сказал!