Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов - Александр Етоев

Одна из самых больших удач в промежутке между «Недопеском» и «Суером-Выером» — повесть «Самая легкая лодка в мире».

«С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой» — эту фразу, с которой начинается повесть, почему-то я вспоминаю часто, хотя в своем ленинградском детстве я мечтал совсем о другом.

Повесть почти что не редактировалась и вышла так, как была написана. Лишь во фразе «Какие прекрасные девушки толпились у ног двух важнейших скульптур нашего времени» цензор убрал выражение про скульптуры. Потому что перед входом в пединститут в те времена, про которые Коваль вспоминает, стояли каменные Ленин и Сталин.

«Лодку» Коваль писал 8 лет, столько же, сколько и «Недопеска». А кажется, она сделана в одночасье.

Теперь о «Полынных сказках».

Моя мама тогда очень болела, это были ее предсмертные годы. А я ее очень любил, и мне хотелось сделать для нее что-то. А что может сделать писатель — написать…

И Коваль пишет «Полынные сказки», повесть, в основу которой легли рассказы матери.

Книгу жутко порезали, убрали все мало-мальски связанное с религией, хотя никакого особого религиозного смысла в свою повесть Коваль не вкладывал.

После сказок были написаны «Промах гражданина Лошакова» из цикла про Васю Куролесова, повесть «Шамайка», но самая главная работа шла над «Суером-Выером», будущим романом-пергаментом.

«Суера-Выера» Коваль писал в общей сложности 40 лет, начиная с 55-го года. В 95-м роман был закончен.

Я думаю, что я написал вещь, равную по рангу и Рабле, и Сервантесу, и Свифту, думаю я. Но могу и ошибаться же…

Это последняя его книга.

В 1995 году Юрия Коваля не стало.

«Суер-Выер» вышел уже после смерти писателя.

На этом месте можно было бы и закончить, если бы в 1999 году в московском издательстве «Подкова» вдруг не вышла новая книга Юрия Коваля — «АУА». А ровно через год «Подковой» же выпущен «Листобой» — большой том малой прозы, куда вошло если не все, то очень многое из сделанного писателем. Главное, что есть в этих книгах, кроме, конечно же, «Монохроник» и неоконченной повести «Куклакэт», до этого в книгах не издававшихся, — огромное количество иллюстраций. По сути, это книги-альбомы — и фото, и живописные, и графические, — открывающие нам того Коваля, который, когда не пускали в литературу, брал в руки кисти, краски, мольберт и говорил на языке живописи.

Постскриптум. Все цитаты, приведенные в этой статье, кроме специально оговоренных, взяты из интервью с Юрием Ковалем, опубликованном в журнале «Вопросы литературы», № 6 за 1998 год.

Я открываю наугад любую книгу Юрия Коваля на любой странице и читаю — не начитаюсь, радуюсь — не нарадуюсь.

Отложил я весло, хотел закурить. Шарь-пошарь — нету махорки. Только что в кармане шевелилась — теперь нету. Вдруг стемнело над рекой. Солнце-то, солнце за тучку ушло! Куда ж это я забрался? Лес кругом страшный, корявый, чёрный, вода в реке чёрная, и стрекозы над ней чёрные…

Он вышел на крыльцо, и тут же под ступеньками что-то затрещало, зашуршало, и оттуда выскочил рыжий пёс. Вид у него был неважный. Одно ухо стояло, другое висело, третьего, как говорится, вообще не было…

Темнело. Из-за еловых верхушек взошла красная тусклая звезда, а за нею в ряд еще три звезды — яркие и серебряные. Это всходило созвездие Ориона… Медленно повернулась земля — во весь рост встал Орион над лесом… Одною ногой опёрся Орион на высокую сосну в деревне Ковылкино, а другая замерла над водокачкой, отмечающей над черными лесами звероферму «Мшага»… Стало совсем тихо, откуда-то, наверно из деревни Ковылкино, прилетел человечий голос:

— …Гайки не забудь затянуть…

Затих голос, и нельзя было узнать, какие это гайки, затянули их или нет.

Я нарочно не говорю, откуда эти цитаты, потому что цитировать Коваля, проговаривать его строчки вслух, следить за яркостью и веселостью его слога — не знаю, как для других, а для меня это высокое удовольствие.

Одиннадцать лет назад газета «Комсомольская правда» напечатала разгромную статью П. Веденяпина, которая называлась «Накуролесили». Направлена была эта статья против выпущенного тогда в продажу диафильма по повести Юрия Коваля «Приключения Васи Куролесова». Если учесть, что сама повесть к тому времени переиздана была уже не однажды, то напрашивался естественный вывод: диафильм был всего лишь поводом, чтобы очередной раз ударить по неугодному кому-то писателю. Я не знаю, кому Коваль тогда досадил, да в сущности и неважно. Статья написана казенным, доносительским стилем, и лишь цитаты из Коваля, которые автор статьи приводил как примеры безграмотности и литературной пошлости, расцвечивали ее серый шинельный войлок яркими насмешливыми заплатами.

Я был тогда человек горячий и, увидев, как какая-то комсомольская собачонка облаяла моего любимого автора, написал длинное, на 6 машинописных страницах, письмо в защиту облаянного писателя. Написал, запечатал письмо в конверт и послал его на адрес журнала «Юность». Прошел месяц, другой, я остыл и стал уже забывать о своем послании, как ровно через три месяца, в феврале 1988 года, мне приходит ответ на фирменном бланке «Юности». Привожу это письмо целиком:

Уважаемый тов. Етоев!

Благодарим Вас за письмо. На заметку, помещенную в «Комсомольской правде», вряд ли стоит обращать такое внимание — у Ю. Коваля имя серьезного писателя, он — лауреат Андерсеновской премии, «Юность», кстати, писала о его художественных работах в № 11. Мы перешлем Ю. Ковалю Ваше письмо. Уверены, ему будет очень приятно прочитать такие искренние слова читательского признания.

И «Юность» не обманула. В самом начале апреля мне пришло письмо из Москвы от Юрия Коваля. Я не буду цитировать письмо полностью, приведу из него лишь выдержки:

…Дополнительный курьез заключается в том, что «Комсомолка» в 1972 году хвалила повесть «Приключения Васи Куролесова». Автором рецензии на мою книгу был Фазиль Искандер. Начисто забыв свою хвалу, воздали и хулу. Вообще с этой газетой у меня совершенно юмористические отношения. Начались они с заметки «Чувство цвета и чувство правды» в 1960 году, когда меня громили как художника. Потом похвалили книгу «Чистый Дор» (Яков Аким), потом был и Фазиль, но вот дожили и до Веденяпина. Должен вам рассказать, что несколько писателей (Я. Аким, В. Железников, Т. Гайдар) написали короткое письмо в мою защиту, но оно как-то не напечаталось. В «Советской культуре» директор студии «Диафильм» сумел ответить с достоинством, но на этом дело и кончилось. Сейчас оно считается «замятым». Скажу вам честно, что я постарался внимания не обратить. Но и наслаждения не испытал. Опасения, что литературные чиновники примут к сведению, были, но вроде бы пока не оправдываются. Ходят слухи, что «Комсомолка» не прочь воздать мне хвалу, хрен знает, пока все это неясно…

История эта осталась далеко в прошлом, мои тогдашние горячность и боевой задор кажутся сейчас едва ли не дворовыми играми. И самое печальное — умер Юрий Коваль, и заменить его пока некому. Такие, как он, писатели приходят в литературу редко. Раз в полвека, не чаще. А его письмо для меня — неважно, что в нем написано, — как старинная фотокарточка, как билет в счастливую страну детства, как напоминание о высоком труде писателя и уважении к человеку, который дарит нам веселые и умные книги.

«Когда начальство ушло…» В. Розанова

Это книга о деле мнимом и настоящем, о мысли мнимой и настоящей, о вере мнимой и настоящей. Она о поколении, которое уносит черт на метле в отсутствии начальнического присмотра. Точно такой же черт, который нарисован на последней странице книги в компании ведьмы и каких-то жутких существ, словно пришедших с фантастических страниц Николая Гоголя.

В одной из глав книги Розанов рассказывает о двух подругах, двух старых девах, занимающихся какой-то ученой деятельностью. «Все мы знаем, — пишет писатель, — что 1) синий чулок, 2) шестидесятые годы и 3) старая дева — суть три особенности Бабы-Яги, съевшие в женщине ее нежность, красоту и глубину». Далее писатель, настроенный на скучающий лад и заранее позевывающий в кулак, входит к этим девицам в дом и начинает прислушиваться, приглядываться и вдруг ясно видит и понимает, насколько они чисты среди всей мути, которая их и его окружает. «Были ли они религиозны? Нет. Были ли они патриотичны? Нет. Но, может быть, они были не религиозны? Опять нет. Международны, интернациональны? Снова — нет и нет. И как сестра милосердия на вопрос об этом ответили бы только: „Я стесняюсь ответом. Я училась перевязывать раны“».

Вот разница между человеком делающим и человеком провозглашающим дело. Вся книга Розанова, одна из лучших книг Розанова — вечных, не побоюсь этого слова, — посвящена сути и оболочке, истине и ее подобию. Жаль только, что таких книг не читают те, ради кого они, собственно говоря, написаны.