Тайна Тюдоров - Кристофер Гортнер

Дверь распахнулась. Потайной ход, скрытый за стенной панелью, вел в небольшую, изящно обставленную комнату. Я сразу почувствовал, что здесь очень жарко. От расставленных по углам жаровен, от очага и от тройного канделябра поднимался удушливый дым. Казалось, им пропитано все: алая и золотая обивка стульев, портьеры и тяжелый шелк балдахина, за которым скрывалась кровать.

На нас смотрел юноша с прямыми светлыми волосами и приятным, но смертельно усталым лицом.

– Что ты здесь делаешь? – отчаянно зашептал он, обращаясь к Барнаби. – Ты же знаешь, его светлость приказал не впускать тебя. Тебе нельзя… – Он испуганно умолк.

Елизавета шагнула из-за спины Барнаби и откинула капюшон.

Это была не просто духота – я улавливал какое-то тошнотворное зловоние. От жаровен исходил аромат целебных трав, но и он не скрывал этого запаха. Елизавета тоже его почувствовала.

– Прах Господень… – пробормотала она.

Сидней рухнул на колени. Елизавета лишь отмахнулась:

– Нет времени. – С этими словами она бросилась к кровати.

С балдахина на нас смотрел сокол с золотым кольцом на лапе. В его зрачках отражалось пламя свечи.

– Эдуард! – позвала Елизавета. – Эдуард, это я.

Она отдернула полог и, вскрикнув, отшатнулась.

Я подскочил к кровати и застыл как громом пораженный.

Зловоние исходило от маленькой фигуры, распростертой на постели. Почерневшие бесплотные руки и ноги были покрыты гнойными язвами. Казалось, перед нами, опираясь на подушки, лежит разлагающийся труп, однако грудь короля вздымалась и опускалась. Боже милостивый, только бы он был без сознания.

В следующую секунду Эдуард обратил на нас полный страдания взгляд: он осознавал свои мучения и понимал, что рядом стоит его сестра. Запекшиеся губы шевельнулись. Сидней бросился к нему.

– Его величество не может разговаривать, – пояснил он Елизавете.

Она стояла неподвижно, ее бледное лицо стало почти прозрачным.

– Что… что он хочет сказать? – прошептала она.

Сидней наклонился к самым губам Эдуарда. Тот судорожно вцепился в его запястье иссохшими пальцами.

– Он умоляет вас о прощении, – печально произнес Сидней.

– О прощении? – Она схватилась за горло. – Господи Исусе, да это я должна молить его о прощении. Я не была рядом. Я не вмешалась, когда они… сделали с ним это.

– Не это его заботит. Ему нужно ваше прощение. Он не смог противостоять герцогу. Я был свидетелем их борьбы. С того самого дня, когда Нортумберленд приказал отравить его.

– Отравить? – переспросила Елизавета безжизненным голосом. – Что ты такое говоришь?

От ее взгляда стало не по себе. Не хотелось бы, чтобы когда-нибудь она посмотрела на меня вот так.

– Ваше высочество, я говорю о том ужасном выборе, к которому принудили короля. У него бывали приступы горячки, он кашлял кровью. Все понимали, что он не жилец. Эдуард сам это понимал и примирился с этим. И принял решение, кто будет его наследником. И вот тогда герцог перевез его сюда. Он уволил всех его докторов. Вместо них он нанял знахарку, которая пользовала его каким-то снадобьем с мышьяком. Ему сказали, что это поможет, и поначалу так и было. Но потом стало гораздо хуже.

Сидней посмотрел на Эдуарда. Широко раскрытые глаза жутковато выделялись на обтянутом кожей лице.

– Он гниет изнутри, – говорил Сидней. – Боль превратилась в бесконечную пытку. Нортумберленд не отходил от него ни на минуту. Король подписал это в отчаянии. Он не мог больше выносить боль, он словно горел в аду, а они обещали облегчение мук.

– Он… подписал что? – с запинкой спросила Елизавета. – Что это было? Что они заставили его подписать?

Вена пульсировала на ее виске. Сидней отвел взгляд:

– Бумагу, по которой Джейн Грей провозглашалась его наследницей. Герцог вынудил его лишить вас и леди Марию права на престол. Он заставил его, – тут Сидней понизил голос до шепота, – признать вас незаконнорожденными.

Елизавета словно окаменела. Ее лицо потемнело. Затем она развернулась и решительно шагнула к главной двери. Я попытался ее удержать:

– Ваше высочество…

– Молчи, – приказала она. – Ни слова больше.

Внезапно послышалось шарканье.

– Тихо! – Я прикрыл собой Елизавету.

– Это знахарка, – удивленно сказал Сидней.

Барнаби быстро встал за дверью. Я втянул Елизавету за портьеру. Загородив собой принцессу и крепко сжав кинжал, я приготовился встретить неизвестного противника. Впрочем, кинжал казался мне в этот миг детской игрушкой.

В комнату, хромая, вошла сгорбленная женщина. Ее лодыжки были неестественно подвернуты внутрь, на них виднелись синеватые шрамы. Она остановилась посреди комнаты.

– Я же говорил, это знахарка, – повторил Сидней.

Барнаби с облегчением сполз по стене. Я смотрел на женщину. Весь мой мир в этот миг переворачивался с ног на голову.

Я медленно вышел из укрытия. Без всяких слов мое сердце уже знало. Кровь словно застыла в жилах. Оно было почти неузнаваемо, это поблекшее, отмеченное страданиями лицо в старомодном чепце. На краткое мгновение я засомневался, но тут меня с головой накрыл запах розмарина. Запах детства. Я вспомнил слова Перегрина: «Хорошо хоть у него теперь есть эта старая сиделка, чтобы присматривать за ним… приходила как-то забрать спаниеля Эдуарда».

Я смотрел на нее, не отрываясь, в течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью. В ее ответном взгляде читалась лишь телячья покорность. Дрожащей рукой я провел по высохшей щеке. Я боялся, что она рассыплется в прах от мимолетного прикосновения. Сердце едва не выпрыгивало из груди. Не стой она сейчас передо мной в этой комнате, я никогда не поверил бы, что такое возможно. Все эти годы, исполненные скорби, она незримо присутствовала рядом.

– Ты ее знаешь, – нарушила тишину Елизавета.

– Да. Ее зовут мистрис Элис. Это она вырастила меня. – Голос звучал словно издалека. – Мне сказали, она умерла.

Все молчали. Барнаби закрыл дверь и встал напротив. Я все смотрел на мистрис Элис. Мой разум отказывался соединить эту дряхлую фигуру с той женщиной, которую я помнил и любил. Она была такая сообразительная, острая на язык, бойкая. Ее живой взгляд всегда излучал любопытство. А эти запавшие пустые глаза не излучали ничего.

Она поехала в Стратфорд, как бывало каждый год. Всего-то несколько дней, она еще говорила: «Не суетись, милый. Туда и обратно, ты и соскучиться не успеешь».

Но она не вернулась. По пути на нее напали грабители – так сказал мне мастер Шелтон. Я не заплакал, не попросил увидеть ее тело, не спрашивал, где ее похоронили. Слишком велико было горе. Она умерла и никогда не вернется ко мне, а все остальное казалось неважным. В двенадцать лет я лишился единственного человека, который любил меня. Смерть мистрис Элис нанесла рану, которую ничто не могло залечить. Но я ни разу не усомнился в том, что известие о ее гибели – правда. И теперь наружу рвался один-единственный вопрос: «Почему? Почему она меня бросила?»