Последний бой - Павел Федоров

— Ладно, братки, я пошел в роту. Ноги целы, связным буду, если не прогонят. Не беспокойтесь, опять вас скоро навещу. Перевязки...

Кинув на здоровое плечо автомат, Солдатов ушел. Немало тогда было таких парней, которые, наскоро перевязав легкие раны, брали оружие и шли в бой.

После небольшой паузы противник снова начал методичный артиллерийский обстрел. Бовкинский лес местами был густым и дремучим, обладал он одним очень неприятным для нас свойством. До войны лесоустроители весь массив измерили, прорубили вдоль и поперек прямые аккуратные просеки и разбили на квадраты. Располагая точными военно-топографическими картами, каратели, едва заметив где-либо легкий дымок, обрушивали на этот квадрат серии снарядов и мин, с воздуха с визгом сыпались десятки тонн бомб. Крутясь над расположением госпиталя, самолеты, кроме бомбового груза, сбрасывали специальные контейнеры, начиненные сотнями мелких мин, которые вываливались из раскрывающегося в воздухе контейнера и с оглушительным треском рвались между деревьями.

Если бы не блиндажи и накрытые бревнами щели, нам было бы совсем плохо.

Так продолжалось изо дня в день. Но, несмотря на голод и непрекращающийся обстрел, моральный дух раненых был твердым и стойким. Вселяла надежду близость Красной Армии, которая могла прийти нам на помощь. Могла... Не так это было все просто.

К середине октября положение полка ухудшилось, кольцо блокады сжималось. Грохот пулеметов приблизился, все явственней до нас доносились крики «ура», все чаще роты ходили врукопашную.

— Фашисты всюду потеснили батальоны и вошли в лес,— сообщил пришедший на перевязку Солдатов.— Бои кипят у самых окопов. Наши встречают паразитов гранатами, а где и штыком. Полковник сказал, что будем прорываться и попытаемся уйти за Днепр. Иначе нам придется худо. Так что готовьтесь к походу,— предупредил Солдатов и снова исчез.

Вскоре после его ухода была подана команда вылезти из укрытий и построиться в походную колонну. Теперь на бричках везли только тяжелораненых, остальные, опираясь на палки и костыли, шли своим ходом. Темная пасмурная ночь. Колонна медленно движется, на запад. Впереди, куда мы идем, тишина. Над лесом справа и слева вспыхивают зарницы ракет, резко выхлестывают пулеметы. Над нашими головами повизгивают пули. Но почему впереди тихо?

Стрельба и вспышки ракет сопровождают нас полукружием. Останавливаемся и подолгу чего-то ждем. Ожидание это тяжкое, томительное, как всякая неизвестность. Спрашиваем начальника медчасти Дмитрия Заболоцкого, он только пожимает плечами.

Наконец появляется Солдатов. Он теперь за связного, но каждый его приход для нас радость.

— Баста. Дальше не пойдем. Генерал-фельдмаршал Буш хотел заманить нас в ловушку,— рассказывал Сергей.

Выяснилось, что противник неожиданно очистил западную часть леса, бесшумно снялся и ушел куда-то, как будто приглашая полк и тысячи местных жителей войти в открытые им ворота.

Это обстоятельство насторожило Гришина. Высланная вперед усиленная разведка установила, что, перед тем как нам прорваться, противник почти полностью уничтожил батальон демидовцев, пытавшихся пробиться к Днепру.

Полагая, что у партизан на исходе боеприпасы и у Гришина нет иного выхода, как прорываться на запад, немецкое командование заранее сосредоточило в единственно возможном проходе — дефиле между болотами — артиллерию и танки, чтобы нанести нам сокрушительный удар. На пути полка гришинцев и местных жителей, часть которых пошла за партизанами, каратели выставили шесть вооруженных до зубов полков. На ближних аэродромах наготове стояли самолеты с подвешенными бомбами.

Обнаружив ловушку, Гришин остановил полк, расположив батальоны замкнутым кольцом, приказал быстро строить укрепления.

В тот же день, 14 октября, наш госпиталь был расформирован и раненые распределены по батальонам; для тяжелых приготовлены носилки, выделены люди. Вместе с другими ранеными я попал в 5-й батальон. Комбат Иван Матяш приказал немедленно вырыть для нас в глубине обороны щели, сверху накрыть бревнами, засыпать дерном и замаскировать лапником. Соседями моими стали: в голове — Михаил Шкутков и в ногах — Терентий. Как обычно, щели были узкие и напоминали собой хорошую могилу.

Укрывшись с головой, лежишь на спине и гадаешь: попадет снаряд в эту нашу извилистую могилу или опять мимо? С радостью ждали санитаров, которые утром и вечером приносили нам пищу. Кашевары теперь готовили еду в специальных землянках, ухитрялись маскировать их разными способами, памятуя, что не каждый снаряд попадает в щель и не всякая пуля убивает.

Противник охватил новый сектор обороны гришинцев еще более плотным кольцом на небольшом лесном пространстве, ежедневно бросая в бой свежие силы, имея намерения прижать нас к болоту и ликвидировать вместе с тысячами детей, женщин и стариков. Трудно поддается описанию все, что пережили люди за эти пятнадцать дней.

Партизаны встречали карателей небывалым по плотности шквалом оружейного и пулеметного огня.

Войну я начал в июле 1941 года под Невелём, оборонял Западную Двину, Полоцк, затем Ржев, Москву, дважды ходил в кавалерийские рейды по тылам врага, участвовал во многих десятках ожесточеннейших сражений, но пулеметного огня такой исключительной силы и мощи не встречал никогда.

Лес был наполнен сплошным гулом и треском, будто беспрерывно валились и раздирались на части вековые ели и сосны. Полк Гришина имел на вооружении свыше тысячи пулеметов — в своем большинстве трофейных, не считая винтовок и автоматов.

Получив крепкое угощение от такого свинцового ливня, противник в первые дни боев понес огромные потери и, подтянув свежие резервы, стал применять новую тактику.

Солдаты фельдмаршала Буша уже не лезли ошалело во весь рост, как тогда на Ухлясти, а наступали с оглядкой.

Зарываясь в землю, гришинцы умели отлично маскироваться и подпускали фрицевских пластунов на верный выстрел.

С каждым днем противник все плотнее сжимал кольцо окружения, намереваясь прижать нас к болоту и ликвидировать.

Вести длительно огонь такой плотности, как в первые дни, гришинцы уже не могли, патроны были на исходе.

Завернувшись в одеяло, я пробовал уснуть — щель все время дрожала от близких разрывов. Теперь она вытянулась еще длиннее и была связана с командным пунктом роты. Приходил политрук; присаживаясь на корточки, справлялся о нашем самочувствии, говорил:

— Все подходят свежие части. Нажимает крепко.

— Как с боеприпасами? — спрашивает Шкутков.

— Можно об этом, Миша, не спрашивать...

— Душа болит, потому и спросил...

— Ничего. Кое-что сберегли на крайний случай. Небось голодно?

— Вот об этом не нужно пытать... спасибо.

— Спасибо оставим до Москвы... Скоро ужин принесут. Но в тот день шел такой бой, что всем было не до ужина.

Положение стало критическим, пищу готовить негде — все бомбилось, простреливалось. Бойцы ели сырое мясо. Я тоже попробовал — пожевал кусочек говядины без соли и выплюнул. Странное меня охватило чувство — я совсем не испытывал страха. Не было того противного жжения в груди, как тогда в леске, возле Варшавки. Прислушиваясь, как полыхает близкий бой, верил в Гришина, в Ивана Матяша, в могучую силу всех батальонов и был уверен, что переживу и этот тяжкий час, запомню все, вплоть до мелочей. Лежал, задыхаясь от постоянно проникающих в щель пороховых газов.

А стрельба то захлебывалась, то бурно вспыхивала снова. Совсем рядом звонко посвистывали пули.

Пришел политрук. Присев в ногах, протягивая кисет с табаком, проговорил:

— Сейчас у Гришина было совещание. Принято решение идти ночью на прорыв.

— А куда? — спросил я.

— В район Красной слободы, навстречу фронту.

— Согласовано?

— Да. Наши войска нанесут удар и форсируют Проню. Так что потерпите немного. Завтра будем у своих. Батальон пойдет в атаку на левом фланге. Вам надо присоединиться к колонне, где понесут на носилках тяжелораненых со всех батальонов. Выделены специальные люди. К каждому раненому будет прикреплен человек, чтобы в любую минуту мог оказать помощь. Фрицы сегодня не уползают на свою укрепленную линию, знают, сволочи, что у нас патронов осталось маловато. Ну мы на этот раз ножи наточим повострее... Бывай здоров. Выше голову. Все будет в порядке. Когда выходить — придет человек и скажет.

На лес внезапно опустилась ночь. Бой затухал. Обе стороны, казалось, устали от грохота и угомонились. Лишь изредка, верные своей педантичной тактике, каратели швыряли тяжелые снаряды. От разрыва, как живая, вздрагивала на моей щели, бревенчатая крыша. В кромешной могильной тьме было слышно, как срывались комочки земли и дробно сыпались на одеяло, напоминая извечный обряд: кинуть, провожая в далекий путь, горстку земли... Однако в душе не было ни горечи, ни страха. Я с нетерпением ждал сигнала, воображая, как поднимутся несколько тысяч людей, мужественных, рассерженных, закричат громоподобно «ура», стеной навалятся на ничего не подозревающего противника. Все решит внезапность.