Вспомни меня. Книга 2 - Виктория Валентиновна Мальцева

скоро облако заканчивается и перед нами возникает довольно странная картина: среди чёрной горной породы выступают гладкие белые подтёки известняка, словно каша, вытекающая из чугунного котла. Всё это утопает в голубом, неторопливо парящем и клубящимся над водой пару.

Вряд ли и в прошлой жизни мои глаза видели что-либо более завораживающее: белые сопки, иссиня-чёрные остроконечные вершины, пёстрые, словно окроплённые бока гор; одевающая их подножия изумрудная шуба медленно меняющая свой цвет на индиго, по мере того как небо темнеет до сине-карминового и растворяется в лимонной дымке облаков.

И всё это окружает неровные, но совершенно гладкие белоснежные заводи, рассыпанные, словно бусины, то тут, то там. И даже в сумерках вода купели светится ясным, чистым, умиротворяюще бирюзовым цветом.

– О Господи… – вырывается у меня.

Я как завороженная опускаю в неё свои руки и от удовольствия закрываю глаза – она даже не тёплая, а приятно горячая, расслабляющая. Очень скоро и мои ноги не просят, а требуют молочную купель. Почти трясущимися от нетерпения руками я развязываю шнурки на кроссовках, стягиваю давно не стиранные носки, и когда ступни погружаются в воду, не дожидаясь, пока руки закатают штанины, чтобы не намокли, я впадаю в состояние близкое к эйфории. Даже голова кружится от удовольствия и сердце вначале замедляется, а потом начинает биться чаще.

«Надо бы сказать Альфе, что вода тёплая, пусть и он опустит в неё свои ноги, пусть и ему будет также крышесносно, как и мне», – только успеваю подумать я.

Но едва удаётся разлепить глаза и открыть рот с целью произнести вслух задуманное, как затуманенным своим взглядом я замечаю бедро, талию, плечо и руку, точнее, тревожно идеальную линию изгибов мышц на ней. Всё это плавно, неторопливо, умело наслаждаясь каждым мгновением, исчезает под водой. Последними в бирюзовом молоке растворяются его чёрные локоны на макушке.

Через мгновение и ещё до того, как я успеваю всерьёз испугаться, тёмная голова Альфы выныривает на поверхность. Он наклоняется назад, убирает руками волосы, затем укладывает затылок на край купели и закрывает глаза.

– А что… так тоже можно было? – вопрошаю я.

Вообще-то, вопрос этот был мною задан самой себе, но Альфа, улыбнувшись, отвечает:

– А почему нет?

И я хватаюсь за молнию куртки. Кто бы мог подумать: в такой дикости, холоде, камнях, дремучем лесу, и такое невероятное, на грани магии чудо?

Куртка, толстовка, под ней ещё тонкий свитер, футболка…

Он не отрывает от меня взгляд, следит за каждым движением, и чем больше одежды оказывается на камне, тем темнее становятся его глаза.

– Можешь… не смотреть? – прошу его я.

– Нет, – качает головой.

– Ты же… и так уже всё видел!

– Видел… но не так.

Мои руки замирают на лямках бюстгальтера, потому что я не могу решиться сделать это при нём. Пусть бы он смотрел, но хотя бы исподтишка, а не так открыто…

– Пожалуйста, – тихо просит. – Можно мне хотя бы это?

Однажды я назвала его хитрым и позднее очень жалела, болела моя душа о том, что обидела того, кого должна беречь больше всех на свете. Теперь, кажется, моя память нашла правильное слово – мудрость. Только мудрый человек знает, как попросить, чтобы отдали легко и с открытым сердцем.

Lisa Gerrard – The Host Of Seraphim

В награду за щедрость я получаю даже больше чем он – новую истину. Оказывается, нужно быть абсолютно голой, чтобы тебя укутали в самое нежное, самое ласковое, самое будоражащее покрывало на свете – взгляд любящего мужчины.

И стоит мне вновь спрятаться от него в голубом горячем молоке, как он снова просит:

– Иди ко мне!

Просит, но не ждёт, пока послушаюсь – притягивает к себе обеими своими ручищами, нетерпеливый. И то, что я испытываю, прильнув к его сильному телу всем своим, не сравнится даже с этой бирюзовой горячей ванной.

Мы, прижатые друг к дружке, наши сжимающие руки – самая естественная вещь в природе, самая правильная. Такая же точно, как небо, уже покрасившее наши носы, лбы, щёки и всё вокруг в багряное зарево. Утро? Вечер? Никто не знает. Мы в безвременье, в абсолютно новом, только что созданном измерении – нашем мире.

Я закрываю глаза, вернее, они делают это сами, потому что на моём языке и губах вкус его кожи. Все эти месяцы я словно новорожденный зверь, инстинктивно тыкалась мордой во все стороны в поисках умиротворения, а оно всегда, с самого первого мгновения моей жизни было прямо перед носом. Я, как глупый, беспомощный, рождённый с дефектом, а потому самый слабый в помёте щенок, добровольно отказалась от материнского тепла и молока.

Местами здесь лежит снег – чем дальше от парящихся заводей, тем его больше. Здесь холодно, но мы не почувствовали холода, пока шли в тёплом облаке.

Снег вокруг купелей тоже розовый там, где на него попадает небесный свет, а тени в следах наших шагов ультрамариновые, с каждой секундой заката темнеющие до индиго.

Я не помню, как моя грудь оказалась на поверхности, не помню, как его губы очутились на ней – мне слишком было хорошо, чтобы противиться. Но когда его рука соскальзывает с моего живота ниже, я словно выхожу из транса и хватаюсь за его запястье.

И тут он произносит фразу, которую я буду тысячи раз анализировать и пытаться понять, почему в тот миг она возымела на меня такое мгновенное гипнотическое действие:

– Это же я!

Никто не спросил его, а что, в сущности, означает «это же я», кто этот «я», и с чего он взял, что этим «я» не может быть кто угодно?

– Я сделаю приятно… – шёпотом внушают его мокрые губы в самое моё ухо.

В последнее время я верю всему, что он говорит, каждому слову и каждому обещанию.

Приятное заставляет моё тело не только выгнуться дугой, но и открывает совершенно новый мир, в котором, оказывается, оно способно испытывать такое. Наступает момент, когда мне кажется, что на кончиках его пальцев живёт волшебство, какая-нибудь золотая пыль, не иначе. Тому, что я чувствую, ощущаю, испытываю физически, подходит только одно слово – божественно.

Это божественно. Непревзойдённо прекрасно.

Если бы не стальная хватка Альфы, от восторга я бы, наверное, выскочила на снег совершенно голой. Если бы не его рот, ни на секунду не отпускающий мой, я бы, скорее всего, закричала так, что мой голос услышали бы на другом конце планеты.