Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Ой! — произнесла Тото проникновенно, вложив в свои слова максимум признательности и облегчения. — Правда? Спасибо огромное! Слава Богу, а то темно и, знаете, все-таки страшно одной. Мало ли что? А сама ведь не подойдешь, не попросишь, чтобы проводили: еще поймут неправильно.

— А-а-а, ну, это ээ-эээ… — догадливо откликнулся мужик.

«Группа поддержки» ошарашенно приостановилась, ожидая команды, но он явно был неспособен породить какую-нибудь толковую мысль. Он просто широко шагал рядом с ней, с удивлением ощущая, с каким доверием опирается на его мускулистую руку маленькая, неожиданно теплая ручка.

А Татьяна выдержала правильную паузу и добавила:

— Уф! Давно так спокойно по этим лабиринтам не ходила. Еще раз спасибо.

Он довел ее до нужного парадного в полном молчании, открыл тугую, сопротивляющуюся дверь, пропустил даму вперед. Она шагнула в проем, не заколебавшись ни на минуту, и провожатый сделал какое-то странное движение квадратной своей челюстью, будто костью подавился.

Остановившись на первой ступеньке, Татьяна повернулась к нему лицом и сказала сердечно:

— Вот мы и пришли. Благодарю.

Он взял ее за подбородок царапучими, желтыми от никотина пальцами, приподнял лицо, внимательно вглядываясь в светящиеся спокойные глаза и произнес:

— Счастлив твой Бог. Ну, прощай.

Затем резко повернулся и вышел, громыхнув дверью.

Татьяна поднялась на пару пролетов и, наконец, вытащила из кармана руку с пистолетом. Пистолет она поставила на предохранитель, задумчиво поглядела вниз, сквозь давно не мытое окошко, и шепнула:

— И твой тоже.

Глава 6

Кофе закончился еще в обед, чая не покупали вот уже недели две, и потому Николай свирепо прихлебывал кипяток, в который бросил две засахарившиеся от старости карамельки, обнаруженные в ящике у Сахалтуева аккурат под фотографиями расчлененного трупа из дела, месяца три как сданного в архив.

За окном было темно и неожиданно неуютно. Грянуло резкое похолодание, и майский вечер — еще вчера такой теплый и ласковый — сегодня встречал редких прохожих мерзким холодным дождиком и порывами пронизывающего ветра.

Час тому заглядывал к майору старлей из соседнего отдела, предлагал подбросить домой на служебной машине — благо собралась целая компания, но Барчук отказался. Какое-то седьмое чувство (шестым Николай полагал все же чувство юмора) подсказывало ему, что стоит дождаться коллегу Сахалтуева, который принесет в клюве свежие новости о Мурзике. Да и майору было чем поделиться с напарником. Ожидание затягивалось, и любой нормальный человек уже махнул бы рукой и отправился домой отсыпаться после длинного суматошного дня, но кто говорил, что Барчук — человек нормальный?

В результате он оказался прав в своем упорстве.

— Ждешь? — спросил от дверей Юрка. — Домой пойти, баиньки, в голову не приходило? Или адрес забыл? Так в паспорт загляни.

— А что ты все время меня отчитываешь? — взвился Николай. — Я с женой развелся, так ты над ухом жужжишь. Мне уже исполнилось восемнадцать, мамочка, я вполне дееспособный и сам могу принимать решения.

— Ой, тоже мне, агицын паровоз! Люди в такую погоду и в это время по домам сидят, ужин кушают. — И Сахалтуев безнадежно пошарил в ящике. — Вот черт, сигареты кончились.

— Поделюсь, — пробурчал майор. — Чего же ты тогда не домой пошел, а на службу поперся?

— Спинным мозгом чувствовал, что ты тут кукуешь один-одинешенек. Ужин вот привез от щедрот Кащеевых.

И Юрка принялся распаковывать сверточки из тяжелого пакета.

— Котлета с картошкой по-селянски. Кусок языка. А это что? А это рыба жареная, по фамилии судак. Ты же в буфет не спускался?

— Забыл, — признался растроганный майор, принимаясь за неожиданный ужин.

— Кипяток пьешь сиротский, — укорил его Сахалтуев. — И что глаголет твой свидетель Кочубей?

Барчук ждал, когда Юрка задаст ему этот вопрос, хотел его услышать и с ответом ждать не заставил:

— Врет и не краснеет, мерзавец.

— Даже так?

— Соловьем поет. Только что не в рифму. Без запинки. Без сучка и задоринки, чего, как показывает практика, в реальности не бывает.

— Ну-ну, это интересно, — Сахалтуев устроился на своем месте и по обыкновению водрузил ноги на стол. — Устал как собака. Рассказывай, начальник.

— Конечно, — передразнил Барчук тонким скрипучим голосом, — свидетель тонко намекнул мне, что рассказ его столь связен и логичен, потому что он сам проработал долгие годы в смежном ведомстве и хорошо знает цену любой мелочи. И что подготовился поэтому перед беседой, тщательно взвесил каждое слово. Только я ему ни на грамм не верю.

— Почему?

— А почему я знал, что ты сюда явишься?

— Закономерность, однако, сила привычки.

— И здесь закономерность. Юрик, а то ты не слышишь, когда тебе втирают? Зачем-то очень нужно Петру Федоровичу подставить нам некую гражданку Татьяну в качестве главной подозреваемой и потому преподносит ее просто-таки на блюдечке с голубой каемочкой. Причем, он и сам понимает, как неестественно выглядит его рассказ, вот и суетится со своими объяснениями про долгие годы службы на благо Родине. Хоть бы подождал приличия ради, пока я его спрошу, а откуда, гражданин хороший, такая точность, — было бы куда правдоподобнее. Нет, знает кошка, чье сало съела.

Юрка с интересом взглянул на насупленного друга:

— С этого момента прошу подробнее.

— Фигушки. Сперва твой отчет.

— Легко!

И Сахалтуев сжато и предельно четко обрисовал картину событий, о которых поведал ему Димка Кащенко.

— Интересно, — сказал Николай, во время рассказа не проронивший ни слова. — Точнее, кошмар. Наркота, всякие тайны Мадридского двора, страсти-мордасти… Только этого нам и не хватало.

— Согласен.

— Но зато кащейская версия, невзирая на ее явную сериальную суть, гораздо правдоподобнее, чем история, которую попытался мне втюхать господин Кочубей. Кстати, ты был прав — родственник, далекий потомок того самого. А может, и про это врет, солидности добирает.

— Ты мне расскажешь, что он тебе сообщил, или я сюда приехал только для того, чтобы тебя покормить? — поинтересовался капитан.

— Вполне серьезная и весомая причина, — надулся Барчук. — А лепетал он вот что: дескать, в Мариинском парке чуть ли не во всякую погоду — что в жару, что в ненастье, что при полном благолепии — пишет жуткие картины маслом некий пожилой художник…

— Который и заколол Мурзика прямо на мольберте, колонковыми кисточками?

— Не перебивай дядю! И что, дескать, покойный, фамилии которого господин Кочубей, увы, не знает, но опознал личность по фотографии, часто обретался возле этого самого художника, делая вид, что интересуется его живописью. Но на самом деле, как признался покойный в приватной беседе многоуважаемому Петру Федоровичу, его интересовала некая Татьяна…