Который час в Каире - Виктор Дмитриевич Кудрявцев

Наконец, в архивах торговой палаты Марселя, относящихся к 1711 г., имеется упоминание о 277 тыс. фунтов хлопка, поступивших на рынки города из Александрии. Однако в феодальном, изолированном от внешнего мира Египте его посевы были незначительными.

В XIX в. в страну проникли дельцы и торговцы из Западной Европы. Они быстро поняли, что Нильская долина — поистине золотое дно. До этого одним из основных поставщиков хлопка была Северная Америка. Путь хлопка через Атлантический океан был достаточно дорог и длителен. Мухаммед Али и его наследники запродали европейским королям текстиля весь египетский хлопок на корню. Труд египетских феллахов был дешев, а сами они были бесправны. Так начался грабеж «зеленых богатств» Египта, продолжавшийся более ста лет.

Французских текстильных магнатов, ринувшихся первыми на египетский хлопковый рынок, вскоре оттеснили текстильные короли Великобритании. После английской оккупации Египта в 1882 г. они окончательно укрепились здесь. Богатые перекупщики, крупные феодалы стали своего рода посредниками в ограблении и эксплуатации хлопкоробов. В периоды сбора хлопка специальные надсмотрщики выгоняли на поля буквально все сельское население страны, от мала до велика. Работа начиналась засветло, после утренней молитвы, и оканчивалась с заходом солнца. Убранный хлопок везли в Александрию, а оттуда — на хлопчатобумажные фабрики Англии и других стран.

Одновременно Александрия начинает быстро расширяться. В середине Прошлого века ее площадь приблизительно в три раза больше той, которую занимала столица Птолемеев, а в настоящее время — в пять-шесть раз. Преодолевается изоляция от остального Египта, которая была всегда характерна для этого города. В 1819 г. он был соединен с Нилом специальным каналом и стало возможным водное сообщение между Каиром и Александрией. Позже ее связывает со столицей и железная дорога. Известно, что история ничего не делает без насущной на то необходимости. Так было и в этом случае. Большой современный город-порт потребовался двум новым хозяевам: текстильным фирмам Западной Европы и Мухаммеду Али вместе со стоявшими за его спиной богатыми феодалами.

Александрия превратилась в крупнейший в мире центр торговли хлопком. По масштабам хлопкового бизнеса она превзошла Сент-Луис в США, захиревший после того, как в гражданской войне с Югом северяне одержали верх. В Александрию поспешно съезжаются брокеры европейских бирж, банкиры, наскоро открывающие свои конторы, перекупщики, старающиеся захватить место для складов поближе к причалам. Распускаются пышные цветы торгашества, ветры наживы дуют в городе Александра. Теперь погоду делают английские и французские текстильные магнаты, рангом ниже — греческие, сирийские, еврейские и армянские купцы. Арабский город оттесняют на второй план. Александрия все больше приобретает космополитический оттенок. Строятся пышные виллы, окруженные парками, возникают частные клубы, куда «туземцам» вход воспрещен. Создаются коммерческие династии, торговые дома, где дело переходит от отца к сыну. Появляется космополитическое племя дельцов, которому одинаково хорошо везде, где можно нажить деньги, — в Лондоне, Париже, Риме или в Вене. Они ведут дела на всех европейских языках, применяя английское делопроизводство и итальянскую бухгалтерию. Они осваивают немного и арабский язык, но лишь для того, чтобы объясняться со слугами. Язык этой среды, их званых раутов, обеденных столов и сплетен — французский. От них стараются не отстать и богатые арабские купцы, переселившиеся в Александрию, помещики и беи, построившие здесь свои дома и дворцы. Они тоже пытаются говорить между собой по-французски: изъясняться по-арабски — неприлично. Это язык улицы. У космополитической элиты — иностранные паспорта. Так удобней, они освобождают их от ответственности перед местным законом. Можно совершить преступление против египтянина, но судить тебя будет французский или итальянский суд.

Теперь это людное место, Александрия. Вслед за элитой сюда устремляются ее спутники — модные портные, владельцы ресторанов, кабаре и кафешантанов. Приезжают содержатели скаковых лошадей и владельцы яхт-клубов. По вечерам на набережной прогуливается пестрая, разноязычная толпа — дамы в длинных платьях, господа в смокингах. Катят лакированные ландо. Спортсмены в жокейских шапочках проносятся на входящих в моду велосипедах. Светятся обнесенные цветными электрическими лампочками — неона еще нет — рекламы и объявления: «Казино Елисейские поля», «У Максима в Александрии», «Портной месье Жакоб: вечерние костюмы для джентльменов», отели «Сан-Стефано», «Биарриц», «Сесиль»[62]. К. 1934 г. неарабское население города составляло 65 тыс. человек. Город вдруг полюбили и владыки Египта — наследники Мухаммеда Али и его придворные. Наследники построили там два больших дворца: один — около Восточной бухты, а другой — в парке Монтаза. И сегодня всех туристов водят по дворцу Монтаза в Александрии. Он большой и пышный, но эклектичный и производит впечатление мозаичности, хаотичности и определенной пустоты — влияние той жизни, которой жили населявшие этот дом. Расположен он прекрасно — выходит на мыс, врезающийся в голубовато-зеленоватые воды Средиземного моря. В парке пальмы, ухоженные клумбы. Здесь отдыхали, гуляли, развлекались, флиртовали, заводили связи, но серьезно не занимались ничем. Во дворце сохранились личные вещи Фарука, которые кажутся сейчас старомодными и нелепыми, а тогда считались роскошными: различные табакерки, длиннющие гаванские сигары, трубки, только входившие в обиход транзисторные приемники, наборы фарфоровых изделий, шкатулки из слоновой кости. Фотография самого Фарука в огромной металлической раме, которую он подарил своей второй жене. И здесь же висит календарь, который кончается 26 июля 1952 г. — днем высылки Фарука из Александрии.

Во дворце нет ничего таинственного или изысканно-царственного, как было во дворцах французских королей накануне революции. Все здесь гораздо проще, примитивнее. Александрия была упрощенной моделью «большой Европы». Элита создала и свою «микрокультуру»: маленькую литературу, меланхоличную, камерную, лишенную реальной почвы, как цветы в корзине. Ее наиболее талантливый представитель — поэт-грек Кавафи. Он писал на греческом в первой четверти нашего века. Кавафи остро ощущал искусственность и временность этого мирка, лишенного будущего. Надвигалась новая эпоха, эпоха арабской Александрии, в которой нет места для международной богемы.

В полночный час

Неясный хор

вдруг зазвучит вдали.

То город наш

Уходит от нас

На другие края земли.

Последний день настал для нас,

Надвигается наша судьба.

Александрия,

Где ты плывешь сейчас?

Не увижу больше тебя[63] —

так писал Кавафи, предчувствуя то, что произошло уже после его смерти[64].

Сегодня Александрия ничем не напоминает тот легендарный город, который волновал воображение античных народов. От него мало что осталось. Это большой современный город. Туристы наводняют его в жаркие летние месяцы. Пляжи полны народа. Но туристы не хозяева Александрии, а ее гости. Усиленно внедрявшееся раньше раболепство перед толстосумами уже не существует. Да и туристы стали иными. Теперь население Александрии увеличивается в два