Черная магнолия - Иван Любенко

Нижегородцев задумался, поднял глаза и вдруг выпалил:

— Постойте-постойте, но тогда выходит, что убийца следил за полковником и знал, что тот ходил в фотоателье, так?

— Безусловно.

— Но почему же полковник сразу не забрал негативы?

— Меня тоже это смутило. Сдается мне, что он, как говорится, не хотел складывать яйца в одну корзину. В случае пропажи оригиналов он бы велел Клязьмогорову напечатать столько фотографий, сколько нужно. Именно поэтому хранить пластины в пансионате было опрометчиво.

— Да, — закивал головой Нижегородцев. — Вы правы. Выходит, если допустить, что фотограф, не выдержав пыток, сознался, где находятся негативы, то у преступника в данный момент не хватает только самого важного чертежа — автомата перекоса, так?

— Верно, — просиял Ардашев. — Но это только в том случае, если моя версия о вставленной в рисунок кальке верна. Но ведь и я могу ошибиться.

— Нет-нет, Клим Пантелеевич, так оно и есть, потому что человек обращает внимание на все, кроме того, что находится у него под носом. А покойный офицер, судя по всему, имел тонкий и расчетливый ум. Жаль бедолагу, — горестно вздохнул писатель.

Ардашев поднял бокал.

— Господа, у меня есть тост. Предлагаю выпить за Добро, которое воюет со Злом уже не одно тысячелетие, но так и не может его одолеть. Эта непримиримая борьба приносит человечеству множество страданий, но иного пути нет. Видимо, так будет продолжаться вечно. Я пришел к выводу, что рай на земле невозможен. Его не смогут построить ни марксисты, ни анархисты, ни кадеты, ни октябристы. И причина — в людях, потому что в одной и той же человеческой душе всегда присутствует и жадность, и доброта, и ненависть, и сострадание. Ничего не поделаешь — такими нас создал Бог. Государства, как и люди, тоже бывают плохими и хорошими. Они иногда ссорятся между собой, и тогда проливаются реки крови, а бывает, живут дружно, как хорошие соседи. Да что там государства! Давайте для начала заглянем в собственную душу и попробуем помочь Добру. Будьте здоровы, господа!

— Великолепно! — вымолвил Сорокопятов.

— Ваше здоровье! — поддержал Нижегородцев.

Повернувшись к писателю, Клим Пантелеевич сказал:

— Попробуйте вот это, не пожалеете. Это сыр сулугуни, поджаренный на вертеле. Его обжаривают равномерно, пока со всех сторон не появится румяная корочка. На стол подается горячим. В таком виде он особенно вкусен.

— Удивительно! Необыкновенно! — восхитился литератор. — Вот бы к нам за стол сейчас Антона Павловича пригласить, представляете?

— Да, — задумался Ардашев. — Уж я бы с ним поговорил… Кстати, сегодня утром я читал его записки, дневники, воспоминания его друзей. И знаете, что меня больше всего поразило? Одно незамысловатое предложение. «Очень трудно описывать море, — сетовал он Бунину. — Знаете, какое описание моря читал я недавно в одной ученической тетрадке? «Море было большое». И только. По-моему, чудесно». Согласитесь, — улыбнулся адвокат, — вроде бы просто — всего три слова, а если вдуматься — точнее не скажешь. В этой фразе все — и плеск волн, и бескрайняя даль, и горизонт, и небо…

Послышался стук копыт. Клим Пантелеевич повернул голову — у тротуара остановились две коляски. Из одной выскочил человек в военной форме, из другой — городовой. Быстрым шагом они направились к столикам. От внимания отдыхающих не ускользнул тот факт, что офицер расстегнул кобуру. То же самое проделал и полицейский.

— По-моему, это к нам, — испуганно пролепетал Сорокопятов.

В незваном госте Ардашев узнал капитана Мяличкина. Приблизившись, тот отрывисто приказал:

— Господин Нижегородцев, попрошу встать!

— А в чем, собственно, дело? — вытирая салфеткой рот, захлопал глазами доктор.

— Вы арестованы. — Капитан кивнул городовому, и тот проворно накинул на запястья доктора малые ручные цепочки.

— Позвольте! — воскликнул Ардашев. — Вы что, белены объелись? В чем вы его подозреваете?

— В умышленном смертоубийстве полковника Левицкого, мещан Клязьмогорова и Глаголева, а также в шпионстве в пользу Англии. А вас, господин присяжный поверенный, я тоже обязан допросить, но пока как свидетеля. Так что поедете со мной в полицейское управление. — Капитан скривил недовольную мину. — И как же это вы, Клим Пантелеевич, с вашим-то опытом не смогли распознать у себя под боком иностранного лазутчика, а? — Он протянул руку к трости. — А это холодное оружие я временно заберу себе. А то, не ровен час, вздумаете заступиться за приятеля и проткнете мне горло, как тому бедному Йорику.

— Хорошо, мы подчинимся. Только не забывайте, что за эту глупость вам непременно придется извиняться, — поднимаясь, произнес Ардашев.

Сорокопятова, казалось, разбил паралич. Он сидел не шевелясь и смотрел на происходящее широко открытыми глазами, а его рот от изумления стал круглым.

Взглянув на него, Мяличкин спросил:

— А вы, позвольте узнать, кто?

Литератор тотчас поднялся и вытянулся в струнку; пухлые щеки затряслись студнем, а руки стали теребить полу пиджака. Сглотнув слюну, он выдавил:

— Пишу-с… книги-с. Сорокопятов Ярополк Святославович. Прибыл из Костромы-с. Собираю сведения…

— Сведения? — насторожился офицер. — Какие?

— О писателе Чехове. А с этими господами я встретился случайно. Они сами пригласили. Да я их и не знаю вовсе…

— Вы свободны, — окидывая литератора презрительным взглядом, сухо изрек Мяличкин.

— Благодарю покорнейше, ваше высокоблагородие. — Не поднимая глаз, писатель засеменил прочь.

Присяжный поверенный усмехнулся, бросил на стол пятирублевую бумажку и вместе с остальными прошел к экипажу. Им в спину шушукались официанты, и укоризненными взглядами провожали отдыхающие. Доктор бледный, как холст, с каменным лицом и вытянутыми перед собой руками, неуклюже умащивался на заднем месте. Рядом с ним сел капитан. Адвокат и городовой разместились в другом экипаже.

Кучер тронул лошадей, и фиакр покатил в сторону Пушкинского бульвара — к полицейскому управлению.

II

Когда Ардашев и Мяличкин подъехали к пансионату Илиади, то у самого порога они увидели «Руссо-Балт» ротмистра Берга. Приказав извозчику дожидаться, капитан тотчас же направился в здание, а Клим Пантелеевич, достав из кармана коробочку монпансье, на несколько секунд задержался у автомобиля. Вскоре и он вошел в уже знакомую комнату под номером 4.

Почти посередине лежал труп, а ротмистр с видом победителя покуривал папиросу. Полиции и следователя еще не было.