Я жгу Париж - Бруно Ясенский

– Найдется! Далеко искать не придется. Возьмите их на мельнице братьев Плон. Нагрузите на баржи лесопильного завода. Как видите, мы знакомы с вашей местностью не хуже вас. Не забудьте захватить с мельницы брезенты, чтобы прикрыть баржи. Поняли ли вы меня хорошо?

– Поняли… – простонало эхо.

– Отлично. Я сразу узнал, что имею дело с разумными людьми. Давайте не терять времени. Набавлю вам пять минут; это позволит вам проверить мои слова. Можете за это время убедиться, что провода в самом деле перерезаны и что деревня находится в области обстрела нашего парохода. Кстати, предупреждаю вас, что первый посланный вами верховой или велосипедист, который показался бы на шоссе, получит пулю в лоб. А теперь к делу! Повторяю еще раз: если через полчаса возы с мукой появятся на берегу и еще через полчаса баржи будут нагружены, мы отплывем, не причаливая и не причиняя никому никакого вреда. Мы приехали не для грабежа, а лишь за провиантом для голодающих. Время бежит. До свидания. Через полчаса!

Товарищ Лаваль повесил трубку и нервным шагом прошелся по палубе. По неуверенному голосу в трубке он не мог заключить наверняка, подчинится деревня его приказу или заупрямится. Его снедало беспокойство. А что, если нет? Если через полчаса на берегу не появится никто? Что тогда? Тогда – придется поворачивать и возвращаться ни с чем. Знал ведь он хорошо, что к берегу, несмотря ни на что, не причалит. Тогда вся затея ни к чему.

Товарищ Лаваль в бессильной злобе сплюнул сквозь зубы, сжимая в руке часы с подвигавшейся по-черепашьи стрелкой.

Меж тем на другом конце провода уже поднялась неописуемая суматоха, шум открываемых и захлопываемых дверей, оклики и беготня. Люди бежали с фонарями, заспанные и огорошенные, толпясь на дороге, ведущей к мельнице.

На пороге мельницы бледный, растрепанный мэр, без воротничка, в наспех накинутом пиджаке и в башмаках на босу ногу, отдавал торопливые распоряжения. Первая подвода, нагруженная мукой, отъезжала уже по направлению к пристани.

Тогда внезапно, расталкивая толпу, в освещенном круге дороги показался запыхавшийся кюре в расстегнутой рясе и в ночных туфлях.

– Подождите! Подождите! – издали кричал кюре, размахивая в воздухе руками. – У меня явилась мысль!

Мэр торопливо побежал ему навстречу.

Медлительная стрелка касалась уже двадцати пяти минут третьего, когда на повороте дороги показался первый воз с горбом белых нагроможденных мешков.

Товарищ Лаваль отер платком пот, выступивший у него на лбу, и весело сунул часы в карман.

Вслед за первой подводой появилась вторая, третья, длинный обоз, белая литания напевно кряхтящих подвод. В ярком свете прожекторов перепуганные крестьяне, выпачканные в муке, кропотливой толпой муравьев тащили в пловучие муравейники барж тяжелые грузы. Белые сугробы на баржах росли с каждой минутой.

Товарищ Лаваль нетерпеливо посматривал на часы. Прошел уже час, а кончали нагрузку только второй баржи. Где-то далеко черный шов между землей и небом, заштопанный линией горизонта, казалось, расползался на глазах, как изношенная протертая материя, и белесая прореха все росла и росла. Товарищ Лаваль беспокойно поглядывал в эту сторону.

Когда, наконец, третья баржа была нагружена доверху, часы показывали четыре. Полоса рассвета на востоке обозначилась уже широкой щелью. Снежные бугры баржи, как бы растопленные первыми лучами солнца, зеленели несмелой, подснежной муравой брезента. Нельзя было терять больше ни минуты.

Перепрыгивая с борта на борт, матросы поспешно скрепляли канатами баржи, оттолкнутые жердями на середину реки, привязывая их к буксиру. Теснясь на берегу, толпа в молчании присматривалась к этой работе.

Товарищ Лаваль в последний раз взял телефонную трубку.

– Алло! Кто говорит? Почтовый чиновник? Отлично. Скажите, пожалуйста, мэру, чтобы завтра, когда будут поправлять телефонные линии, на всякий случай сожгли узловой телеграфный столб и поставили на его место новый. Да, да. Больше ничего. Передайте жителям Тансореля пролетарский привет от революционного Парижа.

Товарищ Лаваль отставил аппарат.

– Все на палубу! – скомандовал он громко. – Выстроиться на палубе в ряд! Пятнадцать. Хорошо. Все по местам! Перерезать проволоки! Потушить прожектора! Трогаем!

Буксир дрогнул, качнулся на месте и грузно поплыл по плескавшим волнам, точно громадный верблюд с тремя горбами барж.

– Пошли на всех парах!

Товарищ Лаваль прошелся по палубе. В темноте он натолкнулся на чью-то фигуру, облокотившуюся о перила.

– Это вы, товарищ Монсиньяк? Как по-вашему, будем мы в Париже до рассвета?

– Не думаю, с такой поклажей… – угрюмо ответил матрос.

– Но зато мы плывем теперь по течению, значит легче.

Матрос молча обернулся на восток и указал рукой на расползающееся прорехой рассвета тряпье горизонта.

– Светает… – сухо сказал он. – Раньше, чем доедем, рассветет совершенно.

Товарищ Лаваль долго с видимым беспокойством всматривался в широкую полосу, разраставшуюся у него на глазах.

– Опоздали… – сказал он задумчиво.

По бокам плыли черные, уже заметно вырисовывающиеся берега с первыми брызгами огней.

Товарищ Лаваль не знал, что из Тансореля час тому назад боковыми полевыми тропинками выехал к городу на велосипеде небольшой сутулый человечек.

Небольшой человек прибыл в город, когда серая проталина на востоке стала заметно обозначаться.

Через десять минут упругое резиновое слово, как мячик, катилось уже по проволокам взапуски с задыхавшимся буксиром. Слово, перескакивая с проволоки на проволоку, опередило буксир, покатилось дальше, в лес красных мигающих огней.

Через двадцать минут в штабе армии, в мягкой накуренной гостиной старого помещичьего особняка, шел такой разговор:

Лейтенант. Будем ли мы обстреливать их буксир?

Капитан. Понятно, даны уже соответствующие распоряжения.

Лейтенант. Собственно говоря… Раз уже проехали… к тому же, как говорит сама телеграмма, не причаливали совершенно к берегу и приняли все меры предосторожности… Что бы нам стоило пропустить их с этим провиантом в город? Ведь в данный момент они не представляют уже никакой опасности, и, потопив их, мы ничего, собственно говоря, не выиграем.

Капитан. Вы с ума сошли, Монтелу. Пропустить их безнаказанно в город? Чтобы завтра попробовали пробиться другие? К чему же в таком случае кордон? Наглость должна быть наказана беспощадно! Кстати, вы, кажется, забыли, что это большевики и что везут они провиант для своей коммуны? Может, прикажете еще кормить их коммуну? Благодарю покорно!

Лейтенант. Да нет, конечно… Только просто… я думал… раз уже проехали…

В Париже у моста Берси с двух часов ночи стала собираться любопытная, выжидающая толпа, беспокойно глядевшая на восток, где все заметнее медленно прорезывался меж губами горизонта белый оскал рассвета.

К пяти часам белый шрам занял уже половину неба. Возвращение экспедиции становилось все менее правдоподобным. Разочарованная толпа понемногу стала расходиться по домам. Тогда-то и послышался вдруг гул первого орудийного выстрела, Толпа встрепенулась, заколыхалась и всем телом подалась на восток.

– Едут, – пронесся гул.

Орудия гудели одно за другим. Толпа бурлящей волной хлынула к берегу. Какая-то женщина, причитая во весь голос, билась, точно птица, на железных перилах моста. Ей вторил глухой человеческий гул. Минут через десять гул перешел в вой.

Вдруг кто-то с берега первый заорал:

– Едут!!!

Наступило гробовое молчание.

У поворота реки действительно появился черный буксир с размозженной трубой, с бессильно повисшими щепками палубы. Буксир, тяжело дыша, уже почти лежа на боку, из последних сил тащил две баржи. На месте третьей баржи черный, наполовину отломанный борт трепетал плавниками искромсанных досок.

Буксир медленно приближался к мосту. Восторг толпы достиг точки кипения.

– Лаваль! Да здравствует Лаваль! – ревела толпа.

Буксир с трудом причалил к берегу. На песок спрыгнул коренастый окровавленный матрос.

– Лаваль! Где Лаваль? – не унималась толпа.

Матрос рукой, обмотанной платком, указал на палубу.

Несколько красногвардейцев вскочили на борт. Толпа затихла в ожидании.

Через пару минут на палубе показались два красногвардейца, неся что-то на растянутой шинели.

Толпа двинулась вперед.

На шинели лежал человек в форме красногвардейца с закрытыми глазами и закинутой головой. Вместо ног у него был ком кровавого желе.

В толпе обнажили головы. Импровизированными шпалерами красногвардейцы понесли товарища Лаваля в соседнюю аптеку.

Толпа заклокотала.

В белом лазарете, в проходе меж больничных коек, продвигалось четверо людей в голубых солдатских шинелях. Ведущий их санитар задержался у одной кровати.