Сид Кампеадор - Рамон Менендес Пидаль

Какой может быть историческая основа рассказа о происшествии в лесу Корпес

Рассказ о том, как дочери Сида были брошены в дубовом лесу Корпес, поэт узнал через сорок лет после смерти героя, из местного предания, бытовавшего в Сан-Эстебан-де-Гормас; невозможно поверить, чтобы оно было целиком вымышлено. Даже при самой осторожной интерпретации истории оскорбления в лесу Корпес можно допустить, что в ее основе лежит какая-то сильная обида, которую Кампеадор в лице его родных претерпел от Бени-Гомесов. Возможно, предпринимались переговоры о браке между дочерьми Сида и инфантами Карриона, племянниками Педро Ансуреса. Нам определенно известно, что этот леонский магнат одно время был другом кастильского рыцаря, когда в 1074 г. выступил поручителем в договоре о приданом Сида для брака с Хименой, и мы также знаем, что позже, когда в 1092 г. Сид напал на Риоху, тот же Педро Ансурес выступил в союзе с Гарсией Ордоньесом как враг бургосского изгнанника; хуглар тоже изображает их союзниками в сцене заседания толедских кортесов. Здесь, как и в других деталях, блестяще подтверждается достоверность поэмы, верно отражающей и личные отношения персонажей, и смену их дружбы с Кампеадором на ненависть к нему.

В таком случае можно предположить, что брачный договор между Бени-Гомесами и Сидом — если он существовал, во что я верю, — мог появиться не тогда, когда Сид захватил Валенсию и в результате его положение упрочилось и отношение к нему короля стало неизменно дружеским, а раньше, когда из-за прихотливого чередования фавора и немилости у Альфонса придворные гарсии ордоньесы и педро ансуресы могли мгновенно сменять почтение к герою на пренебрежение к нему; если так, то в самый благоприятный момент для переговоров с Сидом, за которым последовала новая опала, допустим, между 1089 и 1092 гг., могли быть затеяны переговоры о браке, позже со скандалом прерванные, что гораздо более вероятно, чем запятнанный и расторгнутый брак.

Кристина и Рамиро Наваррский

Что касается исторически достоверных браков обеих дочерей Сида, то старшая дочь, Кристина Родригес, вышла за Рамиро, инфанта Наваррского, внука короля Гарсии Атапуэркского и сына другого инфанта Рамиро, предательски убитого в Руэде. Чаще всего в браках жена по социальному положению была знатнее мужа (случай Химены); здесь мы видим обратное как результат большой власти и высокого престижа, приобретенных Кампеадором.

Поскольку королевства Наварра и Арагон в то время были объединены, инфант Рамиро владел сеньорией Мон-сон на арагонской земле. Должно быть, переговоры о его браке провел король Педро, верный друг Сида.

Сын Кристины поднялся на наваррский трон: Гарсия Рамирес царствовал с 1134 по 1150 г. Благодаря дочери этого Гарсии — Бланки, правнучки Кампеадора, вышедшей за короля Кастилии Санчо III, — потомство Сида заняло не только трон Кастилии и Леона в лице Фернандо Святого, но также престолы Франции в лице Людовика Святого и Португалии в лице Альфонса III.49

Когда эти родственные связи уже завязывались и после помолвки Бланки и Санчо в 1140 г. все осознали, что потомки Сида неминуемо взойдут на трон, автор ранней поэмы написал:

Рожденный в час добрый стал всюду известен. […]Монархи испанские — Сидово семя.

(Стихи 3722, 3724)

Мария и Раймунд Беренгер Великий

Вторая дочь Сида, Мария Родригес, вышла за графа Барселоны Раймунда Беренгера III Великого, который, как мы видели, в 1098 г. под Оропесой выступил противником Кампеадора. Тогда графу было шестнадцать лет, а дочери Сида — восемнадцать-девятнадцать.

Через недолгое время после этой враждебной вылазки под Оропесу Раймунд Великий, «муж приятнейший, великодушнейший и весьма прославленный в военном деле», должно быть, начал переговоры о женитьбе на Марии, потому что в следующем году Сид умер, а свадьбу, по всей вероятности, сыграли до его смерти. Граф несомненно рассчитывал с помощью брака удовлетворить свои притязания на мавританские земли, от которых его дядя, граф Беренгер, был вынужден отказаться в пользу Сида, — притязания, к которым он уже возвращался, когда получил от Мурвьедро дань, чтобы открыть против Кампеадора враждебные действия. Впрочем, брачные союзы между каталонскими князьями и кастильцами или леонцами бьши не редкостью.

Барселонские грамоты за 1103 г. представляют Марию Родригес, графиню Барселонскую, супругу Раймунда Великого, и сообщают о двух внучках Кампеадора, родившихся в семье барселонских графов. Одна из них, названная, как и бабка, Хименой (Эйсеменой), вышла во Франции за Роже III, графа Фуа.

3. Частная жизнь

Костюмы и роскошь

Благодаря тому, что слогу автора «Песни о Кампеадоре» порой свойственна живописность, мы уже изобразили героя на поле битвы — от прочих воинов его отличают шлем с диадемой из электрума и щит с гербом в виде разъяренного дракона; благодаря другому старинному поэту, автору «Песни о моем Сиде», нам известен и придворный наряд героя. Среди рыцарей, которые, чтобы предстать перед королем Альфонсом, одевались в «цветное платье», в великолепные шубы и роскошные плащи, выделяется внушительная фигура Кампеадора с «бородою длинной», чей костюм подробно описан автором: чулки из доброго сукна, башмаки исключительной работы, рубаха из тончайшего рансаля, окаймленная золотом и серебром по воротнику и манжетам, красивый бриаль из сиглатона с золотым шитьем; бросается в глаза надетая на бриаль особая одежда, характерная для Родриго, — алая шуба с золотыми полосами: «мой Сид Кампеадор всегда ее надевает», а поверх всего — непревзойденной ценности плащ.

Чего-либо специфически восточного в этих одеждах не ощущается. Сиглатон, затканный золотом, на Востоке действительно носили часто, но к тому времени он уже распространился не только по Испании, но и по всей остальной Европе.

Где с неизбежностью, надо полагать, был заметен восточный колорит — так это в интерьере валенсийского алькасара. Наши хроники прославили в веках скамью со спинкой из покоев Сида, выточенную из слоновой кости и ранее принадлежавшую внуку Мамуна, эмира Толедо. Старинная поэма в свою очередь описывает нам залы алькасара, украшенные ради торжеств «резными скамьями» и «encortinadas», то есть роскошными коврами из пурпура и парчи; эти блистательные приготовления заставляют хуглара воскликнуть:

Счастлив, кто зван в хоромы такие.

(Стих 2208)

Эти ковры, как сообщает он нам, покрывали не только стены, но и пол. Стенные ковры бьши на Западе далеко не редкостью, но устилать пол коврами было в обычае только у мусульман и жителей Пиренейского полуострова, а в остальной Европе этот обычай распространился лишь после крестовых походов; еще в XIII в. ковры на полу, украшавшие покои приехавшего в Лондон толедского прелата, вызывали там восхищение как экзотическая роскошь. Возможно, Сид очень любил пышные ковры. Ибн Аль-кама тоже особо отмечает, что помост, на котором Кампеадор принимал знатных валенсийцев, был украшен «ковриками и дорожками», а латинский хронист выделяет среди даров, преподнесенных героем валенсийскому собору, два причудливых шелковых ковра с богатейшим золотым шитьем, подобных которым, по его словам, в изобильной и торговой Валенсии никогда не видели; несомненно это были восточные ковры из сокровищницы аль-Кадира, может быть, прежде украшавшие толедский алькасар и привезенные в Испанию после разграбления дворца Аббасидов в Багдаде, как и знаменитый пояс султанши Зубайды.

Пояс султанши

Самым выдающимся образцом восточной роскоши при дворе Кампеадора был пояс султанши Зубайды, переживший, как известно, с VIII по XV в. ряд трагических перипетий; отчасти мы их уже пересказали — ведь эта драгоценность, надетая на аль-Кадира, когда он погиб, должна была сыграть роль главной улики в процессе Ибн Джаххафа. В качестве необходимого дополнения кратко опишем дальнейшие приключения этого пояса.

Когда огромная масса богатств, которые казненный кадий приобрел цареубийством и поборами, была разделена между христианами, Сиду достались личные драгоценности покойного аль-Кадира; во всяком случае, этот пояс, чудо азиатского ювелирного искусства, когда-то, на празднествах в Багдаде, чувственной красотой переливов цвети обвивавший стан султанши Зубайды, теперь, в Валенсии, должен был время от времени услаждать женское тщеславие Химены, знатной астурийки.

Но позже, когда Химена покинула город на Средиземном море, она увезла с собой в Кастилию и знаменитую драгоценность, которая, уже ослепив алькасары Аббаси-дов в Багдаде, Омейядов в Кордове, Бени Зу-н-Нунов и Толедо и Валенсии, теперь засверкала во дворце кастильских королев, неизвестно как попав туда; если в свое время она вызвала вожделение Ибн Джаххафа, то теперь соблазнила другого выдающегося охотника за сокровищами — коннетабля Альваро де Луну. Когда в 1453 г. того обезглавили, король Хуан II, как некогда Сид, в свою очередь стал разыскивать спрятанные богатства казненного коннетабля, и в последнем из найденных тайников, самом секретном из всех, укрытом меж двух колонн мадридского алькасара, нашлась великая сокровищница кастильских королей старинных времен, среди драгоценностей которой главной оказалась «набедренная повязка, вся из золота, жемчуга и драгоценных каменьев, принадлежавшая Сиду Руй Диасу». Это сообщение, приведенное в «Четвертой Всеобщей хронике», становится неожиданным подтверждением того, что Сид все-таки нашел среди имущества Ибн Джаххафа великолепную драгоценность султанши Зубайды, пояс, которым аль-Кадир опоясался незадолго до своего убийства, — как уже можно было предположить на основании текстов Ибн Алькамы и Ибн Бассама, сообщающих о найденном сокровище как о доказательстве цареубийства.