Непокорные - Эмилия Харт

я подняла голову и смотрела на него, не мигая, пока в глазах не защипало. Я больше не прятала лицо в ладонях.

26

Вайолет

– Так что, – сказал Фредерик. – Куда ты меня ведешь? Надеюсь, куда-нибудь в тенек – я совершенно зажарился.

Они шли по лугу на холме у самого края парка. С вершины открывался вид на зеленую долину. Вайолет чувствовала странную легкость, как будто ее кости наполнились воздухом. Солнце жарило затылок. Надо было взять с собой шляпу. Ей попадет от няни Меткалф, если она обгорит.

– Можно пойти в тот лес внизу, у старой железнодорожной ветки, – ответила Вайолет, показывая на темную полосу деревьев, тянущуюся вдоль полей. Технически это была общественная земля, а не часть парка, и Вайолет подумала, что Отцу наверняка не понравилось бы, что она пошла туда. Но также она решила, что он вряд ли найдет что возразить, если она пойдет туда в сопровождении. Тем более в сопровождении Фредерика. Фредди.

Неожиданно показалось, что лимонад выпит давным-давно.

– Умираю от жажды, – пожаловалась она и закрыла глаза. Ее рука лежала на плечах Фредерика, и он уже практически нес Вайолет к лесу. Собственное тело казалось ей очень тяжелым, но Фредерик шел уверенно, как будто она ничего не весила. Она почувствовала холодный металл фляжки у своих губ и глотнула еще бренди, хотя на самом деле страстно желала воды. Если не считать жажды, она чувствовала себя очень даже приятно. Так вот что значит быть пьяной?

Вайолет почувствовала насыщенный влажный аромат древесины. Открыв глаза, она увидела блики солнца на плотной стене вековых деревьев. Фредерик наклонился и, сорвав цветок примулы, заложил его ей за ухо. Она не знала, как объяснить ему, что ей не нравится срывать цветы. С ветки взлетела бабочка с оранжевыми кругами на крыльях, напоминающими глаза.

– Чернушка-эфиопка, – пробормотала Вайолет.

– Что?

– Бабочка. Так она называется.

Все становилось более смутным. Вайолет открыла глаза и увидела, что они пришли на полянку, поросшую наперстянкой и пролесником. За деревьями Вайолет увидела голубые ирисы и подумала о мисс Пул. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как они ушли с лужайки перед домом? Возможно, кто-то придет за ними.

Фредерик уложил ее на землю. Она подумала, что, наверное, очень пьяна. Что она слишком тяжелая, и он устал нести ее, и собирается вернуться в Ортон за помощью. Отец будет в ярости. Может быть, они просто оставят ее здесь? Она не против. Здесь так красиво. Слышно, как поет птица – горихвостка.

Фредерик все еще был рядом. Интересно, почему он еще не на пути в Ортон? Он опустился на землю рядом с ней: может быть, он тоже не слишком хорошо себя чувствует? Она ощутила его запах – густой одеколон, смешанный с животным запахом пота. Слишком сильный запах. Укус на щеке больно жгло.

Он лег сверху. Она хотела спросить, что он делает, но язык был слишком неповоротливым, чтобы суметь что-то произнести, а потом он накрыл ее рот своим. Фредерик давил на нее своим весом, и ее легкие горели от нехватки воздуха. Она попыталась положить руки ему на плечи, чтобы оттолкнуть его, но не смогла поднять их.

Вайолет почувствовала его руку на своем бедре, под юбкой, а затем – что он сдирает с нее колготки. Она почувствовала, как они рвутся. Это были ее единственные шелковые колготки. Он раздвинул ей ноги, и на мгновение, пока он расстегивал ремень и брюки, она почувствовала, что может дышать свободно. Она набрала воздуха, попыталась заговорить, но он снова оказался сверху, зажав ей рот рукой, а затем между ног вспыхнула острая обжигающая боль. Он двигался, снова и снова: она чувствовала, как земля все сильнее впивается в спину. Боль не утихала, как будто он вскрывал рану внутри нее.

Она чувствовала вкус пота и грязи на его руке. На глаза навернулись слезы. Она подняла взгляд и попыталась сосчитать заслонявшие солнечный свет листья, но их оказалось слишком много, так что она сбилась со счета. Спустя некоторое время – ей показалось, что прошла целая жизнь, годы которой тянулись безжалостно долго, но много позже она поняла, что это заняло не более пяти минут, – он застонал и перестал двигаться. Это – чем бы ни был этот ужас – закончилось.

Фредерик, тяжело дыша, перевернулся на спину.

Вайолет почувствовала, что из нее что-то вытекает. Она просунула руку меж ног, а потом посмотрела на нее: она была липкой от крови и чего-то еще, чего-то белого, будто слизь улитки.

Горихвостка снова запела, будто ничего не случилось.

– Нам лучше вернуться, – сказал Фредерик. – Слушай, ты выглядишь немного растрепанно. Мы скажем твоему отцу, что ты упала, хорошо? Повезло, что рядом был кузен и помог тебе подняться.

Она полежала еще немного, приходя в себя, наблюдая, как он пробирается сквозь деревья. Затем она медленно натянула колготки (ей было невыносимо прикасаться к собственной коже) и с трудом встала. Что-то блеснуло в траве. Опустив глаза, она увидела, что ее кулон развалился и стал похож на два ржавых крыла. Именно это, а не что-то другое, вызвало первые горячие слезы на глазах.

Ожерелье ее мамы. Он сломал его.

Видимо, от кулона отломился небольшой кусочек и упал на землю. Подняв его, она обнаружила, что это крохотный ключ с зазубренными краями. Получается, на мамином ожерелье висел вовсе не кулон, а медальон, с таким маленьким замочком, что она не заметила его. Ключ сиял ярче поношенного медальона – похоже, его годами не извлекали на свет божий.

Пробираясь сквозь лес и прислушиваясь к будто бы чужому звуку собственного дыхания, Вайолет крепко сжимала ключик в ладони. Неужели мама была последней, кто касался его? Но даже эта мысль не принесла ей успокоения.

К тому времени, как они вернулись, Отца и Грэма уже не было на лужайке, и складные стулья тоже унесли. В прихожей вовсю пахло чем-то, что миссис Киркби готовила на ужин – каким-то жареным мясом. Желудок Вайолет сжался.

– Думаю, я поднимусь к себе и прилягу перед ужином, – сказала она. Ее мысли будто уплывали, и речь звучала невнятно и неповоротливо.

– Отличная идея, – сказал Фредерик. – Я и сам как разбитый. Ты меня изрядно умотала. Надеюсь, ты получила удовольствие.

Она направилась к лестнице, сглотнув подступившую к горлу желчь. Цветные витражи, подсвеченные сзади вечерним солнцем, невозможно ярко сверкали, отбрасывая на паркет кровавые отсветы. В голове загудело, и ей пришлось схватиться