Легион под знаком Погони. Белорусские коллаборационистские формирования в силовых структурах нацистской Германии (1941-1945) - Олег Романько

Наличие польских и русских националистов в правоохранительном аппарате было не единственной проблемой. Кроме них в полицию, по разным причинам, попало много лиц, которые были сторонниками советской власти. Большинство из них не проявляло никакой активности до самого конца оккупации, когда они массово стали переходить на сторону партизан. Но были и такие, кто вступил в ряды полиции по приказу подполья. Они-то, помимо всего прочего, и занимались уничтожением белорусского актива, и часто делали это, также как и поляки, немецкими руками. Вот почему в целом ряде случаев вспомогательная полиция вызывала столько ненависти у белорусских националистов[388].

Там же, где эта полиция была организована при их содействии, например, в Слуцке, она, по словам С. Шнека, «любила и защищала свой народ со всей молодой пылкостью и самоотверженно уничтожала врагов своей родины». И если в остальных районах из вспомогательной полиции много и часто дезертировали, то в «белорусской полиции» наблюдался только рост личного состава. Так, в том же Слуцком округе его динамика была следующей: на 1 августа 1941 г. – 43, на 6 июля 1942 г. – 420, на 6 июля 1943 г. – 960 и на 1 января 1944 г. – 1760 человек. Нечто сходное наблюдалось и в Барановичах – 28 человек в июле 1941 г. и 341 человек в январе 1944 г.[389]

Наряду с национальным и идеологическим противоречиями можно также отметить проблему морального состояния личного состава полиции. Положение в ней было только отражением общей ситуации на оккупированной территории. В полицию, как и другие органы оккупационной администрации, вступали разные люди и из разных социальных слоев: интеллигенция, рабочие, крестьяне. В первые дни в ее ряды попало много уголовного элемента. В советской литературе не было приято писать об этом, однако немцы строго-настрого запрещали принимать в полицию уголовников. Но это, если специально разбираться и иметь для этого достаточно времени. Поначалу его не было, и брали всех желающих, лишь бы не был явным коммунистом или евреем. Поэтому, неудивительно, что вскоре «криминальный элемент» начал проявлять себя соответствующим образом[390].

Были разными и причины, по которым люди шли служить в полицию. Обычно, туда шли те, кто пострадал от советской власти. Для других служба в полиции выглядела более привлекательной, чем тяжелая работа в деревне или, вообще, вывоз в Германию. Из многочисленных протоколов послевоенных судебных процессов и из других источников также известно, что «полицаи» придавали большое значение наградам, униформе и оружию, как признакам определенного статуса, который был гораздо выше, чем у местного населения[391].

Конечно, среди «полицаев» были и такие, кто не деградировал и не потерял человеческого облика во время своей службы. Однако приходиться признать, что большая часть из них пошла в полицию не для того, чтобы охранять порядок, а совсем наоборот. И это не было только советской пропагандой. Например, даже в документах немецких полицейских властей в Белоруссии есть многочисленные факты драк, пьяных выходок, злоупотребления оружием и прочих подобных инцидентов. В качестве дисциплинарных нарушений были также зарегистрированы насилия и убийства мирного населения, которые совершались, главным образом, во время переселения евреев в гетто и позднее, во время их массового уничтожения. И зачастую, местные «полицаи» делали даже больше того, что от них требовали немецкие власти. Известно много случаев, когда белорусские или польские полицейские убивали евреев-беглецов из гетто, «принимая» их за «советских партизан». Иногда «партизаном» становился тот, кто просто не понравился полицейскому. Когда кто-нибудь в городе или деревне доносил на кого-либо как на коммуниста, он, обычно, делал это в местной полиции, которая и арестовывала подозреваемого. Часто это делалось с невиданной жестокостью. Дома, в которых скрывались «советские агенты», нередко просто поджигались. Когда виноватых не находили, их местонахождение «выяснялось» через допросы родственников, часто с применением пыток[392].

«Вот поэтому, подводит итог немецкий историк Б. Кьяри, образ пьяного, примитивного горлопана-полицая, который тиранил и грабил население, полностью проявляя свои преступные наклонности и садизм, появился не на пустом месте»[393].

Формирования белорусской самообороны

Сельские отряды самообороны, созданные местными жителями для защиты от советских и польских партизан, а иногда и немцев, существовали на протяжении всего периода оккупации Белоруссии. Создание таких отрядов облегчалось наличием большого количества оружия, оставленного Красной Армией, а также тем, что в центральных и западных районах республики осталось очень много мужчин призывного возраста. Это объясняется тем, что коммунисты не успели провести здесь мобилизацию, а немцы, в свою очередь, всех военнопленных белорусской национальности отпускали из лагерей по домам[394].

До середины 1942 г. создание отрядов самообороны носило неорганизованный характер и зависело от инициативы на местах. Однако летом ситуация коренным образом изменилась. В данном случае необходимо назвать две причины таких изменений. Во-первых, это было связано с развитием партизанского движения, бурный рост которого был вызван немецкой политикой в Белоруссии. Во-вторых, создание организованных сил самообороны являлось одним из пунктов программы генерального комиссара В. Кубе, направленной на белорусификацию оккупационного аппарата. В результате, 29 июня 1942 г. он опубликовал проект указа о Корпусе белорусской самообороны (КБС). Разработка планов по его созданию была поручена Центральному совету БНС, а создание отдельных формирований – органам местного самоуправления[395].

В начале июля 1942 г. капитан Ф. Кушель разработал план, по которому следовало в дальнейшем разворачивать КБС. Согласно этому плану предполагалось иметь следующую структуру корпуса:

• Штаб корпуса должен был располагаться в Минске;

• 1-я дивизия (дислокация в Минске; оперативный район – Минский и Слуцкий округа);

• 2-я дивизия (дислокация в Барановичах; оперативный район – Барановичский, Новогрудский и Слонимский округа);

• 3-я дивизия (дислокация в Вилейке; оперативный район – Вилейский, Лидский и Глубокский округа);

• вспомогательные службы[396].

Находясь формально в распоряжении Центрального совета БНС, корпус должен был подчиняться фюреру СС и полиции на правах вспомогательного формирования.

15 июля 1942 г. фюрер СС и полиции генерального округа «Белоруссия» СС-бригадефюрер К. Ценнер ознакомился с планом создания КБС и внес свои изменения. Согласно поправкам Ценнера, вместо развертывания трех дивизий, предполагалось создать сеть антипартизанских подразделений по всему генеральному округу. Поэтому в каждом районе должны были быть организованы добровольческие формирования КБС силой от роты до батальона, которые бы подчинялись местным руководителям немецкой полиции в оперативном отношении и сфере подготовки. Кушель позднее вспоминал, что «эти поправки оказали на нас очень удручающее впечатление. Из них следовало, что роль д-ра Ермаченко и лиц, обличенных его доверием, сводилась только к тому, чтобы призвать людей, одеть их, расквартировать и накормить, остальное же передавалось в компетенцию немцев»[397]63. Тем не менее, руководство БНС было вынуждено согласиться с мнением Ценнера.

Чтобы создать видимость того, что самооборона находится под белорусским руководством, немцы на все высшие командные должности в ней разрешили назначить белорусов. В результате, к апрелю 1943 г., верховное командование КБС выглядело следующим образом:

• Шеф (главный комендант) КБС – руководитель Центрального совета БНС И. Ермаченко;

• Начальник штаба БНС – подполковник И. Гутько;

• Главный референт («военный министр») БНС и начальник ее военного отдела – капитан Ф. Кушель. В его подчинении в каждом округе Белоруссии находились специальные окружные референты, которые должны были отвечать за формирование ме стных батальонов самообороны[398].

Согласно приказу Ценнера, мобилизация в КБС проводилась на добровольной основе, однако часто местные немецкие власти не придерживались этого обязательства. В связи с этим, все, что касается численности личного состава корпуса, до сих пор является спорным моментом в его истории. Советские источники утверждают, что добровольцев не было вообще, поэтому оккупанты начали принудительную мобилизацию. Однако из-за противодействия партизан и нежелания населения служить в этом формировании, и она не дала ожидаемых результатов[399]. Этого не подтверждают белорусские источники. Так, Кушель позднее вспоминал, что извещение о создании КБС вызвало среди населения «небывалый энтузиазм» и убеждение, что корпус справится, наконец, с партизанами и станет основой будущей белорусской армии[400]. Наплыв же добровольцев был так велик, что немецкие и белорусские власти просто не знали, что с ними делать[401]. Из-за явной тенденциозности источников, обе эти точки зрения следует воспринимать очень осторожно. Как правило, коммунисты всегда значительно приуменьшали численность подобных формирований, а националисты, наоборот, преувеличивали. Истина, обычно, лежит где-то посередине. Согласно отчету Кубе, по состоянию на октябрь 1942 г. в КБС было завербовано около 15 тыс. человек. Из отчета также следует, что, действительно, не все из них были добровольцами. Например, принудительная мобилизация была проведена в Ганцевичском округе. Однако и отрицать «народный энтузиазм» также не стоит. Так, в Белостокском округе, который вообще не относился к генеральному округу «Белоруссия», в КБС захотело вступить действительно значительное количество добровольцев[402].