Вуивра - Марсель Эме

Подошедший к сестре Арман дал ей пощёчину, а поскольку она ответила ему тем же, схватил её за волосы. Арсен почувствовал себя перенесённым на десять лет назад, на ту дорогу, по которой он возвращался из школы. Его вмешательство стало неизбежным. Мужчины сцепились, но схватка оказалась короткой. Не заботясь о нормах честной борьбы, Жюльетта подошла к брату сзади, дёрнула его за уши и одновременно изо всех сил пнула под коленную чашечку. Тот потерял равновесие и упал навзничь. Арсен прижал его коленом и стал нещадно колотить. Он испытывал определённое удовольствие оттого, что ему удаётся израсходовать хоть немного той ярости, которую он с таким трудом сдерживал в себе последние несколько дней. Арман вопил, что пойдёт приведёт жандармов. На крик в сарай прибежал Ноэль Мендёр, и его присутствие положило конец сражению. Он не скрыл своего удивления, увидев на своей территории одного из членов семьи Мюзелье. Вежливо, но суровым голосом и с мрачным челом он потребовал объяснения. Арсен встретился взглядом с Жюльеттой и, прочитав в нём ожидаемый ответ, обернулся к её отцу:

— Я пришёл к вам просить руки Жюльетты, — сказал он, — но так получилось, что встретился с Арманом, и он не дал мне возможности что-либо сказать. Если вы ничего не имеете против, я приду к вам переговорить об этом в другой раз, когда мы немного остынем от того, что у нас произошло с Арманом.

— Приходи когда захочешь, — ответил Ноэль, смягчившись — Дорогу в наш дом ты знаешь.

Арсен попрощался и ушёл, провожаемый хихиканьем Армана. На дороге он увидел Белетту, как раз в этот момент проходившую со своим стадом коров. Заметив его во дворе Мендёров, она покраснела и устремила на него разъярённый взгляд. Пока Леопард не сразу поверивший своим глазам, встретив хозяина в этих запретных местах, колебался, она схватила его за ошейник, чтобы помешать ему броситься к Арсену, и погнала его пинками вперёд. Эта наивная месть одновременно и обидела и растрогала Арсена. Он пересёк дорогу и пошёл по полю в сторону леса. Солома уже начала принимать серый оттенок, а на опушке леса виднелись то тут, то там золотые и ржавые пятна. Арсен был спокоен, а нервы его расслаблены. Счастлив он не был: на сердце лежал камень, душа болела, но необходимость подумать о будущем возвращала его в состояние равновесия. Он женится в самом начале октября, снимет на другом конце Во-ле-Девера дом, который уже присмотрел для себя. Примется опять за работу. Унавоживание земли, пахота, сев, сад, животные, Жюльетта, которую он любит. Он расскажет ей обо всём: о Белетте, о Викторе, о Бейя. Оттого, что они будут часто об этом говорить, горе его постепенно растает. В лесу к нему присоединилась Вуивра. Они пошли рядом, почти молча. Обмениваясь редкими фразами, они как бы продолжали начатый накануне разговор, над которым Вуивра, похоже, долго размышляла. Время от времени она обгоняла Арсена и пылко смотрела на него.

— Если бы я знала, что мне придётся умереть, скажем, лет через тридцать, как тебе кажется, я бы изменилась? Вот ты вчера говорил мне: «горе, радость». А ты знаешь: всё, что с нами день за днём происходит, — это камни для того, чтобы построить свою жизнь, и нужно, чтобы они были дороги человеку, поскольку они должны держать стены до самого конца. А со мной, что бы ни происходило, из этого ничего не создаётся. Какие у меня стены? Этим утром я даже подумала: может, смерти люди учатся? Как ты думаешь, учатся?

— Над чем ты ломаешь голову? То, что я тебе тогда сказал, это просто так, одни слова. Забудь и думать о таких глупостях.

— Я об этом думаю потому, что люблю тебя, или, точнее, потому, что мне хотелось бы научиться лучше любить, так, как это делаете вы, люди. Я хотела бы, чтобы мне было тяжело нести мою любовь, мои горести, мои радости, так тяжело, чтобы я выбивалась из сил, как ты в тот день. Вместо того чтобы всё время идти вперёд, ни на чём не останавливаясь. Если бы мне пришлось умереть…

Когда к вечеру Арсен вернулся домой, его навестил кюре. Сначала он подумал, что его послала мать, чтобы попытаться нащупать пути к примирению в семье, но священник даже не намекнул на ссору между братьями. Красный от возбуждения, он говорил захлёбываясь и с явным ликованием в голосе, которое невозможно было скрыть.

— Ты в курсе? Это злосчастное происшествие. Разумеется, опять Вуивра. Как, ты ничего не знаешь? Вся округа гудит. Сейчас я тебе расскажу.

— Реквием, что ли? — спросил с тревогой Арсен.

— Да нет же, ещё лучше! — сорвалось у возбуждённого священника.

Он быстро изложил обстоятельства дела. В середине дня, приблизительно во втором часу, мальчишки играли там, где раньше стоял уничтоженный пожаром два года назад дом папаши Ру, от которого остались только груды щебня, поросшие ежевикой. Когда дети стали двигать камни, двоих из них укусили гадюки. Их сразу же отвезли в сенесьерскую аптеку, где они получили первую помощь, и теперь находятся вне опасности, но новость тем не менее глубоко встревожила население. Конечно, можно утверждать, что, кстати, не преминул сделать Вуатюрье, будто речь идёт о банальном несчастном случае, поскольку в таких каменных завалах змеи часто устраивают гнёзда. Но поскольку они уже давно никого не кусали, за исключением Бейя, но это случай особый, то никто не сомневается, что это дело рук Вуивры. Людей насторожило то, что Вуивра больше не играет в свою игру. Теперь уже недостаточно быть благоразумным и противостоять искушению рубином. Вуивра сейчас выпускает своих змей кстати и некстати. Даже выходя в свой собственный огород за салатом, люди не чувствуют себя в безопасности. Всё это было священнику на руку. Да и день оказался подходящим, 7 сентября, поскольку назавтра праздновалось Рождество Богоматери, выпадавшее на субботу. Устраивая на праздник крестный ход, священник не навлекал на себя никаких упрёков со стороны епископата, поскольку церемония эта, согласно наказу викария, служила двум целям. А вот положение Вуатюрье стало безнадёжным. Около девяти часов вечера, исчерпав все возможности противодействия, он предоставил священнику свободу действий. Процессии предстояло пройти через деревню, углубиться в лес, обогнуть пруд Шене и пруд Ну, выйти к реке на уровне покойницы из Старого Замка и по берегу вернуться в церковь. Вуатюрье провёл ужасную ночь, ломая голову над тем, стоит ли ему самому принимать участие в крестном ходе. Мэра мучили припадки неистового благочестия и била лихорадка набожности, его одолевали жгучая тяга к выполнению обрядов и жажда поменять веру, но он чувствовал, что совесть его отягощают тридцать пять лет антиклерикальной и прогрессистской деятельности, и тень бородатого радикала, депутата от его избирательного округа, смотрела на то, как он потеет в своей постели, глазами, полными печали и упрёков.

21

С пяти часов утра кюре кружился, как белка в колесе. С помощью трёх сестёр Муано, Ноэля Мендёра и кузнеца он расписал в ризнице порядок действий во время крестного хода и составил опись необходимого инвентаря. Три сестры подшивали оторвавшуюся бахрому на хоругви Жанны д’Арк, приводили в порядок одежду детей-хористов; мужчины чинили носилки, древко знамени, что-то строгали, что-то прибивали. Заботясь о материальных деталях, священник принимал такие меры, которые обещали наиболее надёжно обеспечить победу его ратям в их битве с бесом. Ещё с вечера его мысли занимала лакуна, обнаруженная им в его боевых порядках. Во-ле-деверская церковь располагала мощами какого-то святого. Это был обломок челюсти, который, скорее всего, никогда не пользовался в округе особенно большим доверием, а, может, слава его просто померкла, так как имя святого, когда-то являвшегося его обладателем, в памяти прихожан стёрлось. Получалось, что они в прямом смысле слова не знали, какому святому нужно молиться. Вуатюрье и радикалы в насмешку прозвали его Святой Челюстью. Мощи, естественно, должны были участвовать в крестном ходе, и священник остро ощущал неудобства этой безымянности, которая отнюдь не способствовала молитвенному энтузиазму прихожан. К середине утра его осенило, и он счёл, что озарение пришло к нему свыше. Позаимствовав шляпную булавку у одной из сестёр Муано, он наугад раскрыл свой требник и с закрытыми глазами ткнул этой булавкой в одну из страниц. «Попал в букву У», — сказал он, наклоняясь над книгой. «Святая Увгения!» — воскликнул кузнец. «Нет, — молвила старшая из сестёр Муано, — святая Урсула». Поскольку святая была девственницей, и кюре об этом знал, он не стал колебаться. «Господь сделал свой выбор, — сказал он, — святая Урсула». И тут же оценил всю важность этого откровения. Урсула была кроткой и благочестивой бретонской княжной, пастыршей любезного ей стада из одиннадцати тысяч дев, блиставшей своей верой и чистотой среди всех этих умерщвлённых гуннами девственниц, отчего её покровительство обретало особый смысл. Значит, лучшим, наиболее действенным его оружием станут невинность, чистота, белизна. План битвы созрел у него в мозгу мгновенно. Впереди, перед ним, пойдут одетые в белое дети-хористы. За ними, по возрастному принципу — маленькие девочки, тоже в белом, а посреди этой непорочной фаланги четыре причастницы этого года понесут раку с мощами святой Урсулы. За ними, после хоругви Жанны д’Арк, в порядке убывания девственности прошествуют сначала во-ле-деверские девушки, а потом и женщины, сплочённые вокруг хоругви святого Сердца Иисусова. Вдова Бейя, скорбная мать и живой упрёк преступлениям Вуивры, займёт место у всех на виду. И наконец замыкая шествие, пойдут мрачные и тяжеловесные пехотинцы-мужчины, чей проклинающий вопль прогремит, словно гром Господень, над осквернёнными бесом местами. Священник в ризнице принялся громогласно отдавать приказы. Ноэль Мендёр и кузнец вскочили на велосипеды, а сёстры Муано, подхватив подолы своих платьев, бегом рассредоточились по округе с тем, чтобы поднять по тревоге молодёжь и распространить благую весть о святой Урсуле.