Излом - Валерий Кормилицын

На заводе сокращали, оказывается, почём зря. Зарплату задерживали…

— Чёрт знает что творят эти демократы, – возмущались они.

— Зато водка на каждом углу продаётся и ЛТП отменили, – заступился за демократию Заев.

— А на что её покупать? – бушевали Большой с Гондурасом. – Правда, всё равно находим, – успокаивались они.

В помещении внезапно наступила тишина.

— Директор… – услышал я шёпот Пети–глухого.

В дверях собственной персоной стоял Марк Яковлевич, а за его спиной, отчаянно жестикулируя, маячила Пашкина подруга.

«Набилось сволочи! " – вспомнив про интуицию, попробовал прочитать его мысли.

— Сколько вас тут, – нахмурился директор.

«Угадал, – подумал я. – Но вроде не злой».

— Здрасте! – поздоровался Большой.

Гондурас приветственно выбросил руку вверх.

«Тоже мне Че Гевара нашёлся…»

Остальные стояли скромно потупившись. На всякий случай потупился и я.

На приветствие Марк Яковлевич не ответил, но внимательно оглядел друзей.

— Это что за «сладкая парочка»? Что здесь посторонние делают? – строго поглядел на столяра. – Там машина пришла, мигом разгружать! – уходя, грохнул дверью.

В ту же минуту опять раздался грохот, то упал от сотрясения воздуха сидевший на верстаке Микис.

К нашему с Пашкой удивлению, несмотря на отсутствие компасов и других опознавательных знаков на витринном стекле, Большой ухитрился выйти точно в дверь.

— Чего это с ним? – изумился Пашка, разглядывая опьяневшего друга.

— Это, сеньор Заев, называется интуиция, – вразумил его.

— Какая интуиция?! Или не допил ещё, или опыта набрался, – резюмировал Пашка.

— Как не допили? Гондурас весь в слезах ушёл и клялся назвать внучку Хулитой, вспоминая очередной южно–американский сериал…

12

Домой заявился не помню во сколько, в халате с оторванным и висящем на нижнем шве кармане и рваных–прерваных кроссовках – своей рабочей одежде.

Когда утром проснулся на своём холостяцком диване – я так в халате и спал, – то в целом кармане обнаружил гранёный стакан и раздавленную половинку огурца.

«Видать, немного выпимши вчера был», – сообразил я, трусливо убегая на работу.

В самом начале рабочего дня нас с Пашкой вызвал Марк Яковлевич.

— Ну что, господа, денег много вчера пропили? – обратился к нам.

Пашка фыркнул на «господа», я лишь пожал плечами, гадая, какое ему до этого дело.

Ослепительно улыбнувшись и подтянув безукоризненный узел галстука, он продолжил:

— Из ваших слов при поступлении на работу запомнил, что оба имеете водительские права. Так?

Мы покивали головами.

«Воспитывал бы скорее да отпускал. И почему дерут только нас?» – удручённо подёргал оторванный карман.

— У меня вот какое дело, – прервал мои размышления директор, – надо бы в деревню за мясом смотаться.

Из его пламенной речи разобрали, что на взятых в аренду грузовиках должны привезти несколько туш говядины и баранины, сдав их в указанные директором точки. По окончании мясного дела нас ждал солидный куш и полная амнистия.

Козе понятно, мы согласились и наперегонки шуранули в столярку обмыть выгодное предложение.

Решили не перебарщивать и вмазать на троих поллитру. Третьим был столяр. На старые дрожжи шибануло по полной программе, даже потянуло на песни.

— А за это, друг мой пьяный! – несколько изменив Высоцкого, пел я Пашке. – Говорил Епифану… будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…

При слове «машин» Заев стал крутить воображаемый руль и имитировать губами гудение мощного автомобильного мотора.

На мой взгляд, он перестарался и движок получился авиационный.

«Метр в кепке» пытался мне подпевать.

– … Марк не ведал, дурачина…

Мотор заглох, а столяр кинулся к двери проверить – не подслушивает ли кто.

За дверью, кроме Пети–глухого, никого не было.

Я уже в полный голос орал:

– … Тот, кому всё поручил он, был алкаш, хреновый сборщик и отвратный семьянин…

— Себе, что ль, посвятил?.. – поинтересовался Пашка.

— Не–а! Тебе! – плюнул в заячью душу.

— Спиши слова, – засуетился, разыскивая карандаш, столяр.

Вечером домой пришёл почти трезвый, в нормальной одежде, и на всякий случай, от греха подальше, попрятал толстые фолианты, особое внимание уделив одиозному словарю по этике и эстетике, на виду остался англо–русский разговорник с детскую ладошку величиной.

Но всё обошлось лишь криком и потоком грубых обзывательств. Я стоически держал выбранную линию поведения, доказывая, что это был полтергейст…

— Нарисовался, скотина, с пустым стаканом и огурцом, да ещё халат порвал, козёл, – чехвостил безвинного духа.

— А тогда где, позвольте спросить, – напропалую ехидничала супружница, – обретались вы, сударь?

— Мы были в командировке…

— В вытрезвителе, что ли? – с сарказмом в голосе перебивала жена.

— Ноу! – отвечал по–английски. – В дя–а-ревне… И завтра с утра опять поеду.

— В дя–а-ревне тебе и место, пьянчуга подзаборный…

Однако утром она стала сомневаться и несколько изменила своё мнение, когда в дом ввалился Заев, а следом – вальяжный Марк Яковлевич.

— Ты собрался? – сходу взял быка за рога Пашка. – Привет, Татьяна…

— Едем с Серым в командировку бизнесом заниматься… Шеф не даст соврать, – кивнул на любующегося женой директора.

На пороге появился сонный Денис и поздоровался с чужими.

— У вас культурный и симпатичный сын, – потрепал его по голове Марк Яковлевич.

— В отца пошёл! – отвлёк его от членов семьи.

— Не дай бог! – рассмешила директора Татьяна.

— Ну ты и живёшь! – удивлялся Марк Яковлевич, управляя «Волгой» и дымя сигаретой. – Но ничего, через годок–другой, если будешь дядю слушать, квартирку себе огоришь.

«Ну да! У вас, директоров, очень крепкое слово, особенно, когда денег касается», – мысленно произнёс я. Вслух же сказал с иронией:

— Ага! И гараж с машиной…

«Волга» лихо подкатила к какой‑то автобазе и нырнула в раскрытые ворота. Марка Яковлевича уже ждали. Через полчаса, успев с кем‑то переговорить и всё утрясти, он мчался всё на той же «Волге», а следом мы с Пашкой на грузовиках, кузова которых закрывал брезентовый тент.

К управлению я приноровился удивительно легко, хотя давно не сидел за рулём. Ехали мы по знакомым местам, и я с удовольствием глазел по сторонам, вдыхая тёплый пыльный ветер. Целью нашего путешествия, по словам директора, была деревня, находящаяся примерно в десятке километра от «Красного бойца». На окраине наш караван остановился около высокого кирпичного забора, за которым скрывался огромный особняк. Какой‑то горец, несмотря на лето одетый в папаху, отвёл озабоченного Марка Яковлевича в дом. Нас туда не пустили.

— Смотри, Серый, у него и оружие под рубашкой, – сказал подошедший ко мне Пашка и показал глазами на охранника.

— Чего зыркаете? Щас ухи отрежу, – без злости, скорее от скуки, обратился ко мне кавказец.

— Как же тогда я глядеть стану? – озадачил его.

— Слушай, дарагой, – задумался он, – моя про ухи сказал…

— Так фуражка на глаза сползать будет, – рассмешил горца.

— Вах! Молодэц! Э–э-э, брат, да ты вэсёлый…

— Конэшна. Служба‑то у тебя тяжёлая. Спать, поди, с петухами ложишься?

— Э–э-э, дарагой, зачэм обэжаешь… У нас нэт пэтухов, с женщинами спим, – расстроился джигит.

Из соседнего, тоже кирпичного, дома вышли ещё два кавказца и стали нагло нас рассматривать, недовольно переговариваясь на своём языке. Обсудив нас со всех отрицательных сторон, горцы ушли в дом.

Наконец появился Марк Яковлевич, по–моему, немного навеселе.

— По коням! – весело заорал он. – За мной! – отвёз нас к неприглядному домишке на другой стороне села. – Здесь ночевать будете, мужики. За всё заплачено, – попрощался с нами.

Хозяевыми оказались плюгавый одноглазый дедок и дородная бабка, которая тотчас радушно накрыла на стол, а её супружник откуда‑то выудил бутылку «Рояля».

— Располагайтесь кто где место сыщет, – произнёс он, сдёрнув надетый на майку пиджак, и гордо покосился на пришпиленный к нему орден «Отечественной войны».

Я добродушно оглядел его маленькую, прямую и по–мальчишески стройную фигуру.

— Садитесь, садитесь, – приглашала хозяйка.

Дважды предлагать не пришлось.

— Угощайтесь робяты, вот огурчики, помидорчики, сало, – зрячий глаз деда молодо заблестел, оглядывая стол. – Дай бог не последнюю, – бодро провозгласил он, опрокидывая рюмку в рот.

— До дна выпил, бесстыдник, – осудила его жена, чуть пригубив свою.

Само собой её слов бедовый ветеран не расслышал.

— Хорошая песня, душевная, – глядя на экран телевизора, восхитился дед, подцепляя кусочек сала.

На экране, испещрённом помехами, солистка народного ансамбля, томно закатывая накрашенные глаза и потряхивая накладной косой, усердно выводила старинную русскую песню.

— Эх, не так, не так надо, – щёлкнул он пальцами и облизал их, – гармошку бы сюды…