Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мразь ты, однако! — И он пошел.
— Семка, милый… — Она догнала его. — Ну, прости, ежели что я не так сказала. Я — открытая ведь. Сказала, а ты выбирай. Люба я тебе со всем, что у меня есть, — бери меня. Не прогадаешь. Пластом стелиться буду… Ноги твои мыть и воду пить. Я — такая…
— Отстань ты! — закричал он, стряхивая с плеч ее руки.
— А ты, чем так, ударь меня лучше! Ну, ударь!
— А что же ты думаешь?! Ты мужа выбираешь, как цыган лошадь, — по зубам!
И, размахнувшись, ударил ее по лицу.
Вера качнулась, но с места не тронулась, только чуть сгорбилась, всхлипнула. Стянула с головы платок, вытерла слезы. И лишь потом пошла прочь, больно резанув его невидимыми в темноте зрачками…
Семен решил, что покончил с Верой раз и навсегда. Однако через два-три дня его начали мучить угрызения совести. Если и рвать с ней, то это надо было сделать не так грубо и бесчеловечно. Да и что она такое ему сказала? Каждая девушка хочет выбрать себе мужа не только поприглядней, но и позацепистей, что ли, в жизни. Не каждая лишь так вот прямо скажет об этом. А Верка сказала. Что ж тут плохого? И, кроме того, она красивая. Для других, может, и нет, но ему нравилось в ней все — острый взгляд длинноватых, чуть раскосых глаз, крапинки вокруг носа, припухшие, жадные до поцелуев губы, гладкая, немножко скользкая, как шелк, ее кожа.
Но тут его послали убирать хлеба в михайловский колхоз. «Ну и все! — подумал он даже с облегчением. — Это конец».
Но это был не конец. Когда он, уже глубокой осенью, вернулся в Шантару и, вымывшись в бане, шел огородом к дому, от плетня, который разделял усадьбы Савельевых и Инютиных, качнулась в сумраке легкая тень.
— Семка, изверг ты… Ведь я извелась прямо вся. Семушка, милый… — Вера ткнулась лицом в его распахнутую, влажную еще после бани грудь.
От неожиданности Семен растерялся.
— Ударил я тогда тебя. Извини…
— Нашел что вспоминать! Покрепче надо было… — В глазах девушки подрагивали две звездочки. Семен отводил свой взгляд, остерегаясь встретиться с ее зацепистыми зрачками. Он теперь их боялся. — Сем, да ты чего? Ну, глянь на меня! Да люблю, люблю же я тебя!
— Я, Вера, много думал об нас с тобой… — Семен отстранился. — Ты брюхом хочешь жизнь прожить. А жить надо сердцем.
— Глупенький! Вот глупенький! — Она беззаботно и радостно засмеялась. — Жить надо, Сема, по-разному. И брюхом, и сердцем. Я не люблю таких, которые только — сердцем. И даже жалею их.
— Почему?
— На яички-болтуны они похожие. Сидит-сидит на них курица, а все зря. Так ничего из них и не вылупится. — Помолчала и добавила: — Вроде и не на земле живут. Бесполезные люди.
«Может быть, она и права…» — опять подумал Семен.
И все началось у них с начала…
После Нового года она уже прямо начала спрашивать, когда же они поженятся. Семен отшучивался, отвечал неопределенно. Вера двигала тонкими бровями, розовые крылышки ноздрей у нее недовольно раздувались.
Как-то холодным мартовским вечером Семен убирал скотину. Накидав корове и двум овечкам сена, он вышел во двор и залюбовался закатом. Раскаленное докрасна небо дымилось, а самый его край, который касался земли, уже подплавился, подплыл янтарной жижей. И туда, в жидкий янтарь, медленно опускалось огромное, кроваво-красное солнце и словно само плавилось, таяло, как кусок масла на горячей сковороде. Последними лучами солнце обливало еще землю, багрово отсвечивало в окнах инютинского дома. Пробиваясь сквозь ползущий со стороны ночи холодный туман, оно бледно окрашивало угрюмые скалы Звенигоры, трепетало на заснеженных холмах. И от этого казалось, что камни шевелятся, что вся огромная гора тяжело ворочается в зыбком вечернем тумане, укладываясь на ночь.
Семен стоял, опершись о вилы, смотрел на такое чудо и улыбался, не замечая, не сознавая, что улыбается.
В себя его привел скрип калитки. Вбежала Вера, ни слова не говоря, потащила на сеновал. Там со смехом опрокинула на спину, навалилась, принялась целовать холодными губами. Поцелуи ее были как укусы.
Семену было жалко, что она не дала досмотреть закат.
— Ненормальная ты.
— Ага, я — такая, — согласилась Вера и, прижимаясь плотнее к нему, зашептала в ухо просяще и тоскливо: — Семушка, ну когда же? Свадьба-то? А? Сем?
Семен вздохнул.
— Выбрала, значит, мужа? — И с неприятным чувством опять подумал, вспоминая, что ее поцелуи были похожи на укусы.
— Ага, выбрала.
— И жалеть не будешь?
— Никогда, никогда, — дважды мотнула она головой.
Семен подавил новый вздох, сел. Вера вдруг беззвучно заплакала.
— Чего ты еще?
— Будто я на смерть тебя волоку. На аркане, — с обидой сказала она. — А мне дома глаза стыдно показывать. Я слышала, как отец выговаривал на днях матери: «Что у них с Семкой-то? Гляди, притащит тебе сокровище в подоле…» Так что, Сема, надо или к берегу, или от берега в разные стороны…
— Ну ладно, — помолчав, вымолвил Семен. — Сейчас какая свадьба может быть? Давай — осенью.
— Давай, — сказала Вера, по-детски вытерла кулаками глаза. — Так я и дома скажу. И ты своим скажи…
Поговорить об этом с родителями для Семена было не так просто. Собственно, мать сразу, с полуслова, поняла бы его. Да она, кажется, все знает, догадывается, хотя никогда ни одним жестом, ни одним словом не показывает этого. Другое дело — отец. Семен знал, что отец не любит его. И сам Семен не любил отца. Они всегда были друг для друга чужими. Почему — Семен понять не мог, да и никогда не пытался разобраться в
