Праведные клятвы - Киа Кэррингтон-Рассел

нанести макияж. Идеально представить себя. Теперь я чувствую себя комфортно, отбросив это на второй план. Доусон примет меня такой, какая я есть, или не примет вообще.

Закончив, я смотрю на себя в зеркало. На губах нюдовая помада, а шелковое платье идеально облегает грудь и бедра. Оглядываюсь через плечо, оценивая низкий вырез на спине. Могу представить, как Дафна восклицает: «Пиздец как горячо!» и хлопает в знак одобрения. Это вызывает улыбку на моем лице.

Открываю дверь и выхожу, но обнаруживаю, что он все еще ждет.

— Я готова. Лучше бы это того стоило, потому что пока я не могу решить, насколько мне следует тебя ненавидеть.

— Секс на почве ненависти — лучший секс, но мы можем поиграть позже, — тянет он.

— Думаешь? — отвечаю я, заходя вместе с ним в лифт. Мы стоим молча, напряжение между нами живое, дышащее. Уверена, что когда он выдыхает, я вдыхаю. Мы выходим из вестибюля и подходим к ожидающей машине, водитель которой держит дверь открытой и ждет нас. Доусон протягивает мне руку, когда я вхожу, опасаясь своих медовых каблуков. Цветовой контраст идеально сочетается с моей загорелой кожей. Он открывает дверь с другой стороны машины и садится рядом со мной.

Он поправляется, когда водитель трогается с места. Я внимательно наблюдаю за ним, борясь со всеми побуждениями оседлать его. Это жестоко, что он такой блядски красивый.

— Не хочешь поиграть позже? — спрашивает Доусон, поворачиваясь ко мне лицом.

— Нисколько. Тебе нужна была помощь, поэтому я здесь. Ожидаю, что однажды ты вернешь мне эту услугу. В конце концов, я Риччи.

Он улыбается и кладет руку мне на колено. Тепло распространяется по моему телу, и мой клитор начинает пульсировать для него. Выжидательно, требовательно и слепо.

— О, так вот как мы это называем? Одолжение?

Я отвожу взгляд от его руки, думая обо всем, на что способны эти пальцы.

— А это не так?

— Я возвращаю одолжения другими способами.

— Тогда уверена, что Крю очень счастливый человек. У вас двоих прекрасная дружба.

Он смеется над этим, и я не могу не улыбнуться вместе с ним и отвожу взгляд.

— Сегодня ты выглядишь нереально красиво, но хочешь знать, когда ты выглядишь лучше?

Я не спрашиваю его, когда, но ему все равно, и он в конечном счете отвечает на свой вопрос. Я пытаюсь избежать его взгляда, потому что мое тело — коварная штука. Конечно, я могу продержаться с ним в машине две минуты, не срывая с себя одежду.

— Когда ты кончаешь. Блядь, это самая горячая вещь, которую я когда-либо видел. Когда твои глаза закатываются, твои руки сжимаются в кулаки, и твое тело идеально выгибается. Я хочу сфотографировать это и повесить на стену.

Выражение его лица излучает похоть.

Я стараюсь, чтобы мое сбившееся дыхание вырывалось равномерно. Блядь, я хочу, чтобы его рука скользнула выше по моей ноге. Я с трудом сглатываю.

— Может быть, однажды я позволю тебе это. Если цена будет подходящей, — говорю я ему.

— Двадцати миллионов хватит? — спрашивает он.

— Думаю, что к тому времени, как я закончу с тобой, ты вполне можешь оказаться на мели, — шучу я.

— Я бы с радостью разорился ради тебя.

Смотрю на него, ненавидя то, как реагирую на его слова, — почти надеюсь, что это правда. Я знаю, что да, но это потому, что хочу чего-то большего от Доусона. И я не уверена, сможет ли дать мне это человек, привыкший к контрактам и контролю. Его слова, что он разорился бы ради меня, интригуют. Мы оба люди, которые пришли из мира денег. Грязных, заработанных, старых денег. И любовь не входит в число вещей, которые можно купить.

Я отворачиваюсь. Эта мысль и слово приходят снова. Любовь.

Способен ли на это кто-то вроде Доусона? Понимаю ли я сама, что это такое?

Мы сидим в уютной тишине, его большой палец мучает меня, покачиваясь взад и вперед по моему колену. С каждым подъемом мне хочется, чтобы он поднимался все выше и выше.

Машина замедляет ход, и пейзаж начинает меняться, когда мы въезжаем в богатый район пригорода.

— Где мы? — Я спрашиваю.

— Это один из многих моих домов, — говорит он, когда машина останавливается, и выходит из нее. Вскоре после этого он открывает мою дверь и протягивает мне руку, чтобы помочь выйти.

Я смотрю на красивый двухэтажный особняк. Он сам по себе классический, шикарный и изысканный, как и его владелец. Две парадные лестницы ведут на огромный балкон второго этажа. Деревянные входные двери открыты, по обе стороны стоят официанты. Внутри освещаются большие люстры, а снаружи доносится музыка.

— Значит, ты здесь не живешь? — спрашиваю я, любуясь красотой этого места. — Ты типа Нью-Йоркского Гэтсби?

Он смеется, потому что здание кричит о роскошных мероприятиях, высшем обществе и досуге.

Но нет ощущения… дома.

— Я уверен, что ты привыкла к удивительным местам, — комментирует он, пока мы идем к входной двери.

— Да, но этот дом очень мил.

Однако это заставляет меня задаться вопросом, как выглядит дом для Доусона, потому что все это бизнес. Яркий экспонат для клиентов. Я хочу знать, как выглядит его дом, потому что то, где живет человек, часто многое говорит о нем. Ну, так мне всегда говорила моя nonna.

Рука Доусона остается на моей пояснице, когда мы входим в особняк. Люди начинают приветствовать его, бросая в мою сторону любопытные взгляды, но не прося представиться. Я привыкла к таким мероприятиям и, честно говоря, предпочитаю, чтобы люди со мной не разговаривали. Если, конечно, это не мой личный прием. Ни разу его рука не покинула мою поясницу.

Нахожу небольшое удовлетворение в том, что, когда он пожимает руки другим людям, он на самом деле не уделяет никому больше внимания, чем они того заслуживают, и его внимание продолжает возвращаться ко мне.

Мы проходим через особняк и попадаем в комнату, где общается большинство людей. Все, как и ожидалось, — большие люстры, великолепные произведения искусства, мраморные полы, все это кричит о декадансе. Но я все еще не вижу и намека, чтобы Доусон жил здесь.

Подходит дама с подносом шампанского. Он хватает один бокал и протягивает мне, прежде чем взять еще один себе.

После объявления о прибытии Доусона в воздухе витает энергия. Если раньше люди не общались, то теперь они, черт возьми, это делают. Мне интересно за этим наблюдать. Я быстро понимаю, что те, кто носит красный галстук-бабочку или красный чокер, — это сопровождающие. И все они прекрасны. Как будто они все вышли